альше?
     -- Что  в  запретах разумного? Я слышал, это всегда вело к
застойным явлениям.
     -- Этот запрет был разумным, потом объясню.
     -- Володя Измашкин погиб  пятым.  Тогда  мы  выходили  уже
группами.  Измашкина  схватил огромнейший муравей. Нет, Кирилл,
не лазиус и даже не рыжий, с которыми мы так по-детски дрались.
Господи,  стыдно  вспомнить!  Он  сцапал  Измашкина  и  тут  же
умчался. Нас не заметил. Да и что мы смогли бы? Легче броситься
на тиранозавра с палкой.
     -- Когда это случилось?
     -- Еще  прошлым  летом.  А  в  начале этого погиб Морозов.
Исчез прямо с порога. Теперь станцию можем покидать только мы с
Сашей. И то лишь ради еды, а то куковали бы взаперти.
     Кирилл с отвращением осмотрелся по сторонам:
     -- Так и живете? Это же тюрьма! Сами себя замуровали.
     -- Так и живем, -- ответил Дмитрий хмуро.  --  Ученым  еще
терпимо. Физические законы и под этим бронированным колпаком те
же, что и снаружи. Науку можно двигать, а каково нам?
     -- Дело  не в вас, -- проговорил Кирилл медленно, стараясь
не упустить медленно оформляющуюся мысль. -- Дело не в вас...
     -- Мы с Сашей  уже  год  бомбардируем  высокое  начальство
депешами.  Требуем  тебя. Утешаемся, вот приедет мирмеколог нас
рассудит!
     -- Научился  выговаривать?  Тогда  есть  надежда.   Несите
отчеты:  кто  погиб,  когда, как. Данные о погоде, температуре,
влажности. Все данные!

     За день нетерпеливый Дмитрий раз сто  забегал  к  Кириллу.
Тот  сидел  в его комнате, горбился перед экраном, где мелькали
ландшафты,  буреломы,  скалы,  причудливые  тени.  Сбоку   едва
поспевали   колонки   цифр:  температура,  давление,  солнечная
радиация...
     -- Что-нибудь проклевывается?
     -- Кирилл с  досадой  выключил  компьютер.  Экран  померк,
только  в  центре  долго  угасала  сверкающая  точка,  словно в
черноту удалялся невидимый звездолет.
     -- Ни малейшей закономерности, чтобы зацепиться.  Придется
побывать на местах.
     Дмитрий взвился, с грохотом ударился о потолок:
     -- Кирилл, спаситель!! Благодетель!
     Кирилл нервно оглянулся на дверь поежился:
     -- Но как с Мазохиным? Ногтев вроде бы дал мне карт-бланш,
но здесь  все  в руках Мазохина. Я не умею, не умею с людьми! С
детства предпочитал играть с котятами, щенками...  С  муравьями
вообще без проблем.
     -- Надо  выстоять. Еще не потребовал особой группы? У тебя
сейчас на руках неожиданные козыри. Только появился,  сразу  же
спас  Сашку.  Пользуйся.  Эх,  если бы на годик раньше... Иди к
Мазохину прямо сейчас. Да не трясись, не паук же он!
     -- В том-то и дело...
     Дмитрий, похлопывая его по плечам, проводил до дверей:
     -- Задержи дыхание и жми на  всю  катушку.  Хочешь,  мы  с
Сашкой постоим в коридоре?
     -- Упаси  Бог! Нет, я сперва зайду к себе. Обдумаю, с чего
начать, подготовлюсь.

     Вчера в спешке не рассмотрел станцию.  Сегодня  весь  день
просидел у Дмитрия, тоже было не до него, лишь сейчас заметил и
оценил   кольцевой   коридор,  опоясывающий  станцию.  Броневой
колпак! Зачем? Понятно, почему двери лабораторий идут  с  одной
стороны   коридора,   а  с  другой  бесконечной  цепью  тянутся
иллюминаторы с чудовищно толстыми стеклами. В промежутках между
иллюминаторами гроздьями висят огнеметы, разбрызгиватели  ядов,
паралитического  газа.  Опасаются,  что  жуки-аборигены возьмут
станцию пришельцев штурмом?
