Глава двадцатая. Меар, день десятый.


     Я очнулся в густых зарослях орешника. Рядом очень однозначно пахло -  я
сразу понял, что бедняге-вулху посчастливилось с®есть перед самым пересветом
нечто очень нехарактерное. М-да. Джерх  забирай,  даже  оборотни, порождения
могучей магии, иногда оказываются рабами бунтующего желудка!
     Впрочем, хвала  небу, только до  превращения. Я,  например, уже никаких
неудобств не испытывал. Превращение исцеляет все, в том числе и такие... гм!
недомогания.
     Только  бы Тури не полезла  меня  искать  - я  прекрасно  понимал,  что
несколько  слов,  услышанных  от  нее,  могут сильно изменить  мои планы  на
сегодняшний день, но все равно не хотел ее видеть сейчас.
     И  я  потихоньку  ушел  еще  глубже  в кусты. Ветви царапали  ничем  не
прикрытую  кожу.  Далеко,  конечно, не следует уходить.  Я и не буду... Так,
прогуляюсь.
     Заодно можно с мыслями собраться. Вчера я освободил место  вулху на дне
странной реки. Сейчас вокруг простирался старый, но совершенно  обычный лес.
Глухой-глухой.  Дубы и  платаны соседствовали с терхами,  пихтами и северным
орешником.  Говорят, на северо-восток  от Хадаса такие  вот  смешанные,  как
варево в котле, леса тянутся чуть ли не до огромного Дикого океана. Не знаю,
туда  я никогда не  забирался. Меня почему-то всегда больше привлекал запад,
чем восток.  Не зря  же  я  ошивался на  самой границе обитаемых  земель - в
Дренгерте, Плиглексе, Джурае.
     Земля под  сенью старых деревьев была ощутимо  влажной. Дождь, что  ли,
недавно пролился? Наверное. Дождь. Из обычной воды, а  не той помеси воздуха
с магией, которой я вчера вынужден был дышать полдня.
     Значит, Тури реку пересекла. Странно, мне  казалось, что по руслу можно
идти еще день-два, и сильно приблизиться  к У-Наринне. Зачем ей понадобилось
выбираться на сушу? Понятия не имею.
     А что я помню со времени вулха?
     Покопавшись  в воспоминаниях,  я выяснил, что  до смешного мало.  Помню
вспышку-прозрение,  вызванную,  скорее  всего,  резким  чувством  опасности.
Широкая  утоптанная  тропа,  а  на  ней  мрачные  корявые  силуэты  засохших
деревьев. Подвижные силуэты...
     Э-э!  Постой!  А не родственники  ли  это бездельника-Корняги?  Похоже.
Правда, Корняга рядом с ними все равно, что мышь  рядом с  вулхом.  Только и
общего, что цвет серый, да хвост имеется. У мыши, в смысле, а не у Корняги и
его родичей.
     Ох,  чую, влетело нашему  пеньку  намедни - по  первое число! Уж больно
красноречивые  взгляды  замшелых  громадин  на  тропе  запомнились  мне   со
вчерашнего... И еще  слова,  произнесенные  густым  трескучим басом:  "Когда
племя корневиков породит самого большого вруна от начала времен..."
     Зуб дам, речь о Корняге!
     - Эй, Мо... Одинец!
     Ага. Корняга. Легок на помине.
     - Чего, деревяшка?
     - Тури уже превратилась. Можешь возвращаться.
     Я  скрипнул зубами. Вот  прохвост! Но  что ему скажешь?  Ничего, ровным
счетом.  Разве что  ногой  пнуть можно,  так босиком только пальцы без толку
расшибешь.
     - Туда, туда, - подсказал пень, простерев корешок в нужном направлении.
- Как твой живот?
     - Помалкивай,  трухлятина,  - буркнул я  весьма неприветливо  и зашагал
сквозь плотный орешник. Сухие ветки неприятно кололи голые ступни.  Вскоре я
оказался на опушке  и  вышел из леса. Ветер,  понуро опустив голову, дремал.
