Восторг был всеобщий; он
подействовал на автора.
     --  Теперь я  вам прочту, -- сказал  он, -- первую главу моих  "Мертвых
душ", хоть она еще не обделана... 135
     Все  литературные  кружки перед  этим уже  были  сильно  заинтересованы
слухами о  "Мертвых душах".  Гоголь, если я  не  ошибаюсь, прежде всех читал
начало своей поэмы Жуковскому. Говорили, что  это произведение гениальное...
Любопытство к "Мертвым душам" возбуждено было не только в литературе, но и в
обществе.
     Нечего    говорить,   как   предложение   Гоголя   было   принято   его
поклонниками...
     Гоголь читал  неподражаемо.  Между  современными  литераторами  лучшими
чтецами  своих  произведений  считаются Островский и  Писемский:  Островский
читает без всяких драматических эффектов,  с  величайшею простотою, придавая
между тем  должный оттенок каждому лицу; Писемский читает, как актер, -- он,
так сказать, разыгрывает свою пьесу в чтении... В чтении  Гоголя было что-то
среднее между двумя  этими манерами. Он  читал  драматичнее Островского и  с
гораздо большею простотою, чем Писемский...
     Когда  он  окончил  чтение   первой   главы  и  остановился,  несколько
утомленный, обведя глазами своих слушателей,  его авторское самолюбие должно
было  удовлетвориться  вполне...  На  лицах всех  ясно  выражалось  глубокое
впечатление,  произведенное  его  чтением.  Все были и потрясены и удивлены.
Гоголь открывал для своих слушателей тот мир, который всем нам так знаком  и
близок, но который до него никто не умел  воспроизвести с такою  беспощадною
наблюдательностию, с такою  изумительною верностию  и с такою художественною
силою...  И какой  язык-то! язык-то! Какая сила,  свежесть, поэзия!..  У нас
даже мурашки пробегали по телу от удовольствия.
     После  чтения  Сергей  Тимофеич  Аксаков  в  волнении  прохаживался  по
комнате, подходил к Гоголю, жал его руки  и значительна посматривал на  всех
нас... "Гениально, гениально!" -- повторял он.
     Глазки Константина  Аксакова  сверкали,  он  ударял  кулаком  о стол  и
говорил:
     -- Гомерическая сила! гомерическая!
     Дамы восторгались, ахали, рассыпались в восклицаниях.
     Гоголь еще более вырос после этого чтения в глазах всех...
     На другой день я с Константином Аксаковым отправился к Белинскому...
     Аксаков передал ему  о вчерашнем  чтении с энтузиазмом, он говорил, что
после первой главы  "Мертвых  душ" нельзя уже сомневаться в  том, что Гоголь
гений и  что он  подарит  русскую  литературу колоссальным  произведением, в
котором отразится вся Русь.
     Белинский слушал Аксакова с жадностию и смотрел на нас с завистию.
     -- Чорт вас возьми,  счастливцы! -- сказал он. -- Я не знаю, чего  бы я
не дал, чтобы выслушать теперь эту главу... Белинский в это время еще не был
лично знаком с Гоголем. (Он познакомился  с  ним впоследствии в Петербурге у
Прокоповича 136.) После выхода "Миргорода" Белинский поражен  был
художественной  силой   Гоголя,   особенно  выразившейся  в   "Старосветских
помещиках" и "Невском проспекте". От "Ревизора" он был вне себя.
     Значение этой комедии он понял один из первых. Пушкин восхищался только
удивительным комизмом автора... 137
     Замечательно, что когда впоследствии Белинский начал разъяснять великое
общественное значение  произведений  Гоголя, Гоголь  пришел в  ужас от  этих
разъяснений и объявил,  что  вовсе не имел в виду  того, что приписывают ему
некоторые критики 138.
     Гоголь, друг Жуковского  и других литературных авторитетов,  смотревших
на  Белинского  очень неблагосклонно,  между  прочим  боялся,  кажется,  что
энтузиазм к нему  молодого,  не  признаваемого ими критика,  может несколько
скомпрометировать его в глазах их...
     Сергей Тимофеич Аксаков уговорил  Загоскина (который не слишком жаловал
Гоголя)  дать  "Ревизора" на московской сцене,  по  случаю приезда  Гоголя в
Москву...