     Он толкнул дверь, остановился  на  пороге  своей  комнаты.
Здесь  еще  не  был,  ночевал у Дмитрия. Типовая трехсекционная
комната. Три стола, дюжина  стульев.  Деревянная  кровать.  Все
сделано  грубо, с чудовищными затратами сил и времени. На славу
трудились  умельцы.  Те,  которые   в   маковом   зерне   режут
велосипеды.  Здесь  их  мастерство так же остро необходимо, как
велосипеды в маковых зернах.
     Стол  пригодится,  на  нем  можно  что-то  поставить,   но
кровать?  При  здешнем  весе спать можно хоть на камне, хоть на
острие бритвы. Можно, стоя на голове. Или зависнув на  мизинце.
Мизинце любой ноги.
     Сегодня,  когда  мельком  увидел  некоторых  специалистов,
решил, что улавливает причины  неблагополучия.  Таких  встречал
даже  в МГУ, хотя подобные ребята предпочитают ящики, там такие
возможности.     Со     школы     уже     ориентированы,      в
пятнадцать-шестнадцать   лет   --   студенты,   в  двадцать  --
аспиранты,  через  три  года  --  кандидаты,  под  тридцать  --
доктора.  И  не  потому,  что  делают  карьеру,  степени  к ним
приходят  сами,  потому  как  работают  каторжно.   Хватает   и
прилипалам,  и  соавторам,  и  замам  директоров  по  научной и
хозяйственной части. Но парни, увы, узкие спецы, никто  из  них
не видит дальше собственного стола или пробирки... Они технари,
а технари не могут быть специалистами по выживанию в этом мире.
     Кирилл  ходил  безостановочно  по  квартире,  благо ходить
можно и по стенам, а при некоторой сноровке  даже  по  потолку,
раздраженно   отшвыривал   с   дороги   нелепые  стулья.  Мысли
перескакивали с одного на другое,  избегая  больного  места  --
пора идти к Мазохину.
     Из  окна  бил  яркий,  как  прожектор, луч света, и Кирилл
безотчетно вытянул руку. Ладонь вспыхнула как  красный  фонарь,
на   пол   рухнула   огромная  багровая  тень.  Мышечная  ткань
просвечивала розовым киселем. Вены переплетались  как  кружева,
едва  виднелись  ниточки  капилляров, победно и траурно темнели
кости. Их соединяли полупрозрачные, словно бы  размытые  хрящи.
На фалангах плоти почти нет, разве что полоска розовой дымки да
висящие  на  ней  темноватые  пластинки  когтей. На них страшно
смотреть: вот-вот соскользнут на пол, ведь ничто как  будто  не
держит...
     Убрал  руку  в  тень,  ощущение реальности вернулось. Увы,
привычной надежности не осталось. Сердце тревожно стучит, нервы
оголены...
     Не в силах противиться искушению, провел большой лупой над
локтевой веной. Близко к поверхности в полутемном тоннеле несся
с большой скоростью поток крохотных темных  тарелочек,  немного
реже    мелькали    бледные    амебы   --   милиция   огромного
тела-государства.
     Два года назад их увидеть бы не удалось, тогда  уменьшался
весь,  теперь  было  не столько уменьшение, сколько "вышибание"
лишних клеток, а кровяные тельца были почти  прежних  размеров.
Если  он  стал  меньше в сто раз, то они -- в два-три раза. Еще
мельче -- нельзя, опасно.
     Поворачивая палец  в  солнечном  луче,  он  выбрал  хорошо
просвечиваемый  участок  капилляра.  Красные эритроциты мчались
такие одинаковые, словно вылетели из-под  одного  штамповочного
молота. Уже убирал лупу, когда заметил целенаправленно спешащих
лейкоцитов...  Ага, впереди кипит бой. Через царапину прорвался
десант  отливающих  железом  пришельцев,  похожих  на   рогатые
морские мины!