Первый  раз вижу его дремлющим! Двумех покоился на  обычном месте,  походная
сумка - тоже. Одежда и обувь, сложенные аккуратной кучкой, сразу бросались в
глаза. Карсы видно не было, и я остался благодарен ей за это.
     Спустя пару минут  я уже  сидел в седле. Корняга, не будь дурак, тут же
взобрался  ко мне  на  плечо. Не любил  он корни дорогами  бить, норовил все
больше на  чужом горбу прокатиться. Впрочем, я-то чем  лучше? Тоже  ведь  не
пешком иду. Все припасы  Ветер за меня тащит, включая и мое нынешнее тело  с
парой душ, упрятанных внутрь. Эй, вулх, как дела!
     Вулх  молчал. Я внимательно прислушался к себе -  но чуял только гулкую
зияющую пустоту.
     И  вдруг мне стало страшно и одиноко. Никогда еще я не оставался  один,
всю  жизнь  привык  ощущать  густое и тягучее присутствие зверя в  себе, его
странные,  пахнущие  землей и  травами,  мысли,  до  того  в®евшиеся  в  мое
собственное   мироощущение,  что  я   перестал   проводить   между   своими,
человеческими мыслями, и ними сколько-нибудь четкую границу.
     А  теперь я внезапно ощутил себя голым и покинутым. Немногим лучше, чем
совсем недавно, в зарослях орешника.
     Вулх, где ты?
     Молчание.
     Отзовись! Не бросай меня! Вулх!
     Молчание.
     Холодный пот прошиб меня насквозь.  Чувствовать  себя так  было до жути
скверно.
     - Что с  тобой, Одинец?  -  проскрипел Корняга над самым  ухом. -  Тебе
плохо?
     Я медленно повернул к нему голову.
     - Да, Корняга. Мне плохо.
     Ветер, не  дождавшись от  меня понукания,  пустился вскачь сам.  Словно
знал, что мне именно туда, наискосок, под углом к опушке. Кстати, а откуда я
сам знаю, куда ехать?
     А какая, собственно, разница?
     До  самого полудня мне было совсем невесело и  очень  одиноко. Спасибо,
хоть карса показалась  на глаза, словно успокаивая меня: "Я не  знаю,  что с
тобой, анхайр, но я, твоя спутница, рядом. Не тревожься хотя бы за меня."
     Спасибо тебе, карса.

     Поневоле я отдался нахлынувшим мыслям. Смешно - я всю жизнь считал себя
одиночкой,  и  даже  внутренне  гордился  своей  способностью обходиться без
друзей,  но  стоило  впервые  остаться  действительно  одному, как  вся  моя
игрушечная  спесь разом испарилась и осталась только кричащая от боли  душа.
От воображаемой, но ничуть не менее страшной, нежели телесная, боли.
     Я не  знал ответа на  вопрос - на  самом ли деле у меня  две  души, или
просто я придумал и одушевил  несколько иную свою сущность. Ту, что живет  в
теле вулха. Это ведь и я, и в то же время не я.
     Хотя, стоп:  а чем, собственно, отличается  эта придуманная сущность от
другой  души?  Только тем,  что  ее  придумал  я?  И  только.  Значит,  вулх
действительно существует. Правильно,  так и  есть, ведь в противном случае я
помнил бы все, что происходит  с моим измененным телом и измененной душой во
время  Четтана. Отсутствие  общей  памяти  раскололо меня  на  две непохожих
половинки, и каждая из них стала отдельной душой.
     А Лю-чародей обещал нам встречу. Встречу... и растворение друг в друге.
