"Лермонтов  и  Гоголь,  которых  произведения  мне  кажутся  совершенно
самостоятельны,  которых  произведения  мне  кажутся,  может   быть,  самыми
высшими, что произвели  последние годы  в европейской литературе, доказывают
для меня,  у которого  утвердилось мнение, заимствованное  из "Отечественных
записок" (я  вычитал  его в статьях о Державине  2),  что  только
жизнь   народа,   степень  его   развития  определяет   значение  поэта  для
человечества... Итак, Лермонтов и Гоголь доказывают, что пришло России время
действовать  на  умственном поприще,  как  действовали  раньше  ее  Франция,
Германия, Англия, Италия" 3.
     1 Н. Г.  Чернышевский, Полн. собр.  соч., т. I, Гослитиздат,
М. 1939, стр. 353.
     2 Речь идет о статьях Белинского.
     3 Н.  Г.  Чернышевский,  Полн. собр. соч., т.  I,
Гослитиздат, М. 1939, стр. 127.

     Все замечательно в этой юношески восторженной записи: и оценка значения
творчества  двух великих русских  писателей, и сознание  органической  связи
поэзии с историей, с жизнью народа.
     С  первых  же  своих выступлений в  печати Чернышевский, как  известно,
становится горячим пропагандистом  творчества Гоголя,  страстным  борцом  за
гоголевское направление в русской литературе.
     Огромное  значение  для  правильного понимания  личности Гоголя  и  его
творчества имеет статья Чернышевского о "Сочинениях и письмах Н. В. Гоголя",
которой  завершается  настоящий  сборник. С несравненной глубиной  вскрывает
здесь критик противоречия  Гоголя, "многосложный его характер" -- писателя и
человека.
     Критик    отмечает    поверхностное    и    ничего    не    объясняющее
противопоставление Гоголя-"художника" -- "мыслителю", создателя "Ревизора" и
"Мертвых   душ"  --  Гоголю-автору   "Выбранных  мест".  Решительно  осуждая
реакционные идеи этой последней  книги, Чернышевский вместе  с  тем задается
целью выяснить, каким же образом, почему пришел к ней гениальный писатель.
     Важнейшую  причину  Чернышевский  усматривает  в  отсутствии  у  Гоголя
"стройно" и сознательных убеждений". Именно  поэтому писатель не видел связи
между "честными  явлениями" и "общею системою жизни". Чернышевский отвергает
нелепое  предположение, будто бы Гоголь стихийно  и  бессознательно создавал
свои обличительные  произведения, что якобы он "сам не понимал  смысла своих
произведений".  Напротив,  Гоголь  не  только  сознательно  стремился  "быть
грозным сатириком", он понимал  также, сколь недостаточна та сатира, которую
он мог позволить себе в  "Ревизоре", сколь  она "слаба еще и мелка".  Больше
того, именно в  этой неудовлетворенной "потребности расширить границы  своей
сатиры"   критик  видит   одну   из  причин   недовольства   Гоголя   своими
произведениями.
     Правильность выводов Чернышевского подтверждается  известным положением
Ленина об идеях Белинского и Гоголя, "которые делали этих писателей дорогими
Некрасову -- как и всякому порядочному человеку на Руси" 1.
     1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 286.

     Выводы  Чернышевского не  только имели  большое теоретическое значение.
Они  окончательно  выбивали  из рук врагов гоголевского направления довод, с
помощью  которого  они  давно  пытались  фальсифицировать   образ  писателя:
дескать,  Гоголь никогда  сознательно  не  разделял  критических устремлений
своих  произведений, что в своем  отношении к  господствующему  строю  жизни
России  он  всегда был благонамерен и, наконец, что основные идеи "Выбранных
мест из переписки с друзьями" были свойственны писателю с самого начала  его
творческой деятельности.
     Чернышевский не оставил камня на камне от этой "теории".
     Вместе с тем критик отнюдь не считал, что "Выбранные места из переписки
с  друзьями" явились неожиданным эпизодом в биографии Гоголя. Еще Белинский,
анализируя  в  1842 году первый  том  "Мертвых  душ",  обратил  внимание  на
некоторые намеки в поэме,  которые заставили его  насторожиться и показались
ему  тревожными  с  точки  зрения  дальнейшего  развития  творчества Гоголя.
