го   кризиса.   Его   предвестниками   явились   все   чаще   начавшие
проскальзывать  в  письмах фальшивые нотки  христианского смирения, а  также
выражения недовольства своими великими произведениями.
     Наиболее  сильно   идейный  кризис  писателя  отразился   в  его  книге
"Выбранные места из переписки с друзьями", вышедшей в начале 1847 года.
     Гоголь  подолгу жил за границей  и был оторван от почвы народной жизни.
Людей,  которые   могли   бы  помочь  ему  разобраться  в  сложных  вопросах
современной  действительности, около него  не  было.  В  этих  условиях сила
сопротивления Гоголя тому систематическому духовному отравлению, которому на
протяжении  многих лет  он  подвергался  со стороны  своих  "друзей",  стала
ослабевать. Их  влияние к середине  40-х годов начало сказываться на Гоголе,
на его идейном развитии.  Московские, как и  некоторые другие  его друзья --
например Жуковский, а также А. О.  Смирнова, 3.  А. Волконская -- во  многом
способствовали   росту   у  писателя   реакционных,   религиозно-мистических
настроений. "Этим знакомствам, -- писал Чернышевский, -- надобно приписывать
сильное участие  в  образовании  у Гоголя того  взгляда  на  жизнь,  который
выразился "Перепискою с друзьями" (наст. изд., стр. 570).
     "Гоголь не устоял против своих поклонников",  --  заметил однажды В. А.
Соллогуб. Справедливость этих слов подтверждается многочисленными фактами.
     Н. М. Павлов рассказывает, что ему нередко приходилось слышать подобные
разговоры:  "Это славянофилы  погубили Гоголя! Они  виноваты в  том,  что он
издал   "Переписку  с  друзьями"  1.  И  то  обстоятельство,  что
некоторые  из  славянофилов  (в  частности,  сам  С. Т.  Аксаков)  лицемерно
отмежевались от книги  Гоголя, нисколько не противоречит этому выводу. В. П.
Боткин правильно писал о том же А. А. Краевскому: "Наши словене книгу Гоголя
приняли  холодно,  но  это  потому только,  что Гоголь  имел храбрость  быть
последовательным и  итти до последних результатов, а семена белены посеяны в
нем теми  же самыми словенами" 2.  Более определенно  выразил эту
мысль Белинский.  В  письме к Боткину от 6 февраля 1847 года он заметил, что
славянофилы напрасно сердятся  на  автора "Выбранных мест", "им бы вспомнить
пословицу: "неча  на зеркало  пенять, коли рожа крива". Они подлецы и трусы,
люди  не  консеквентные,  боящиеся  крайних  выводов  собственного   учения"
3.
     Насколько проницательны  были  эти строки  Белинского  можно  судить на
примере  того  же С. Т.  Аксакова.  В  1847  году  под  свежим  впечатлением
ожесточенных  споров,  возникших  вокруг  "Выбранных  мест  из  переписки  с
друзьями", Аксаков счел нужным отозваться  о книге  отрицательно. В письме к
сыну  Ивану он высказал  мнение, что Гоголь  "помешался". Аксаков расценивал
"Выбранные места" как измену Гоголя  своим прежним убеждениям, и в 1849 году
даже  написал ему:  "Мне показалось несовместным ваше духовное направление с
искусством" 4.
     Но прошло  несколько  лет, и  точка  зрения Аксакова "неожиданно" стала
диаметрально противоположной. В статье "Несколько слов для биографии Гоголя"
звучат уже слова полного одобрения и всепрощения  "Выбранным местам". В этой
статье мы  читаем: "Да не  подумают, что Гоголь менялся в своих  убеждениях;
напротив,  с  юношеских лет он оставался  им верен; но Гоголь шел  постоянно
вперед: его  христианство  становилось чище, строже;  высокое значение  цели
писателя -- яснее,  и суд над самим собою -- суровее; и  так, в этом смысле,
Гоголь изменился" 5. С подобной же концепцией мы сталкиваемся и в
мемуарах  Аксакова, в которых  проводится мысль  о "постоянном  направлении"
Гоголя (наст. изд., стр. 173).
     Так  создавалась еще  одна реакционная легенда,  искажавшая  творчество
Гоголя.
     1  Н. М.  Павлов,  "Гоголь  и славянофилы", "Русский архив",
1890, No 1, стр. 147.
     2 Н. Барсуков, "Жизнь и труды Погодина", т. VIII, стр. 542.