     Спектакль  этот  дан  был сюрпризом  для автора: Щепкин  и  все  актеры
наперерыв  друг   перед  другом  старались  отличиться  перед  ним.  Большой
московский театр, редко посещаемый публикою летом, был в этот раз полон. Все
московские литературные и другие знаменитости  были здесь в полном  сборе: в
первых рядах кресел и в ложах бельэтажа. Белинский, Боткин и их друзья,  еще
не  принадлежавшие  тогда  к знаменитостям, помещались в задних  рядах.  Все
искали глазами автора, все спрашивали,  где он? Но его не было видно. Только
в  конце  второго  действия его  открыл Н.  Ф.  Павлов  в  углу бенуара г-жи
Чертковой.
     По окончании третьего  акта раздались громкие  крики: "Автора! автора!"
Громче всех кричал и хлопал К. Аксаков. Он решительно выходил из себя...
     -- Константин  Сергеич!..  Полноте!.,  поберегите себя!..  -- восклицал
Николай Филиппыч Павлов, подходя к нему, смеясь и поправляя свое жабо...
     --  Оставьте  меня  в  покое, --  отвечал сурово  Константин  Аксаков и
продолжал хлопать еще яростнее.
     --  За что же  сердиться? Я желаю вам добра...  Вот,  -- продолжал  он,
обращаясь  ко мне,  -- Константин  Сергеич  на меня  сердится  за  то, что я
уговариваю  его   умерить  свой  энтузиазм,  который   может  повредить  его
здоровью... В самом деле, ведь это вредно для здоровья так выходить из себя?
Правда? а?..
     Гоголь при этих неистовых криках (я следил за ним) все спускался ниже и
ниже на своем стуле и почти выполз из ложи, чтобы не быть замеченным.
     Занавес поднялся.
     Актер вышел и объявил, что: "автора нет в театре".
     Гоголь,  действительно,  уехал  после  третьего действия,  к  огорчению
артистов, употреблявших  все  богом  данные  им способности для того,  чтобы
заслужить похвалу автора 139...

        "ИЗ "ВОСПОМИНАНИЯ О БЕЛИНСКОМ""
     ...К числу общих наших приятелей, которого мы посещали довольно часто и
у которого  обыкновенно обедал Белинский по воскресеньям,  принадлежал А. А.
К<омаров>,   преподававший  русскую   словесность   в   военно-учебных
заведениях. А. А.  Комаров глубоко уважал Белинского и  был  предан ему всею
душою.  Он  был  между прочим  большой  гастроном  и с  особенною любовью  и
мастерски приготовлял салат. Белинский  всегда был очень доволен его обедами
и, похваливая  их  хозяину  дома, не  упускал  случая ввернуть словцо об его
двоюродном брате, который имел слабость также приглашать к себе на обеды, но
кормил до крайности дурно.
     -- У Александра Александровича, -- говаривал Белинский, -- не испортишь
желудка. Это  не  то,  что у его двоюродного братца. Тот отравитель! На  что
желудки  у них (он указывал на меня и на <М.  А.> Языкова, также очень
близкого ему человека), булыжники переваривают, а после обеда  вашего братца
и они приставляют иногда пиявки к желудкам.
     А.  А. Комаров был очень  хорош  с покойным  Прокоповичем и через  него
сошелся  очень  близко с Гоголем.  Первое  время  своей  известности  Гоголь
обыкновенно,  приезжая  в  Петербург, останавливался у  Прокоповича  и часто
бывал у Комарова. Здесь встречался с ним Белинский...
     Малороссийские устные рассказы  Гоголя и его  чтение  (известно, что он
был  удивительный чтец и превосходный  рассказчик) производили на Белинского
сильное впечатление...
     В то  время Гоголь еще нередко позволял себе одушевляться в кругу своих
старых несветских  товарищей  и  приятелей  и,  приготовляя  сам в их  кухне
итальянские макароны,  до которых был  величайший охотник,  тешил их  своими
рассказами.
     Упомянув о неприступности Гоголя и его странном обращении с его старыми
приятелями, я  кстати позволю себе сделать  здесь  небольшое  отступление  и
расскажу об  одном вечере  (это  уже было  года  два  или  три  после смерти
Белинского)  у  А.  А.  Комарова, на  котором  присутствовал  Гоголь. Гоголь
изъявил желание А. А. Комарову приехать к  нему и  просил  его  пригласить к
себе несколько известных новых литераторов, с  которыми  он  не был  знаком.