Белинский  имел в  виду  высказанное  писателем  в  одиннадцатой главе поэмы
предположение  относительно  того, что  в  последующих ее частях,  обещанных
автором,  может  быть  "почуются  иные, еще доселе небранные струны" и будут
изображены некий  муж,  "одаренный божественными доблестями",  или идеальная
русская девица, "какой не сыскать нигде в мире". Критик  почувствовал в этих
строках  намерение  Гоголя показать какую-то другую, "положительную" сторону
крепостнической   действительности  России.  Белинский   встревожился  этими
"крапинками  и  пятнышками в  картине  великого мастера",  "которые довольно
неприятно  промелькивают", и прозорливо предостерег Гоголя  от  грозящей ему
серьезной  опасности. "Много, слишком много обещано, --  писал Белинский, --
так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и
нет еще на свете..." 1
     Еще более определенно выразил  Белинский  тревогу за судьбу  . любимого
писателя четыре  года спустя, в рецензии на второе  издание  "Мертвых  душ".
Подтвердив   свою  высокую  оценку  поэмы,  как   произведения  "столько  же
национального, сколько и высокохудожественного", критик отмечает и некоторые
ее недостатки, обнаруживающиеся в  "мистико-лирических выходках"  Гоголя, то
есть в тех  местах,  где автор из  поэта, художника  силится "стать каким-то
пророком". Ко второму изданию поэмы Гоголь написал специальное  предисловие.
Оно  вызвало восторженную оценку в реакционной среде.  "Твое предисловие мне
пришлось по сердцу, -- писал Шевырев Гоголю, -- мне кажется  из него, что ты
растешь духовно" 2. В прогрессивном  лагере это "фантастическое",
по  определению  Белинского, предисловие,  написанное в  тоне  "неумеренного
смирения и самоотрицания", было решительно осуждено. Оно вызвало в Белинском
"живые опасения за авторскую славу в будущем).
     1 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 432.
     2 "Отчет Импер. публ. биб-ки за 1893 год", стр. 27.

     Таким образом,  вопрос  о  противоречиях в  мировоззрении и  творчестве
Гоголя ставился  Белинским  еще  задолго  до "Выбранных  мест". Этот  вопрос
всесторонне освещает и Чернышевский в своей  статье  о "Сочинениях и письмах
Н. В. Гоголя".
     Несмотря  на  то,  что  Гоголь   вполне  сознательно  обличал  в  своих
художественных  произведениях  русскую крепостническую действительность, он,
однако,  был  лишен  стройного  мировоззрения,   он  поддавался  чаще  всего
"инстинктивному направлению своей натуры".  В этой слабости и ограниченности
идейного,  теоретического развития Гоголя  таилась величайшая  для него, как
художника,  опасность.  В  пору  своей  наибольшей  зрелости  Гоголь  и  сам
почувствовал  необходимость  выработать в  себе  "систематический взгляд  на
жизнь", "сознательное мировоззрение". Но сделать этого Гоголь уже не смог.
     Идейная позиция Гоголя была крайне сложной и противоречивой. В 30-е и в
начале 40-х годов в ней  преобладало  прогрессивное начало,  но во  взглядах
писателя имелись  и некоторые  отсталые,  консервативные  элементы,  которые
впоследствии  в "Выбранных  местах"  в  силу  конкретно-исторических  причин
получили полное развитие.  Так произошел  резкий перелом в сознании Гоголя и
началось в его деятельности "новое направление".
     Чернышевский не  опрощает  Гоголя.  Он  не  вгоняет его в ту  или  иную
догматическую схему.  Он  берет  писателя  таким, каким  он  был,  со  всеми
свойственными  ему   противоречиями.  Не   затушевывая  этих   противоречий,
Чернышевский,  как  и  другие революционеры-демократы,  поднимал  на щит  то
великое и бессмертное в  творчестве  Гоголя, что служило народу в его борьбе
за освобождение от оков рабства и тирании. В  сознании всей передовой России
художественный  подвиг  Гоголя  недаром   связывался  с  именем  Белинского.
Чернышевский  прямо  указывал,  что  "Гоголь  равняется своим значением  для
общества и литературы значению автора статей о Пушкине" 1.
     1  Н. Г.  Чернышевский,  Полн. собр.  соч.,  Гослитиздат, М.
1947, т. III, стр. 139.