     Многорукие лейкоциты облепляли мины со всех сторон. Гибли,
но и враги  застывали, деформировались. Что ж, если на царапину
капнуть клеем, перекрыть канал переброски захватчиков... Дальше
бравые лейкоциты позаботятся и сами.  Даже  в  его  уменьшенном
теле  их  десятки  миллионов,  а  заводы в спинном мозге -- или
лучше сказать военные академии -- ежеминутно выпускают в  кровь
сотни новых бойцов!
     Он  повернулся  в  солнечном луче, придирчиво рассматривая
себя в зеркало.  Терпимо...  Печень  увеличена,  но  так  надо,
сердечная  мышца  не растянута, поджелудочная на месте... Вроде
бы на месте. Впрочем, вечером все равно осмотр у Кравченко.
     Комбинезон неприятно шелестит в его  руках,  растягивается
слишком  туго.  И  застежки  такие,  что только двумя руками...
Мазохин требует, чтобы комбинезоны носили и внутри  станции,  а
Кравченко  превзошел  даже  Мазохина:  мол,  только  перед сном
снимать, хищные микробы пробираются и под бронированный колпак!
     Ноги  донесли  до  массивной  двери  с  надписью   красным
"Выход",  пальцы  коснулись чувствительной пластины, вот уже на
плечи  обрушилось  неистовое  солнце...   Да,   друзья   с   их
мужественно-веселым  трепетом  помешают ощутить единство с этим
миром, необходимо побыть  одному,  ведь  даже  он,  специалист,
ведет  себя  пока  что  как  человек, уменьшившийся до размеров
муравья, а не как муравей...
     Только  отойдя  от  бронированного  купола,  осознал,  что
подсознательно  бежит от неприятного разговора. Бежит! Вот так.
Не сказывается ли миниатюризация? Не доминируют ли в Малом Мире
рефлексы над разумом даже у человека? Не могут ли...
     А ноги потихоньку несли все дальше от станции.
     -- Перестань, -- сказал Кирилл  с  отвращением.  --  Какие
рефлексы?  Ты  в Большом Мире удирал от неприятностей точно так
же. На одних рефлексах... Вернись,  выскажи  этому  меднолобому
администратору! Добивайся!
     Он  составил  мощную  речь,  полную  убийственных доводов,
сарказма,  неотразимую,  сверкающую...  Станция  за  это  время
скрылась,  только  над  зелеными зарослями расплывалось красное
пятно верхушки купола.
     Даже застонал от отвращения. Червяк,  амеба.  Ничтожество.
Это  не  его  роль,  он  привык  жить в норке. Всегда находятся
бравые, не знающие сомнений, четко видящие светлое  будущее  --
неизбежный  удел  человечества.  Или  эти  бравые уже настолько
завязли  в  дерьме,  что  только  презираемый  интель  способен
спасти?  Глупый  вопрос,  и  так  видно.  Но  интеля  всю жизнь
приучали, что он -- прослойка  между  настоящими  классами,  он
должен  только  получать  ЦУ  с  обеих сторон, а решать за него
будут  другие,  настоящие.   И   вот   он,   Кирилл   Журавлев,
чистопородный  интель -- откуда опять взялся? Разве не всех под
ноготь  в   семнадцатом,   двадцатых,   тридцатых,   сороковых,
пятидесятых...  --  стоит  в растерянности. Как породистый пес:
все понимает, но сказать не может.
     Воздух мягко расступался, похожий на бассейн. Впрочем, это
и есть  бассейн   --   воздушный.   Вместо   рыбы   --   хищные
микроорганизмы,  а планктоном служат крупинки цветочной пыльцы,
споры, даже едва различимые молекулы запаха.