     3 В. Г. Белинский, Письма, Спб. 1914, т. III, стр. 166.
     4 "Русский архив", 1890, No 8, стр. 187.
     5 "Московские ведомости", 1853, No 35, стр. 361.

     "Выбранные места из переписки с друзьями" были с негодованием встречены
всей передовой  Россией.  От ее  имени  Белинский  ответил  Гоголю,  вначале
статьей  в "Современнике", а  затем --  письмом, вошедшим в  историю русской
общественной  мысли   как   одно   "из   лучших   произведений  бесцензурной
демократической печати" 1.
     Письмо   Белинского  потрясло  Гоголя.  Мгновенно   вспыхнувшее  в  нем
раздражение и  желание  резко  возразить Белинскому  вскоре  уступила  место
сознанию  того,  что  в  его  словах  "может  быть...  есть  часть  правды".
Неотразимая сила письма заставила Гоголя после глубоких размышлений ответить
критику:  "Как мне нужно многое  узнать из того, что знаете вы и чего  я  не
знаю" 2. Гоголь  признал справедливым упрек Белинского в том, что
"Выбранные места" явились результатом незнания современной России.
     Он решил вернуться на родину и вновь  заняться изучением русской жизни.
Помещаемое в нашем издании воспоминание Я. К. Грота подтверждает серьезность
намерений  писателя.  Под  несомненным  влиянием письма Белинского  у Гоголя
пробуждается   критическое   отношение   к  "Выбранным   местам".   Об  этом
рассказывают  в своих воспоминаниях И. И.  Панаев  и М. С. Щепкин. В октябре
1851 года в беседе с И. С.  Тургеневым и Щепкиным  Гоголь, по  свидетельству
последнего,  заявил: "Правда,  и  я  во  многом  виноват,  виноват тем,  что
послушался друзей,  окружавших  меня, и  если бы  можно было воротить  назад
сказанное, я бы уничтожил всю "Переписку  с друзьями". Я бы  сжег ее" (наст.
изд., стр. 530).
     Эти показания нельзя игнорировать при изучении последнего периода жизни
писателя, особенно сложного и противоречивого. Они существенны для понимания
духовной драмы Гоголя.
     В  своей книге "О развитии  революционных  идей  в  России"  Герцен  со
скорбью и гневом писал  о трагической  судьбе  русского писателя, живущего в
условиях полицейско-террористического  режима.  Он  назвал  историю  русской
литературы мартирологом или реестром каторги. Факты, перечисленные Герценом,
были известны всей стране.  Мимо  них  не  могла пройти и  мысль Гоголя.  Он
писал:  "Три первостепенных поэта:  Пушкин,  Грибоедов, Лермонтов,  один  за
другим, в виду  всех были похищены насильственною смертью  в течение  одного
десятилетия,  в  поре  самого  цветущего  мужества,  в  полном развитии  сил
своих..." 3
     1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 223--224.
     2 Н. В. Гоголь, Письма, т. IV, стр. 46.
     3 Н. В. Гоголь, Сочинения, изд. 10-е, т. IV, стр. 205.

     Многие  писатели  пали  жертвами в  ожесточенной  борьбе,  которую  вел
русский  народ  за  свое  социальное  освобождение.  Участь  этих  писателей
разделил   и  Гоголь,  которого  Максим  Горький  назвал  "жертвой  времени"
1.
     1  М.  Горький, "История русской  литературы",  Гослитиздат,
1939, стр. 135.

     Большой   интерес   представляют   мемуары  актера  А.   П.  Толченова,
рассказывающие о встречах с Гоголем зимой 1850/1851 годов в Одессе. Страницы
этих  воспоминаний рисуют живой, обаятельный облик писателя.  Еще при  жизни
Гоголя  распространялись  слухи  о  его недоступности, замкнутости,  об  его
эксцентрических  выходках.  Толченов  рассказывает, с  каким  изумлением  он
вспоминал эти слухи после первой же встречи с Гоголем: "Сколько одушевления,
простоты,   общительности,   заразительной   веселости   оказалось   в  этом
неприступном, хоронящемся в самом себе человеке" (наст. изд., стр. 419).