     Деятели  революционно-демократического  движения в  России  испытали на
себе  могущественное  влияние  произведений  Гоголя.  Некоторые  из  них  --
Белинский, Некрасов, Герцен, Чернышевский -- были его современниками. Они не
писали мемуаров о Гоголе, Герцен и Чернышевский не были даже знакомы с  ним,
Белинский же умер раньше его. Но в их статьях, дневниках, письмах содержится
не  только  теоретический анализ творчества писателя, в  них отражено живое,
непосредственное восприятие современниками личности и  творчества Гоголя.  А
этот факт сам по себе -- мемуарного значения.  Вот почему мы сочли возможным
в  настоящем  издании поместить некоторые высказывания  о Гоголе Белинского,
Герцена,  а  также  Чернышевского,  хотя,  строго  говоря,  они  выходят  за
формальные, жанровые границы книги. Эти высказывания восполняют существенные
пробелы воспоминаний  и  помогут  советскому читателю более  полно и  цельно
воспринять  живой  облик  великого  русского  писателя-патриота, "заступника
народного", по  слову  Некрасова,  и  осмыслить  значение  его  творчества в
истории русской культуры.
        "С. МАШИНСКИЙ"

        "Т. Г. Пащенко"
        "ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ ГОГОЛЯ"
     "Каждая черта великого художник" есть достояние истории".
        "Виктор Гюго."
     Наш  знаменитый Гоголь,  при замечательной  оригинальности  своей,  был
неподражаемый комик, мимик и превосходный чтец. Оригинальность, юмор, сатира
и  комизм были  прирождены,  присущи  Гоголю. Капитальные  черты эти  крупно
выступают в каждом его произведении и чуть ли не в каждой строке,  хотя и не
вполне выражают автора,  о чем и сам Гоголь сказал: "Письмо никогда не может
выразить  и  десятой  доли  человека".   Поэтому  каждая  черта  знаменитого
человека,  в  которой выражается  его  внутренний  мир  действием или  живым
словом, интересна, дорога и должна быть сохранена для потомства.
     Вот  некоторые из  оригинальностей  Гоголя.  Гимназия высших наук князя
Безбородко разделялась на три  музея, или отделения  1, в которые
входили и  выходили мы попарно; так водили нас и на прогулки. В каждом музее
был свой надзиратель. В третьем музее надзиратель был немец 3<ельднер>
2,  безобразный,  неуклюжий  и  антипатичный  донельзя:  высокий,
сухопарый, с  длинными,  тонкими и  кривыми ногами, почти без  икр; лицо его
как-то  уродливо выдавалось вперед  и  сильно смахивало  на  свиное  рыло...
Длинные  руки болтались как  будто  привязанные;  сутуловатый, с  глуповатым
выражением бесцветных  и безжизненных глаз  и с  какою-то странной прическою
волос. Зато же длинными  кривушами своими  Зельднер  делал такие  гигантские
шаги, что  мы  и  не  рады  были  им. Чуть что, он и здесь: раз, два, три, и
Зельднер  от передней пары уже у задней; ну просто не  дает  нам хода. Вот и
задумал  Гоголь умерить чрезмерную  прыткость этого  цыбатого (длинноногого)
немца и сочинил на Зельднера следующее четырехстишие:
        "Гицель -- морда поросяча,"
        "Журавлини ножки;"
        "Той же чортик, що в болоти,"
        "Тилько приставь рожки! 3"
     Идем, Зельднер -- впереди; вдруг задние пары запоют эти стихи -- шагнет
он, и уже  здесь. "Хто шмела петь,  што пела?" Молчание,  и  глазом никто не
моргнет. Там запоют передние пары  -- шагает Зельднер туда -- и там тоже; мы
вновь  затянем  --  он  опять к нам,  и снова без ответа.  Потешаемся,  пока
Зельднер  шагать  перестанет,  идет уже молча и только оглядывается и грозит
пальцем. Иной  раз  не выдержим и  грохнем  со смеху. Сходило хорошо.  Такая
потеха  доставляла  Гоголю и  всем  нам  большое  удовольствие  и  поумерила
гигантские шаги Зельднера. Выл у нас товарищ Р<иттер>, большого роста,
чрезвычайно  мнительный и легковерный юноша, лет восемнадцати. У Риттера был
свой  лакей,  старик  Семен.  Заинтересовала  Гоголя чрезмерная мнительность
товарища, и он выкинул с ним  такую штуку: "Знаешь, Риттер, давно я наблюдаю
за  тобою и заметил,  что у тебя не человечьи, а бычачьи глаза... но все еще
сомневался и  не  хотел говорить тебе, а теперь вижу,  что  это  несомненная
истина -- у тебя бычачьи глаза..."