Александр Александрович  пригласил  между  прочими  Гончарова,  Григоровича,
Некрасова и Дружинина 140. Я также был в числе приглашенных, хотя
был давно уже знаком  с  Гоголем. Я  познакомился с  ним  летом 1839 года  в
Москве,  в  доме  Сергея Тимофеевича Аксакова 141.  В  день моего
знакомства с ним он  обедал  у Аксаковых и  в первый  раз читал первую главу
своих "Мертвых душ"  142.  Мы собрались к  А. А.  Комарову часу в
девятом вечера. Радушный  хозяин приготовил  роскошный  ужин для знаменитого
гостя  и  ожидал его  с  величайшим  нетерпением. Он  благоговел  перед  его
талантом.  Мы все также разделяли  его нетерпение. В ожидании Гоголя не пили
чай до десяти часов, но Гоголь не показывался, и мы сели к чайному столу без
него.
     Гоголь приехал в  половине одиннадцатого, отказался от чая, говоря, что
он его никогда  не  пьет,  взглянул бегло  на  всех,  подал  руку  знакомым,
отправился  в другую комнату и  разлегся  на диване. Он говорил  мало, вяло,
нехотя, распространяя вокруг  себя какую-то неловкость, что-то принужденное.
Хозяин представил ему Гончарова, Григоровича, Некрасова и  Дружинина. Гоголь
несколько оживился, говорил  с  каждым из них об их произведениях, хотя было
очень заметно, что  не читал  их. Потом он заговорил  о себе и всем нам  дал
почувствовать,  что  его  знаменитые  "Письма" писаны им  были в болезненном
состоянии, что их не  следовало  издавать,  что он  очень сожалеет,  что они
изданы. Он как будто оправдывался перед нами 143.
     От  ужина, к величайшему огорчению  хозяина дома, он  также  отказался.
Вина не хотел пить никакого, хотя тут были всевозможные вина.
     -- Чем же  вас угощать, Николай Васильич? --  сказал наконец в отчаянии
хозяин дома.
     -- Ничем, -- отвечал Гоголь, потирая свою бородку. -- Впрочем, пожалуй,
дайте мне рюмку малаги.
     Одной малаги именно  и не находилось в доме.  Было уже между тем  около
часа,  погреба все  заперты... Однако хозяин  разослал  людей для  отыскания
малаги.
     Но Гоголь, изъявив  свое желание,  через четверть часа объявил, что  он
чувствует себя не очень здоровым и поедет домой.
     -- Сейчас подадут малагу, -- сказал хозяин дома, -- погодите немного.
     -- Нет, уж мне не хочется, да к тому же поздно...
     Хозяин дома, однако, умолил его подождать малаги. Через полчаса бутылка
была  принесена.  Он налил  себе  полрюмочки, отведал,  взял  шляпу и уехал,
несмотря ни на какие просьбы...

        "Ф. И. Иордан"
        "ИЗ "ЗАПИСОК""
     ...Во  время моего  пребывания в  Риме  туда приехал  наша знаменитость
Николай Васильевич Гоголь; люди, знавшие его и  читавшие его сочинения, были
вне себя от восторга и искали случая увидать его за обедом или за ужином, но
его  несообщительная  натура и  неразговорчивость помаленьку  охладили  этот
восторг.  Только  мы  трое: Александр  Андреевич Иванов, гораздо позже Федор
Антонович  Моллер и я остались вечерними посетителями Гоголя,  которые  были
обречены  на  этих  ежедневных  вечерах  сидеть  и смотреть на него,  как на
оракула, и ожидать, когда  отверзутся его уста. Иной раз они и  отверзались,
но не изрекали ничего особенно интересного.
     Доброта  Гоголя была беспримерна,  особенно ко  мне  и к моему большому
труду  "Преображение"   144.  Он  рекомендовал   меня,  где  мог.
Благодаря его  огромному  знакомству это служило мне поощрением и  придавало
новую силу моему желанию окончить гравюру. Гоголь сидел обыкновенно опершись
руками о колени, зачастую имея перед  собою какие-нибудь мелкие покупки: они
развлекали его. Часто  встретишь его, бывало, в  белых перчатках, щегольском
пиджаке и  синего  бархата жилете;  он всегда замечал  шутя: "Вы --  Рафаэль
первого  манера",  и  мы  расходились  смеясь.  Гоголь  многим  делал  добро
рекомендациями,  благодаря  которым  художники  получали новые  заказы.  Его
портрет,  писанный  Моллером,  --  верх  сходства;  мне  пришлось  два  раза
гравировать с него.