Я  уже  стал  немножечко вулхом  - а  вулх немножечко  мной.  Именно поэтому
отсутствие вулха так  испугало  меня.  Я  тоже был  нужен ему, бессловесному
зверю,  иначе зачем бы ему вытаскивать меня из  Тьмы?  Ведь  он теперь  тоже
больше, чем просто вулх, чем просто бессловесный зверь, потому что он познал
радость разума. И, конечно, это понравилось ему гораздо сильнее сомнительной
свободы дикого зверя.
     Потому  что по-настоящему свободен лишь  тот, кто способен  понять, что
свободен.
     И вулх  откликнулся  откуда-то  из  самых дальних  потемок  сознания. С
задворок души.
     "Я  здесь, Моран. Прости, что не  отозвался сразу. Но мне нужно  побыть
наедине с собой. Я вернусь -  потом. Но не сейчас, когда в небе светит Меар.
Это твое время, и пусть оно принадлежит только тебе. До поры."
     Волна облегчения  накатила - и схлынула. Здесь. Вулх здесь, по-прежнему
во мне, а, значит, все идет как надо. Но, Тьма и Тьма, что его так напугало?
Я ведь  чувствовал  его невольный  испуг,  явно вызванный происходящим. Вулх
"думал"  чувствами  и  инстинктами.  Это я  переводил  их  на привычный язык
человеческих понятий.
     Я  пойму  это,  обязательно  пойму, серый  брат,  и  сделаю все,  чтобы
облегчить  твои страхи  и сомнения.  Потому  что  это,  наверное, нелегко  -
становиться  человеком.  Человеком,  который  умеет  лгать  и  притворяться,
который способен предать и бросить.
     Ведь вулхи этого не умеют. И даже не знают, что можно это уметь.
     "...самого большого вруна от начала времен..."
     И  вдруг  я  осознал,  почему  Корняга  всегда  казался  мне  маленьким
человечком, и никогда - безобидной лесной тварью.
     Потому что он умел врать.
     - Скотина ты, пень, - неожиданно сказал я вслух.
     - Это почему же? - обиделся Корняга. - Вот! Дожил! Помогай вам, люди, а
благодарность одна: обругают и жрать не дадут. Так я и знал.
     - Во-первых, ты прекрасно знаешь, что мы не люди. А, во-вторых, скотина
ты по очень простой причине. Потому что ты  слишком  похож  на человека.  На
меня. Понял, пень?
     - Ты же сам только-только сказал, что ты не человек!
     - Это не меняет дела.
     Корняга  не  нашелся что ответить,  и  это удивило  меня  больше всего.
Потому  что  за  словом  в  кар... гм! В дупло, тогда  уж, он обыкновенно не
лазил.
     Мы  снова пересекали степь, но совсем не такую, как раньше. Лес, где мы
повстречали родичей Корняги, постепенно скрылся за горизонтом. Степь поросла
низкими  стелющимися  травами,  немного  похожими  на  длинные водоросли  из
неправильной реки.  Тезка  моего  скакуна трепыхал  и колыхал  пучки  травы,
отчего казалось, что вся степь покрыта танцующими хорингами.
     И еще в степи  попадались  деревья, каких  я сроду не видывал. Они были
огромны, и  сильно  напоминали дамские зонтики от солнца, вошедшие несколько
кругов  назад  в  моду в  Хадасе, Лиспенсе  и Джурае,  городах, где  роскошь
соседствовала  с нищетой, дворцы  - с  лачугами, а процветание  -  с  полным
упадком  и  отчаянием.  Стволы  деревьев  походили  на  толстенные  колонны,
вздымающиеся к самым небесам,  а первые ветви отделялись от стволов на такой
высоте, что никаких подробностей толком  разглядеть не удавалось. Но плоскую
крону, что раскидывалась где-то невообразимо далеко вверху на  манер грибной
шляпки, на фоне  неба различила бы, пожалуй,  и землеройка. Хотя, землеройке
вряд ли бы взбрело в голову разглядывать небо или что-нибудь на его фоне.