     В упомянутых  мемуарах раскрывается еще одна существенная  черта Гоголя
--  органически  свойственный  его  характеру  демократизм.  Очень  скованно
чувствуя  себя в светском,  аристократическом  обществе,  Гоголь  совершенно
преображался,  становился  словно другим человеком,  когда  попадал в  среду
простых людей. Толченов пишет: "Неужели, думал я, это один и тот же человек,
засыпающий  в аристократической гостиной  и сыплющий рассказами и заметками,
полными  юмора  и  веселости  и  сам  от  души  смеющийся  каждому  рассказу
смехотворного свойства, в кругу людей, нисколько не участвующих и не имеющих
ни малейшей надежды когда-нибудь  участвовать в  судьбах России" (стр. 419).
На основе своих личных впечатлений Толченов пришел к  замечательному выводу:
"Сколько мне случалось видеть, с людьми, наименее значущими, Гоголь сходился
скорее,  проще,  был  более  самим  собою,  а  с  людьми,  власть  имеющими,
застегивался на все пуговицы" (стр. 426).
     Это важное наблюдение Толченова подтверждается многочисленными письмами
Гоголя, полными гневного презрения к "надменной гордости безмозглого  класса
людей", к  "благородному нашему аристократству",  при одной мысли о  котором
"сердце... содрогается".
     О  последних годах  жизни Гоголя  находим ряд  достоверных  фактических
сведений  в мемуарах И. С. Тургенева,  М. С.  Щепкина,  Н.  В.  Берга, О. М.
Бодянского, Д. А. Оболенского. Весьма содержательны воспоминания  доктора А.
Т. Тарасенкова, получившие положительную оценку Чернышевского.
     Последние десять  лет  жизни Гоголь много и упорно  работал над  вторым
томом "Мертвых душ". В 1845 году почти готовая рукопись была сожжена. Работа
началась сызнова.  За десять  дней  до смерти  Гоголь  снова предал огню уже
завершенный результат своего многолетнего труда.
     Несколько  написанных  в разное  время  черновых  глав --  вот все, что
сохранилось от второго тома "Мертвых душ".
     Белинский не знал об этих фрагментах, они  были  опубликованы лишь семь
лет спустя после его смерти. Писательская деятельность Гоголя  оборвалась  в
сознании  Белинского  на   реакционных  "Выбранных  местах  из  переписки  с
друзьями".  Свое  письмо  к  Гоголю он  заканчивал  выражением  надежды, что
писатель искупит свой "тяжкий грех" новыми творениями,  которые напомнили бы
его прежние.
     Внял ли Гоголь совету Белинского? Смог ли он преодолеть кризис  в своем
творчестве?
     Многие эпизоды  второго тома, как справедливо  отмечал  Чернышевский  в
"Очерках гоголевского  периода  русской литературы",  решительно слабы и  по
своему направлению связаны с "Выбранными  местами из переписки  с друзьями".
Таковы,  например, страницы, посвященные изображению "идеалов самого автора"
(Костанжогло,  Муразов).  "Изображение идеалов" было  вообще  самым уязвимым
местом в творчестве Гоголя. Но это, указывает Чернышевский,  объясняется  не
односторонностью  таланта писателя,  а,  напротив,  -- силой  этого таланта,
"состоявшей  в  необыкновенно  тесном  родстве с  действительностью".  Когда
история или современность предоставляли Гоголю "идеальных лиц", они выходили
у него превосходно. Чернышевский в качестве примера приводит  героев "Тараса
Бульбы" или Пискарева из "Невского проспекта".
     Но  в  уцелевших  отрывках второго  тома  "Мертвых душ"  помимо  слабых
эпизодов есть очень много  страниц, принадлежащих к лучшему, что  когда-либо
написал  Гоголь,  и  свидетельствующих  о  том, что "великий  талант  Гоголя
является  с  прежнею своею  силою,  свежестью, с  благородством направления,
врожденным  его  высокой   натуре".  Чернышевский  приходит  к  выводу,  что
"преобладающий характер в этой  книге, когда б она была окончена, остался бы
все-таки тот же  самый, каким отличается  и ее  первый  том и все предыдущие
творения великого писателя" 1.
     1 Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. III, Гослитиздат,
1947, стр. 10--13.

     Страницы "Очерков  гоголевского  периода",  посвященные анализу второго
тома "Мертвых душ", -- самое  важное и  глубокое  из того,  что  до сих  пор
написано на  эту  тему. Они позволяют правильно  оценить картину  идейного и
художественного развития  Гоголя  на последнем и самом  трудном, трагическом
этапе его жизни.
     Работая над вторым томом "Мертвых душ", Гоголь читал отдельные главы из
него своим  знакомым. Среди  них  были  Аксаковы, Шевырев,  Погодин,  А.  О.