     В  это  же время  приехал  в  Рим  Ф.  А.  Моллер,  пенсионер  академии
художеств,  красивый  молодой  дворянин  и художник с  блестящим талантом  и
хорошими  средствами, всегда веселый и  крайне  старательный.  Его  картина,
известная  под  названием  "Поцелуй", заставила говорить  о  нем  весь  Рим;
"Русалка", по стихотворению Пушкина, была менее удачна; наконец он написал в
Риме еще портрет Гоголя.
     ...Приезд наследника цесаревича 145 привлек в  Рим множество
гостей, особенно русских; Н. В. Гоголь, воспользовавшись этим, как известный
писатель,   желая   помочь   одному   земляку   своему,   малороссу,  весьма
посредственному  художнику,  Шаповаленко, объявил, что будет читать  комедию
"Ревизор"  146  в пользу этого живописца, по 5 скуд за билет. Как
приезжие  русские, так  и  приятели  художника  все бросились брать  билеты.
Говорили, что Гоголь имеет  необыкновенный  дар читать, особенно "Ревизора",
-- комедию, обессмертившую  его.  Княгиня  Зинаида Волконская 147
дала ему  в своем  дворе,  Palazzo Poli, большое зало,  с обещанием дарового
угощения. Съезд был огромный. Я был восхищен появлением в числе гостей  двух
сестриц  Алферьевых,  из коих младшая  была  ангелом красоты,  скромности  и
несказанной доброты; я все время любовался ею.
     В  зале  водворилась  тишина;  впереди,  полукругом,  стояло  три  ряда
стульев, и все они были заняты лицами высшего круга. По  середине залы стоял
стол, на нем графин с водою и лежала тетрадь; видим, Н. В. Гоголь с довольно
пасмурным  лицом раскрывает  тетрадь,  садится и начинает  читать,  вяло,  с
большими  расстановками,  монотонно.   Публика,   по-видимому,   была   мало
заинтересована, скорее  скучала, нежели слушала внимательно: Гоголь время от
времени прихлебывал  воду;  в  зале царствовала  тишина.  Окончилось  чтение
первого действия без всякого со стороны гостей одобрения; гости поднялись со
своих мест,  а  Гоголь присоединился к своим  друзьям.  Явились официанты  с
подносами,  на них  чашки с  отличным  чаем  и всякого  рода печением. Я все
посматривал на свой  предмет, Алферьеву;  увидал,  что с  нею была  какая-то
молодая бойкая дама, высокого роста мужчина, средних лет женщина и старушка.
     Во  время чтения второго действия многие  кресла оказались  пустыми.  Я
слышал,  как  многие,  выходя, говорили: "этою пошлостью  он  кормил  нас  в
Петербурге, теперь он перенес ее в Рим" 148.
     Доброе   намерение  Н.   В.  Гоголя  оказалось   для  него   совершенно
проигранным.  Несмотря  на  яркое освещение зала  и  на щедрое угощение,  на
княжеский лад, чаем и мороженым, чтение прошло сухо и принужденно, не вызвав
ни малейшего  аплодисмента, и к концу вечера зало оказалось пустым; остались
только мы и его друзья, которые окружили его,  выражая нашу  признательность
за его великодушное намерение устроить вечер в пользу неимущего художника...

        "Ф. И. Буслаев"
        "ИЗ "МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ""
     ...Однажды утром  в праздничный день  сговорились  мы с  <В.  А.>
Пановым итти за город,  и  именно, хорошо помню и теперь,  в  виллу  Albani,
которую особенно часто посещал  я. Положено  было сойтись  нам в cafe Greco,
куда в эту пору дня обыкновенно собирались русские художники 149.
Когда явился я  в кофейню,  человек пять-шесть из  них сидели вокруг  стола,
приставленного к  двум деревянным  скамьям, которые соединяются  между собою
там, где стены образуют угол комнаты. Это было налево от входа.  Собеседники
болтали  и шумели: это был народ веселый  и  беззаботный. Только в том  углу
сидел,  сгорбившись  над книгою,  какой-то  неизвестный  мне  господин,  и в
течение  получаса,  пока  я  поджидал своего Панова, он так  погружен был  в
чтение, что ни разу ни с кем не перемолвился ни единым словом, ни на кого не
обратил  хоть  минутного  взгляда,   будто  окаменел  в  своей  невозмутимой
сосредоточенности. Когда  мы с Пановым  вышли из кофейни, он  спросил  меня:
"Ну, видел? познакомился с ним? Говорил?" Я отвечал отрицательно. Оказалось,
что  я целых  полчаса  просидел за  столом  с  самим Гоголем. Он читал тогда
что-то  из  Диккенса,  которым,   по  словам  Панова,  в  то  время  он  был
заинтересован. Замечу мимоходом,  что по этому  случаю узнал  я в первый раз
имя великого английского романиста: так и  осталось оно для меня навсегда  в
соединении с наклоненною над книгой фигурою в полусвете темного угла.