     Не в этом ли главное отличие меня от землеройки?
     Я  хмыкнул,  удивляясь собственным мыслям. Вообще-то странно. Последнее
время я стал задумываться о довольно неожиданных вещах,  о каких обыкновенно
кругами  не вспоминал. Я подозревал, что виной всему путь в У-Наринну. И еще
подозревал, что это не последняя странность на пути к Каменному лесу.
     Почему-то   у  меня   укрепилось   некоторое   время   назад  возникшее
впечатление, что я не дома. В  смысле - уже давно не в своем мире. Наверное,
с той поры, как  мы пересекли каньон в  Диких землях. С того дня диковины  и
необычности окружили меня и моих  спутников,  хотя и привычного  по-прежнему
встречалось довольно много.
     В общем, деревьев таких я никогда не  видел, и никогда не слышал о них.
Даже  Унди Мышатник, который рассказывал мне  обо  всем на свете, никогда не
упоминал  о них.  О, Смутные  дни,  неужели  я дожил до минуты, когда познал
нечто такое, о чем старина Унди даже не подозревал?
     Если  так, то  можно считать, что я не зря  прожил  жизнь.  Даже  такую
бестолковую, как жизнь анхайра.
     Я  ухмыльнулся. И взглянул на синеющий в небе Меар сквозь корявые ветви
ближайшего  великана.  Великан ронял  к  земле шуршание  кроны  на  ветру. У
подножия  ветер  почти не  ощущался,  но  там,  на высоте,  с ним приходится
считаться. Тому, конечно, кто бывает на высоте.
     Задрав  голову, я рассматривал дерево. Интересно,  его  плоды с®едобны?
Вдруг они вкуснее плодов многодрева? Вот бы попробовать.
     Я вспомнил пир в самом начале пути, вскоре после переправы через Юбен и
первого  пробуждения на берегу Слезы Великана, затерянного лесного  озера. С
сожалением вздохнул. Жаль, остальные плоды пропали в Запретном городе. Тури,
кажется, даже не полакомилась. А могла бы.
     То, что я сперва  принял  за соринку  в глазу,  оказалось  стремительно
падающей с высоты точкой. Точка росла прямо на глазах.
     Я невольно попятился. Что это? Плод, что ли, чья-нибудь добрая душа мне
сбросила?
     А падающий  с  высоты  вдруг  развернул  широкие крылья,  и падение его
перешло в плавное планирование. Вот джерхова сыть, да это же какой-то зверь!
Вроде белки-летяги! Только покрупнее.
     Вон, еще  двое прыгнули. Сейчас  тоже крылья-перепонки расправят. А они
здоровые! Больше собаки. Тьма, да они больше вулха!
     Я мигом соскочил с Ветра и  взялся за арбалет.  Извлек очередной колчан
со стрелами  - один я успел  расстрелять во время стычки с вильтами. Наложил
стрелу.
     Самый   проворный  летун  коснулся  земли   спустя  мгновение,  молнией
просеменил шагов  тридцать, и  оказался рядом со  мной быстрее, чем  я успел
хоть  что-нибудь предпринять.  Корняга  проворно,  как  куница,  соскочил  с
привычного насеста и канул в высокую траву. Ему хорошо, он маленький.
     Летун застыл от меня  в каких-то двух шагах. Больше всего  он был похож
на Чистого брата, закутанного в плащ. Только не лиловый, а темно-коричневый,
и  без  капюшона. Продолговатая  голова,  поросшая  редкой шерстью,  стоящие
торчком уши,  как у вулха,  громадные выпуклые  глаза с неожиданно крохотным
яблоком и совершенно неразличимым зрачком, еле  намеченный нос и приоткрытая
пасть, в которой больше всего притягивали взгляд длиннющие верхние клыки.