     Подводит Риттера несколько раз к зеркалу, тот пристально всматривается,
изменяется в лице, дрожит, а Гоголь приводит  всевозможные  доказательства и
наконец совершенно уверяет Риттера, что у него бычачьи глаза.
     Дело было к ночи: лег несчастный Риттер в постель, не спит, ворочается,
тяжело вздыхает,  и все представляются  ему собственные бычачьи глаза. Ночью
вдруг вскакивает с постели, будит лакея и просит  зажечь свечу; лакей зажег.
"Видишь,  Семен,  у  меня  бычачьи  глаза..."  Подговоренный  Гоголем  лакей
отвечает:  "И впрямь, барин, у вас бычачьи  глаза! Ах,  боже мой! Это Н.  В.
Гоголь  сделал  такое  наваждение..."  Риттер  окончательно   упал  духом  и
растерялся. Вдруг  поутру суматоха.  "Что  такое?" -- "Риттер  сошел с  ума!
Помешался на том, что у него бычачьи глаза!.." -- "Я еще вчера заметил это",
-- говорит Гоголь с такою уверенностью, что трудно было и не поверить. Бегут
и докладывают о несчастье с Риттером  директору Орлаю;  а вслед бежит и  сам
Риттер, входит к Орлаю и  горько плачет:  "Ваше  превосходительство! У  меня
бычачьи  глаза!.." Ученейший и  знаменитый доктор  медицины  директор  Орлай
флегматически нюхает  табак и,  видя, что Риттер  действительно рехнулся  на
бычачьих глазах, приказал отвести  его  в больницу.  И потащили  несчастного
Риттера в больницу, в которой и пробыл он целую неделю, пока не излечился от
мнимого  сумасшествия. Гоголь и все мы умирали со  смеху, а Риттер вылечился
от мнительности.
     Замечательная  наблюдательность и страсть к  сочинениям  пробудилась  у
Гоголя  очень рано и чуть  ли не с  первых дней  поступления  его в гимназию
высших  наук. Но  при занятии  науками почти не было времени для сочинений и
письма.  Что  же  делает  Гоголь?  Во время класса, особенно по вечерам,  он
выдвигает  ящик из  стола,  в  котором была доска  с грифелем или тетрадка с
карандашом, облокачивается над книгою, смотрит в нее и в то же время пишет в
ящике, да так искусно, что и зоркие надзиратели не подмечали  этой хитрости.
Потом, как видно было, страсть к сочинениям у Гоголя усиливалась все более и
более, а  писать  не было времени и ящик не удовлетворял его.  Что же сделал
Гоголь? Взбесился!.. Да, взбесился! Вдруг сделалась страшная тревога во всех
отделениях -- "Гоголь взбесился!.." Сбежались мы, и видим, что лицо у Гоголя
страшно   исказилось,   глаза  сверкают  каким-то   диким  блеском,   волосы
натопорщились,  скрегочет зубами, пена изо  рта,  падает,  бросается  и бьет
мебель  -- взбесился! Прибежал  и флегматический  директор  Орлай, осторожно
подходит к Гоголю и дотрагивается до плеча: Гоголь схватывает стул, взмахнул
им -- Орлай уходит... Оставалось одно средство: позвали четырех служащих при
лицее инвалидов, приказали  им взять Гоголя  и  отнести в  особое  отделение
больницы.  Вот  инвалиды  улучили время,  подошли  к  Гоголю,  схватили "го,
уложили на скамейку и понесли, раба божьего, в больницу, в которой пробыл он
два месяца, отлично разыгрывая там роль бешеного...
     У  Гоголя  созрела  мысль и,  надо  полагать, для "Вечеров  на  хуторе"
4.  Ему нужно было время  -- вот он  и разыграл роль  бешеного, и
изумительно верно! Потом уже догадались.
     На небольшой сцене второго  лицейского  музея  лицеисты  любили  иногда
играть по праздникам комические  и  драматические пьесы. Гоголь и Прокопович
--  задушевные  между  собою  приятели --  особенно  заботились  об  этом  и
устраивали  спектакли. Играли пьесы  и  готовые, сочиняли и  сами  лицеисты.
Гоголь и  Прокопович  были главными авторами и  исполнителями  пьес.  Гоголь
любил преимущественно комические пьесы и брал роли стариков, а Прокопович --
трагические.  Вот однажды  сочинили  они пьесу  из  малороссийского быта,  в
которой  немую  роль  дряхлого  старика-малоросса   взялся  сыграть  Гоголь.