     Когда  Панов  устроился  в своей квартире,  Гоголь поселился  у него  и
прожил  вместе с ним  всю  зиму  1840--1841  годов. На все это время  Панов,
забывая,  что  живет  в Риме, вполне предался неустанным попечениям о  своем
дорогом  госте,  был для  него и радушным,  щедрым  хозяином,  и  заботливою
нянькою, когда ему нездоровилось, и  домашним секретарем, когда  нужно  было
что переписать, даже услужливым приспешником, на всякую мелкую потребу.
     В  жизни  великого  писателя  всякая  подробность  может  иметь  важное
значение, особенно если она касается литературы. Гоголь желал  познакомиться
с лирическими произведениями Франциска Ассизского, и я через Панова доставил
их ему в том издании старинных  итальянских поэтов, которое ... рекомендовал
мне мой наставник Франческо Мази.
     Как-то  случилось,  что  в  течение  двух или трех недель  ни  разу  не
привелось  нам с  Пановым видеться: ко мне он перестал заходить, я нигде его
не встречал, спрашивал о нем  у наших общих знакомых,  но и от них о  нем ни
слуху ни  духу -- совсем запропастился. Наконец  является ко  мне,  но такой
странный  и  необычный,  каким  я  его  никогда  не  видывал,   умиленный  и
просветленный,  будто  какая благодать снизошла на  него с неба; я спрашиваю
его: "Что с тобой? куда ты девался?"  --  "Все это время, --  отвечал он, --
был я занят  великим  делом,  таким,  что  ты и представить себе не  можешь;
продолжаю его и теперь". И говорит он  это так сдержанно,  таинственно, чуть
не  шопотом, чтобы кто не похитил  у него сокровище, которое переполняет его
душу светлою радостью. Будучи погружен в свои  римские интересы,  я подумал,
что  где-нибудь  в  развалинах  откопан  новый  Лаокоон  или  новый  Аполлон
Бельведерский, и  что  теперь  пришел  Панов сообщить  мне  об этой  великой
радости.  "Нет,  совсем не  то, --  отвечал  он,  --  дело это наше  родное,
русское.  Гоголь  написал  великое  произведение,  лучше  всех  Лаокоонов  и
Аполлонов;  называется  оно  "Мертвые  души",  а я  его  теперь  переписываю
набело". Тут в первый раз услышал я загадочное название книги, которая стала
потом драгоценным достоянием нашей литературы, и сначала вообразил себе, что
это какой-нибудь  фантастический  роман  или повесть  вроде "Вия";  но Панов
разуверил  меня,  однако  не  мог  ничего  сообщить мне о содержании  нового
произведения, потому что Гоголь желал сохранять это дело в тайне ...

        "Ф. В. Чижов"
        "<ВСТРЕЧИ С ГОГОЛЕМ)"
     Я познакомился с Гоголем тогда, как он был сделан адъюнкт-профессором в
С.-Петербургском    университете    150,   где    я   тоже    был
адъюнкт-профессором. Гоголь сошелся с нами хорошо, как с  новыми товарищами;
но  мы встретили его холодно. Не знаю, как  кто,  но я  только по одному:  я
смотрел на  науку чересчур лирически,  видел  в  ней  высокое, чуть-чуть  не
священное  дело,  и  потому  от человека,  бравшегося  быть  преподавателем,
требовал  полного и безусловного посвящения себя ей. Сам я занимался сильно,
но избрал для преподавания искусство, мастерство (начертательную геометрию),
не  смея взяться  за науку высшего  анализа, которую мне тогда предлагали. К
тому   же  Гоголь  тогда,   как  писатель-художник,  едва   показался;   мы,
большинство,  толпа, не  обращали  еще дельного внимания на  его  "Вечера на
хуторе";  наконец  и  самое  вступление  его  в университет  путем  окольным
151  отдаляло  нас  от  него,  как  от  человека. По всему  этому
сношения с ним у меня были весьма форменные, и то весьма редкие.
     Расставшись  с  Гоголем в университете, мы встретились с ним в  Риме  в
1843 году и прожили здесь целую зиму в одном дом