     Джерх  на  динне! Да  это  вампир!  Я  видел  их  изображения  на живых
картинках хорингов  в  Хадасе.  Только  там  они не  прыгали  с  исполинских
деревьев - картинки рассказывали о нападении  тройки вампиров на лошадь, и о
танце, смысл которого от меня ускользал.
     Два   других  вампира  приземлились  невдалеке  и  бросились   ко  мне.
Интересно, они всегда нападают тройками?
     Люди о вампирах  болтают всякое,  но в  большинстве  своем это выдумки.
Начнем с того, что  это никакие не ожившие  мертвецы, а существа  из плоти и
крови.  Которые  кровью и  питаются,  только  не  своей.  Эдакие  гигантские
ненасытные комары. Унди мне  о них когда-то рассказывал, даже не знаю зачем.
Именно он научил меня не  бояться вампиров.  Вернее, бояться не больше, чем,
скажем, диких карс. Или не больше, чем других оборотней.
     Ветер  всхрапнул и  оскалил  зубы.  Я  коротким  расчетливым  движением
сбросил с  него  двумех и сумку.  Отобьется. С такими подковами, как у него,
можно от стаи вулхов отбиться... некоторое время.
     Первый  вампир  зашипел, приседая, и  вдруг  швырнул в  меня  маленький
огненный шарик. Я был не готов, и потому не успел увернуться. Шарик коснулся
магической  куртки  и  с  тихим  хлопком исчез.  Слабый  запах  паленой кожи
толкнулся в ноздри,  но тотчас  же растворился  в нахлынувшей волне  запахов
степи.
     И еще я вдруг остро почувствовал, что здесь не обходится без магии.
     Еще  два  шарика  полетели в меня; один отразила  хорингская  одежда, а
второй задел  кисть левой руки. Тьма!  Я вскрикнул от острой  боли -  ладонь
словно огнем опалило. Шарик был горяч, как головешка.
     Коротко тренькнула  арбалетная  тетива; ближний вампир проворно нырнул,
уходя  от стрелы, к самой траве.  И тут же из  травы, из самой гущи  на него
сиганул  вз®ерошенный темный  клубок,  похожий на  раз®яренного  ежа или  на
ожившую вязанку хвороста.
     Корняга! Вот это смельчак. Хотя,  что  ему бояться  вампиров  - крови у
него не хватит, чтоб насытить захудалого комаришку, не то что эту троицу. Но
обожженная рука сразу же подсказала мне: есть Корняге  чего бояться. Горячих
шариков.  Огня врунишка-пень  боялся панически,  и я  его прекрасно понимал.
Ведь несмотря на сходство с людьми,  он  оставался  во многом  деревом, а  у
деревьев нет злее врага, чем огонь.
     На  второго  вампира  набросилась  тенью  возникшая  из   травы  карса.
Настроение у  меня резко  повысилось, и я,  выпустив  еще  одну  стрелу,  от
которой третий летун увернулся, достал левой, поврежденной рукой  ыплыкитет.
Поглядим, сумеешь ли увернуться от этого!
     Костяное  кольцо, к которому были привязаны  восемь крепких  шнурков  с
грузиками-камешками на концах, удобно легло в ладонь. Арбалет я пока бросил.
     Судя  по всему,  у  карсы дела пошли  великолепно, она даже не  шипела,
противник же  ее верещал, как пойманный заяц.  Что с Корнягой, я разобраться
не успел, некогда было.
     Ыплыкитет  раскрутился,  словно диковинный паук, и, хаотично рыская  из
стороны в сторону, прянул к вампиру. Тот бестолково дернулся направо-налево,
но потерял драгоценные секунды, и кольцо коснулось его, а грузики на шнурках
вмиг оплели-спеленали, будто  младенца.  Вампир,  не в  силах  пошевелить ни
руками, ни ногами, неловко рухнул на траву. К моему удивлению, он молчал.
     Со вторым карса уже разделалась. Острый запах свежей крови опьянил даже
меня. На то, что осталось от вампира, у меня не возникло желания смотреть.