Разучили  роли  и сделали несколько  репетиций.  Настал вечер спектакля,  на
который  съехались многие родные лицеистов  и посторонние. Пьеса состояла из
двух действий; первое действие прошло удачно, но  Гоголь в нем не являлся, а
должен  был  явиться во втором. Публика  тогда  еще не  знала Гоголя,  но мы
хорошо знали и с нетерпением ожидали выхода его на сцену. Во втором действии
представлена  на сцене простая  малороссийская хата и  несколько  обнаженных
деревьев;  вдали река  и пожелтевший камыш.  Возле  хаты стоит  скамейка; на
сцене никого нет.
     Вот  является  дряхлый  старик  в простом  кожухе, в  бараньей  шапке и
смазных сапогах. Опираясь на палку, он едва передвигается, доходит крехтя до
скамейки и садится.  Сидит трясется, крехтит, хихикает и кашляет; да наконец
захихикал   и  закашлял  таким  удушливым  и  сиплым  старческим  кашлем,  с
неожиданным прибавлением, что вся публика грохнула и разразилась неудержимым
смехом... А старик  преспокойно  поднялся со скамейки  и поплелся со  сцены,
уморивши всех со смеху...
     С   этого   вечера  публика  узнала  и  заинтересовалась  Гоголем   как
замечательным комиком. В  другой раз Гоголь взялся сыграть роль дяди-старика
-- страшного  скряги.  В  этой  роли  Гоголь  практиковался  более месяца, и
главная задача  для него состояла в том, чтобы нос сходился с подбородком...
По целым часам просиживал  он  перед  зеркалом и  пригинал нос к подбородку,
пока наконец не  достиг желаемого... Сатирическую роль дяди-скряги сыграл он
превосходно, морил публику смехом и доставил ей большое удовольствие. Все мы
думали тогда, что Гоголь поступит на сцену, потому что у  него был громадный
сценический  талант  и  все данные  для  игры на сцене:  мимика, гримировка,
переменный голос и полнейшее перерождение в роли,  какие он играл. Думается,
что Гоголь затмил бы и знаменитых комиков-артистов, если бы вступил на сцену
5.
     Бывший министром юстиции,  Трощинский жил в своем  богатом и знаменитом
имении  --  Кибинцах,  в  великолепном дворце....  Отец Гоголя  был  соседом
Трощинского и нередко  приезжал к дряхлому старику в гости с  женою, матерью
Гоголя --  дивною  красавицею. Брали  они  с  собою  и  Николая  Васильевича
6.  По выходе  из  лицея  Гоголь,  Данилевский  и  Пащенко  (Иван
Григорьевич) собрались в  1829 году ехать в Петербург на  службу. Трощинский
дал  Гоголю рекомендательное письмо к  министру  народного  просвещения. Вот
приехали они в Петербург, остановились  в скромной гостинице и  заняли в ней
одну комнату с передней. Живут приятели неделю, живут и другую, и Гоголь все
собирался  ехать с письмом к министру; собирался, откладывал со дня на день,
так прошло шесть недель, и Гоголь не поехал... Письмо у него так и осталось.
     Приехали в Петербург и другие товарищи Гоголя, и собралось их там более
десяти человек: Гоголь, Прокопович, <А. С.> Данилевский, <И. Г.>
Пащенко,   Кукольник,   Базили,   Гребенка,  Мокрицкий  и   еще   некоторые.
Определились  по разным  министерствам  и начали  служить. Мокрицкий  хорошо
рисовал и заявил себя замечательным художником по  живописи.  Товарищи часто
сходились  у кого-нибудь из своих,  составляли тесный, приятельский кружок и
приятно проводили  время. Гоголь был душою кружка. Гоголь и Кукольник сильно
интересовались литературой. После знакомства с Пушкиным  7 Гоголь
всецело предался  литературе. Вот  приходит однажды в этот кружок  товарищей
Мокрицкий и приносит с собою что-то завязанное в узелке. "А что это у  тебя,
брате  Аполлоне?"  -- спрашивает  Гоголь.  Мокрицкий был  заика и  с  трудом
отвечает:  "Это...  это,  Николай Васильевич,  не  по  твоей  части; это  --
священне..." -- "Как, что такое, покажи!" -- "Пожалуйста, не трогай, Николай
Васильевич,  --  говорю  тебе  нельзя  --  это  священне".  (В  узелке  были
костюмчики детей князя N.; костюмчики нужны  были Мокрицкому