     С каждым шагом нечто входило в Кирилла. Его  Я  разбухало,
не  вмещалось,  шло  вместе с ним расширяющимся облаком. Оно же
дало сигнал возможной опасности, и Кирилл плюхнулся под  защиту
толстого,  как перекрытие спортивного зала, широкого листа. Над
верхушками зеленых стеблей бесшумно плыло  сверкающее,  похожее
на  паутинку  с  новогодней елки. Едва не зацепилось, но теплый
поток  воздуха  помог,  серебристое  облачко   взмыло,   быстро
растворилось в синеве.
     Кирилл,     лежа,    проводил    взглядом    чистоплотного
паучка-путешественника. В середке паутины, такой же серебряный,
незаметный.  От  полета  ни  шума,  ни  запаха...  Так   и   до
экстрасенсорной чуши можно дойти!
     Уже не колеблясь, содрал комбинезон. Теплые ладони воздуха
быстро  высушили  вспотевшее  тело.  Хлынул  поток  информации,
истончившаяся кожа не  комбинезон,  от  мира  не  отгораживает.
Запахи  идут прямо в тело. Кирилл в подражание муравьям перешел
на трахейное дыхание. Еще не понял, чем  пахнет,  под  кем  как
дрожит  почва,  кто  как  трясет плотный, как кисель, воздух --
здесь все хитрят,  имитируют,  прикидываются,  но  чувства  уже
начинали делать первую важнейшую прикидку: опасно -- безопасно.
     Он  постоял с комбинезоном в руке. Ага, вот уже простейшие
сигналы: "вода справа", "завтра будет сухо"...
     Не выходя из тени, но не подходя к растениям, он  медленно
побрел  прочь от станции. В кулаке держал свернутый комбинезон,
так надежно отгораживающий сотрудников от мира. От  хорошего  и
плохого. От опасности и сигналов об опасности.
     Он  пробыл в исполинском лесу растений весь день. Двигался
с оглядкой, часто  стряхивал  на  себя  капли  влаги,  возмещая
потерю  воды.  К  вечеру  уже  определял  направление  запаха с
точностью до градуса, мог в этом потягаться с майскими  жуками,
а по сотрясению воздуха узнавал крупных насекомых.
     Наткнулся на свисавшую до земли ягоду земляники размером с
газетный  киоск.  Голод напоминал, что хотя ему и убрали лишние
кишки и еще много чего, но кушать все равно надо, даже если  он
самый что ни есть одухотворенный интеллигент.
     Красноватая плоть оказалась из толстых веревок, между ними
пугливо  прятались  клетки помельче, заполненные сладким соком.
Сквозь прозрачные розовые стенки просвечивали булыжники  семян.
Жевалось трудно, морякам Колумба легче было грызть сапоги.
     Когда  оглянулся на ягоду издали, не мог отыскать фасетку,
которую грыз. Ягода лежала целая, громадная, налитая соком. Всю
станцию можно накормить! Неделю ели бы, еще и осталось бы.  Это
и плохо: здесь можно опуститься до примитивного собирательства,
как  было  в  каменном  веке.  Или  хорошо?  Природа  прокормит
триллионы людей.  Никаких  покорений,  поворота  северных  рек,
загрязнения, истощения, ядохимикатов...
     Чувства  не  только  обострились, а еще как бы удлинились.
Смутно чувствовал, что происходит во-о-он за  теми  растениями,
они  сливаются  в зеленовато-серую стену. А какие способности в
нем разовьются, когда проживет здесь год? Два?
     С радостно-потрясенными чувствами прыгнул через трещину. В
воздухе почему-то развернуло боком, едва дотянув  до  края.  По
спине пробежал страх, ведь прыгал с запасом...
     В  тело  начало  вползать странное оцепенение. Расхотелось
шевелиться, мысли потекли вяло, медленно, блеклыми урывками.  С
огромным  трудом заставил себя двинуться через заросли. Впереди
уже  смутно  маячил  спасательный  красный   купол,   но   ноги
подгибались. Слабел очень быстро.