     А  вот  пню  пришлось  туго. Проворный,  как  ласка,  противник  быстро
стряхнул  с себя Корнягу,  отпрыгнул  на шаг, и метнул прямо  в переплетение
сучков-корешков огненный шарик. И сейчас Корняга горел, как полено в костре,
вопя при этом на всю округу.
     Ругаясь, как настоящий рив, я склонился  над двумехом,  выгребая оттуда
содержимое. Вот  и фляга; вышибив  деревянную  пробку,  я опрокинул  ее  над
несчастным Корнягой. Вода полилась  из  горлышка, огонь зашипел, и несколько
клубов  едкого дыма  пыхнули  от  пенька во  все  стороны. Тряся флягу,  как
погремушку, я заставлял  воду  рассыпаться в мелкий  дождь.  Но вскоре  вода
иссякла. Тогда я схватил шкуру, в которую были завернуты ножны Опережающего,
и  с размаху  набросил ее  на  Корнягу. Потом  навалился  сверху и  принялся
колотить-хлопать по шкуре руками, надеясь сбить пламя.
     Слава  динне-хранительнице,  мне  это  удалось,  и  достаточно  быстро.
Корняга перестал вопить беспрерывно, появились паузы и осмысленные проклятия
вместо    ничего    не    значащего    крика    чистой    боли.    Гляди-ка:
деревяшка-деревяшкой, а чувствительный!
     "Станешь чувствительным - в пламени-то!" - возразил я сам себе и боль в
обожженной ладони  немедленно проснулась. Как  всегда, в  горячке я  о  боли
позабыл,  но  стоило справиться с главными неприятностями,  как  она тут  же
напоминала о себе.
     Так. Что вампир? Вампир удирал, смешно задирая голенастые  ноги. Видно,
понял,  что добыча  не  по  зубам.  Ну  и ладно. Тогда  поглядим, что  там с
пленным. И что, собственно, теперь с ним делать.
     Я   прошел   мимо  разбросанных  вещей  и  припасов,  мимо   наполовину
опустошенного  в поисках  фляги двумеха, мимо  оружейной сумки; споткнулся о
скрытые в траве ножны. Ладно, сейчас гляну, как это  отродье, свяжу покрепче
и все-все подберу.
     Карса, недобро и хищно  щурясь, слонялась около  еле  живого  от страха
пленника. Ее длинный хвост  нервно  хлестал рыжие бока.  Как-то сразу отпали
сомнения относительно чувств,  которые  милая Тури  испытывала к  пойманному
вампиру.
     Я  уже почти связал его,  когда  тревожное ржание Ветра  заставило меня
обернуться.
     Крылатая тень  скользнула  к  самой земле, подобрала  из  травы  что-то
продолговатое,  и  косо скользнула прочь, медленно-медленно  набирая  против
ветра высоту. Будто детский воздушный змей.
     Вот джерховы создания! Никак не угомонятся! Нет, нужно убираться из-под
дерева  подобру-поздорову,  и  остальные  обходить  подальше.  Ну  их,  этих
кровососов. Навалятся  кучей, и одолеют, пожалуй.  Сколько их там, в ветвях?
Сотня? Не знаю и знать не хочу.
     Я споро собрал в двумех все,  что недавно вытряхнул, посадил ошалевшего
и черного от сажи Корнягу в  седло, перевалил связанного по-новому пленника,
прихватив его ремешками, и хлопнул Ветра по лоснящемуся крупу.
     И только потом сообразил, что не вижу более валяющихся в траве ножен.
     Я медленно выпрямился и поглядел вослед летящему вампиру. Даже на таком
расстоянии я разглядел то продолговатое, которое вор прижимал к груди.
     Вот так. Как же теперь без Опережающего-то?
     Я растерянно поглядел на карсу. Она - на меня.  И в тот же миг я понял,
что на меня смотрит не