Смирнова, А, И.  Арнольди,  Д.  А. Оболенский,  М. А.  Максимович  и другие.
Однако  не  все  они  сочли своим долгом  перед памятью  писателя рассказать
содержание  прослушанных  глав.   Всего  удивительнее   поведение  ближайших
"друзей"  Гоголя -- Шевырева и Погодина. Они  не обмолвились на эту тему  ни
единым словом. Д.  А. Оболенский  утверждает:  "Вероятно, в бумагах Шевырева
сохранились  какие-либо  воспоминания о  слышанных  им главах  второго  тома
"Мертвых душ"; по крайней мере мне известно, что он  намерен был  припомнить
содержание тех  глав,  от которых не осталось никаких следов, и изложить  их
вкратце на бумаге" (наст. изд., стр. 556). Если  такое намерение и  имелось,
то оно, очевидно, не было приведено в исполнение.
     Все,  что  мы   знаем  о  содержании  сожженных   глав,  почерпнуто  из
воспоминаний   Арнольди,  Оболенского   и   отчасти  --   А,   О.  Смирновой
1.  Мемуары первых двух  особенно  важны.  Они  будут  несомненно
полезны читателю, интересующемуся творчеством Гоголя.
        "6"
     Далеко не  все современники, которым выпало счастье общаться с Гоголем,
оставили  о  нем  воспоминания. Так, например, среди  мемуаристов  нет  имен
Плетнева,  Вяземского,  Жуковского.  С.  Т.  Аксаков  был   единственным  из
московских  "друзей"  автором  воспоминаний   о  Гоголе.  Историю  отношений
писателя  с  этими "друзьями"  Аксаков  называет  "долговременной  и  тяжкой
историей неполного понимания". Здесь, видимо, следует искать объяснение того
удивительного факта, что ни Шевырев,  ни Хомяков, ни Погодин не сочли нужным
рассказать  о  своих   встречах  с  писателем,  Погодин,  дневники  которого
испещрены записями о  беседах с  Гоголем, оставил  о  нем лишь  две  частные
мемуарные заметки 2,  А Шевырев,  которого  Н.  В. Берг  называет
"чуть ли не ближайшим к нему <Гоголю> из всех московских литераторов",
не оставил ни единой строки воспоминаний. В 1852 году  в целях  увековечения
памяти Гоголя Российская академия наук приняла решение издать его биографию.
Написать  ее  было  поручено  Шевыреву. Он  отправился на  родину  писателя,
собирал материалы. Но биографию все-таки не написал.
     1  Помимо отрывка из воспоминаний Смирновой,  помещенного  в
нашем  издании,  см. ее  рассказ о  втором  томе  "Мертвых душ" в кн. Кулиша
"Записки о жизни Гоголя", т. II, стр. 226--227 и в наст. изд., примеч. 370.
     2 См. "Русский архив", 1865,  No 7 и "Москвитянин", 1852, No
5.

     Характерная черта подавляющего большинства мемуаров о  Гоголе состоит в
том, что  они принадлежали перу людей,  которым был  чужд общественный пафос
гениальных  произведений  Гоголя.  Эти люди  в конце  концов  мало  понимали
подлинный  масштаб  личности  Гоголя и  значение его  творчества для истории
литературы  и   освободительного  движения  в  Россия.  По  идейному  своему
содержанию даже  лучшие мемуары стоят неизмеримо ниже  классических статей о
творчестве Гоголя, написанных Белинским и Чернышевским.
     Во многих мемуарах  преобладает  интерес к внешнебытовым  чертам  жизни
Гоголя,  в  них  значительно меньше фактов, характеризующих его писательскую
биографию.  К сожалению,  скудно  раскрывается в этих материалах  творческая
лаборатория великого художника слова. Лишь отдельные наблюдения мы находим у
Анненкова, Соллогуба и Берга.
     Нельзя не обратить внимание на то, как скупо в воспоминаниях освещаются
личные отношения Гоголя с некоторыми передовыми деятелями русской литературы
-- например, Белинским,  Некрасовым.  Мы очень  мало знаем  об их  встречах,
беседах. Этой  темы  касается  лишь Анненков  и  отчасти  -- Панаев.  Другие
современники, несомненно информированные, предпочли  отмолчаться. И здесь не
простая случайность.
     Между Гоголем и Белинским не было личной близости. Но известно, с каким
уважением  относился писатель  к Белинскому,  с  каким интересом  читал  его
статьи, как ценил его суждения о "Миргороде", "Ревизоре",  "Мертвых  душах".