     Прыгнул  еще,  но, когда с трудом поднялся на ноги, понял,
что  от  скачков  надо  отказаться.  Жизнь  уплывала  с  каждой
минутой.  Воздух  уплотнялся,  отбрасывал,  как  резина.  Мысли
путались, растушевывались.
     Красный  купол  расползался,  исчезал  в  пестром  тумане.
Упасть  нельзя,  уже  не  встанет,  но  тело  застыло, застыло.
Никакой боли, мук, просто остался Кириллом Журавлевым разве что
на четверть, и та испарилась, уже не  мог  удержать  погасающие
мысли, что исчезали, не оставляя даже провалов.
     Донесся  то  ли  крик,  то  ли  вой.  Мелькнуло  красное с
оранжевым, мир  перевернулся.  Кирилл  непонимающе  смотрел  на
крупные  кристаллы  песка, что вдруг замелькали перед глазами с
большой скоростью. Потом вдруг нахлынули звуки, так же внезапно
услышал запахи, откуда-то пошло тепло.
     -- Где тебя ангелы носили?  --  услышал  как  сквозь  вату
срывающийся  от  ярости  голос.  -- Дурни, сами настояли, чтобы
прислали... За день испсиховался, а что будет за неделю?
     Тепло шло от Дмитрия. Кирилл с трудом разомкнул  застывшие
губы.
     -- Не трусь, я с тобой...
     Дмитрий несся к станции, как ракета с тепловым наведением.
Кирилл напряг мышцы, пошевелил руками.
     -- После  захода  солнца  выходить  нельзя,  --  прокричал
Дмитрий ему в ухо. -- Олень неграмотный, не  знаешь?  Тоже  мне
муравьист!
     -- Холод притупляет...
     -- Наши  крохотные  тельца тепла не держат. Застываем, как
мухи!
     -- Да знаю, знаю...
     С разбегу  ударились  о  двери  станции.  Вспыхнул  яркий,
режущий  глаза свет, дверь сползла вбок. Дмитрий занес Кирилла,
поставил в коридоре на ноги.
     Кирилл зябко дергался, только теперь ощутил холод.
     -- Ты что-то принял, чтобы не застыть?
     -- Знамо дело, -- ухмыльнулся Дмитрий. -- Мы не  тараканы,
чтобы  замирать  на  всю ночь. Температура людям не указ. У них
есть, то есть, у нас, своя температура! Тридцать шесть и шесть,
а на станции -- двадцать  шесть.  Ночные  джунгли  зрим  только
через  иллюминаторы.  Мазохин вообще планирует выпускать нас на
охоту только по ночам, когда все замерзает.
     -- Дурость, -- ответил Кирилл сердито.  Он  уже  пришел  в
себя,  даже  Дмитрий учит, что свалял такого дурака, сердился и
на себя,  и  на  местные  порядки.  --  Ночью  рай  для  других
хищников.  Слушай, есть на станции места, где нет этих странных
двадцати шести?
     -- Есть, --  ответил  Дмитрий  озадаченно,  --  на  складе
запасных частей.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Кирилл, -- я буду спать там.

     Ночевал  Журавлев  не один. Пришла Саша. Кирилл не спорил,
но девушка, холодно  сверкая  очами,  заявила  безапелляционным
тоном,  что  любые  испытания ее долг. Ну и с Немировским тоже.
Она проведет ночь здесь, ну и, так и быть, в  виде  исключения,
если это безопасно, разрешает яйцеголовому и мирмекологу. С нею
ученый не пропадет, она профессионалка, натренирована.
     -- Да  ладно-ладно,  --  торопливо  согласился  Кирилл. --
Конечно  же,  женщины  самые  сильные  и   храбрые,   умные   и
натренированные.  Мужчины  ни  к  черту,  согласен. Куда нам до
женщин. А вы, Саша, самая  профессионально  ориентированная  из
всех  женщин.  Я  с ликованием принимаю ваше покровительство. С
вами я как у богини за пазухой. Большое спасибо.
     Дмитрий   орал,   ругался,   убеждал,   ораторствовал    о
достоинствах  человека,  потрясал  перед  их  носами трудами по
анабиозу, что мгновенно  выдал  принтер  на  его  запрос.  Увы,
проклятое  чувство  товарищества  пересилило  логику.  Ругаясь,
бурча, отправился вслед за друзьями "тараканить".
     Холод ударил как молот. Кирилл почти  не  слышал,  как  за
спиной  захлопнулась  дверь  склада. Сердце успело стукнуть два
раза, мышцы одеревенели.  Перед  замерзающими  глазами  застыло
перекошенное страхом лицо Дмитрия...
     ... Поплыло, на миг исчезло. Глаза моргнули, сгоняя слезу.
Кирилл шевельнулся, повел глазными яблоками, ощущая
     непривычную   резь.   Рядом  медленно  поднимался  с  пола
Дмитрий. Он говорил с негодованием:
     -- ... а я говорю, лучше  ко  мне!  И  теплее,  и  постели
человеческие!
     -- Успокойся,   --   ответил  Кирилл.  Язык  у  него  едва
двигался. -- Уже утро.
     Дмитрий посмотрел подозрительно, словно ожидая  розыгрыша.
Огляделся  с  недоумением.  Рядом  неспешно  поднималась  Саша.
Сказала очень медленно, всматриваясь в Кирилла и Дмитрия:
     -- Доб...рое утро.
     -- Для кого  доброе,  --  буркнул  Дмитрий.  --  Вежливая,
самому Сатане доброго здоровья желает. Кирилл, а ты уверен, что
все кончилось? Я ничего не почувствовал.
     -- А чего ты ожидал?
     -- Ну... муки замерзания. Я читал! Гаврош замерз... или не
Гаврош?  Словом, это было еще при проклятом капитализме. В ночь
перед Рождеством в богатом доме горел  яркий  свет,  богатые  и
толстомордые  дети  капиталистов  и  угнетателей плясали вокруг
елки, а бедный сиротка в жутких муках замерзал под их окном...
     -- Нашел, что вспомнить, -- ответил Кирилл. -- Капитализм!
Он остался только в слаборазвитых странах, вроде  США,  Англии,
Германии,  Франции,  а мы да Монголия идем дорогой прогресса...
Сегодня получили добавочных шесть-семь часов  жизни.  Если  так
каждую ночь, проживем лет на двадцать дольше.
     Саша сказала с удивлением:
     -- Жизнь прерывается, в ночном холоде не стареем?
     -- Верно.
     -- Но гарантий нет, -- уточнил Дмитрий.
     -- Это  не  ремонт  телевизоров. Можем прожить в сотни раз
дольше. Кто знает, что в организме меняется?
     -- Но можем...
     -- Можем, можем. К сожалению.
     Саша перевела взгляд с одного на другого. Они  молчали,  и
она спросила строго:
     -- Что "можем"?
     -- Дмитрий имеет в виду, что можем не дожить до вечера, --
объяснил Кирилл любезно.
     Дмитрий крякнул:
     -- Люблю  ученых! Если не загрязнение, не атомную чуму, то
все  равно  без  подарка  в  гости  не  ходят.  Хоть  руки  вам
связывай...  Ладно, трус в покер не играет. Слушай, что-то есть
не хочется... С чего бы?
     Саша в изумлении даже отступила на шаг:
     -- Ты? Не хочешь есть? Кирилл, он серьезно заболел. Срочно
на операцию. На ампутацию даже...
     Дмитрий поднес ей под нос здоровенный кулак:
     -- Вот тебе ампутация! Кирилл, я все понял. Сюда бы нашего
Хомякова, ответственного за продукты! Мощный  союзник,  всех  в
анабиоз уложит.
     -- У нас мал