Гоголь, зная, сколь  ненавистно многим  из  его  окружения  имя  Белинского,
предпочитал скрывать  свои  истинные  чувства  к критику.  Подозревая о них,
московские,  да   и   некоторые   петербургские,  "друзья"  Гоголя  всячески
восстанавливали  его против  Белинского,  стремясь добиться полного  разрыва
между ними.
     Сохранилось в высшей степени интересное  письмо П. А.  Кулиша  к В.  И.
Шенроку  --  известному биографу Гоголя, --  в котором  он сообщает, с каким
"крайним негодованием" рассказывал ему однажды П. А. Плетнев, "как Гоголь по
возвращении из-за  границы поддакивал ему  <Плетневу> в его  искреннем
суде  о журналистах,  а тайком от  него делал визиты Белинскому, Краевскому,
Некрасову, Панаеву и другим" 1.
     1  Отдел  Рукоп.   Гос.  публ.  биб-ки  УССР,  Киев.   Шифр:
Гоголиана. 359. Письмо датировано 5 января 1890 г.

     Но примечательно, что об этих "визитах" Кулиш даже не упоминает в своих
двухтомных  "Записках о жизни Гоголя".  Рассказывая в другом письме к  В. И.
Шенроку  об  этой  сознательной  "утайке",  он  многозначительно  добавляет:
"Такова была воля тогдашнего министерства общественной нравственности" -- то
есть  С. Т. Аксакова и  П. А.  Плетнева,  считавших  нежелательным  сообщать
публике "темных" <!> сторон жизни Гоголя" 1.
     Совершенно   недостаточно    освещено   в   воспоминаниях   воздействие
произведений Гоголя на передовые общественные силы  России. В этом отношении
исключительно ярким документом является  отрывок из воспоминаний критика  В.
В. Стасова.  Он не был лично знаком с Гоголем. Он рассказывает не о личности
писателя, но о его  произведениях, об огромной силе  их идейного влияния  на
молодое поколение  30--40-х годов, которое,  по выражению  Стасова, "подняло
великого писателя на щитах с первой же минуты его появления".
     О  громадной  роли  произведений  Гоголя в  формировании  мировоззрения
передовой   революционной  молодежи  40-х  годов  свидетельствуют   дневники
Чернышевского.
     Творчество Гоголя имело  очень важное значение в жизни Чернышевского, в
истории   духовного,  политического   его   развития.   Произведения  Гоголя
способствовали  обострению  в  молодом  Чернышевском  интереса к  социальным
вопросам  современности и возбуждению его ненависти  к феодально-помещичьему
строю России.
     Юношеские   дневники  Чернышевского   раскрывают  перед  нами   процесс
напряженных его раздумий над вопросами русской литературы и в особенности --
над творчеством Гоголя. Он тщательно фиксирует свои собственные размышления,
содержание бесед и споров  с товарищами, перечень прочитанных  книг.  В этих
подневных записях  имя Гоголя встречается  часто, и в самой различной связи.
Например, 2 августа  1848 года  двадцатилетний  Чернышевский заносит  в свой
дневник: "Литература: Гоголь и Лермонтов кажутся недосягаемыми, великими, за
которых я готов отдать жизнь и честь" 2. Несколько дней спустя, в
связи с чтением "Мертвых душ", появляется  новая запись: "Дивился  глубокому
взгляду  Гоголя  на Чичикова...  Велико,  истинно  велико! ни  одного  слова
лишнего, одно  удивительно! вся жизнь русская,  во всех  ее различных сферах
исчерпывается ими..." 3
     1   Отдел   Рукоп.  Гос.  публ.  биб-ки  УССР,  Киев.  Шифр:
Гоголиана. 547. Дата письма: 29 апреля 1888 г.  (см. в  наст.  изд.  примеч.
50).
     2 Н. Г. Чернышевский,  Полн,  собр. соч., т. I, Гослитиздат,
М. 1939, стр. 66.
     3 Т а м же, стр. 68--69.

     Для Чернышевского Гоголь -- "чрезвычайный" человек, сравнения с которым
никто не в состоянии  выдержать  в русской и  западноевропейской литературе,
ибо он  "выше  всего на свете,  со включением  в  это все и Шекспира  и кого
угодно" 1, Гоголь становится в его глазах как бы художественным и
нравственным критерием в оценке самых различных явлений не только искусства,
но  и жизни. Приведем в высшей  степени  интересную выдержку  из  записи  23
сентября 1848 года: