Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк. Идущие в ночь

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк, 1999
     Email: boxa@rusf.ru
     Оргинал этого файла находится на
     Премия "Интерпресскон-2000" за "Дебют" (Анне Ли)
     Date: 12 May 2000
---------------------------------------------------------------

                         Роман о Каменном лесе.


        Пролог



     Меар  медленно клонился к подернутому полупрозрачной голубоватой дымкой
горизонту.   Вдалеке  виднелись  островерхие  крыши   небольшого  городка  и
потемневшая  от  недавних дождей  стена.  Выпуклые, как  панцири  гигантских
черепах, створки ворот были сомкнуты.
     Путник остановился и утер со лба выступивший пот. Под ногами его темной
лентой лежала  дорога; тянулась  она, рассекая поле пшеницы  синего  посева,
прямо к воротам городка.
     "Охраны что-то не видно, - озабоченно подумал путник. -  Что там  у них
творится-то?"
     Путник был стар. Но еще крепок - шагал легко и не горбил спину. Морщины
покрывали  его  лицо, уподобляя кожу коре акации,  но глаза выдавали ясность
мысли и недюжинную волю. Поклажи у путника не было.
     Шум толпы донесся до  него лишь у самых ворот городка.  Голоса и топот,
азартные  крики и лязг оружия. Прислушавшись,  путник зашагал дальше. Ворота
оказались незапертыми, левая  створка,  сплошь  покрытая  резными оберегами,
бесшумно подалась  легкому толчку.  Пройдя  ворота,  путник  по обычаю низко
поклонился.
     - Мир вашим семьям, люди, и да не взглянет на вас с небес Тьма!
     Голос его никто не решился бы назвать старческим.
     Никто не ответил.
     Только  после  обязательного  приветствия  городу  путник  обернулся  и
некоторым удивлением разглядел пустую караулку. У полуоткрытой двери стояла,
прислоненная  к  темному  дереву  стены,  ритуальная  пика  стража.  Мощеная
булыжником кольцевая площадь отделяла окраинные дома от городской стены. Шум
доносился   откуда-то   из   глубины  квартала   и  становился  все  громче.
Вслушавшись, путник неторопливо, как и раньше, направился к мосту через ров,
полный зеленоватой  воды пополам  с тиной; в  тине  кишмя кишели тритоны. За
мостом  начиналась  уже  настоящая  улица,  на которую глядели  закопченными
фасадами приземистые, но аккуратные домишки.
     - Таверна "Веселый фыркан", - еле шевеля губами, прочел старик.
     Дверь в  таверну была заперта на внушительный засов, а засов крепился к
массивному кольцу, ввинченному в дверной косяк, тяжелым висячим замком.
     -   Рановато   закрылись,  -   проворчал   старик.   -  Или  поздновато
открываются...
     Впрочем, хозяин таверны  мог  жить по красному циклу и  открывать  свое
заведение только с восходом Четтана, красного солнца. Тогда он - законченный
олух и никудышний делец, потому что  у  умного дельца таверна не закрывалась
бы вообще.  Ведь в мире и в этом городке полно людей живущих по синему циклу
Меара, и не меньше, верно, живущих по красному.
     Покачав головой, путник свернул на улицу, ведущую к центру, и зашагал в
направлении главной площади. Шум и гомон катились ему навстречу.
     Толпу   путник   заметил  спустя  несколько   минут.   Плотное   кольцо
разгоряченных  людей  сомкнулось  вокруг  нескольких  тесно  стоящих  домов.
Двигались люди  стремительно и слаженно, сжимая в руках ножи, копья, топоры,
а то и просто палки. В толпе виднелись лиловые балахоны Чистых братьев.
     - Быстрее! Окружайте, не то снова прорвется!
     - Хомма, наверх!
     - Тьма, не по ногам же!
     - Мать, с дороги, затопчут!
     - Вон он, вон, за забором!
     Громкий разбойничий свист, от которого заложило уши.
     Путник  уже  понял,  что  происходит,  и  это  его  явно  не  радовало.
Прищурившись, он вгляделся.
     Одинокая  юркая фигурка  перемахнула через  невысокую плетеную  ограду,
метнулась вдоль  ряда приземистых сарайчиков и свернула за угол, исчезнув на
миг из поля  зрения.  Всего  на миг, потому  что почти сразу  она показалась
вновь:  за   углом,  очевидно,   поджидали   охваченные  охотничьим  азартом
загонщики.  Затравлено  озираясь,  фигурка  вернулась  к  сараям  и едва  не
наткнулась на такую же источающую ненависть шеренгу.
     Ненависть толпы путник ощутил даже на расстоянии.
     Фигурка,  вышибив  с  неожиданной  легкостью   дверь  сарая,  канула  в
синеватый полумрак - в сарае, конечно же, не было окон.
     - Хомма, давай факелы!
     -  Не  могу, они внизу, - крикнул человечек  с  крыши  соседнего  дома,
взмахнув кривым хадасским клинком.
     - Вот, вот факелы!
     - Огня!
     Две  шеренги  сомкнулись  перед  сараем  с  отворенной  дверью.  Беглец
оказался в кольце. Несколько человек с пылающими факелами в руках сунулись в
сарай, но свирепый рев перекрыл гомон толпы,  и их вышвырнуло наружу, словно
пробку из бутылки с игристым джурайским вином.
     - Тьма! Поджигай, поджигай, Рута!
     Пронзительный женский голос с нотками истерики выплеснулся из толпы:
     - Ой, миленькие, не жгите, это ж мой сарай!
     - Отстань, мамаша, построим новый...
     - Там же мука! И курта вся там, у меня ж дети с голоду помрут!
     Пламя уже лизало бревенчатый бок сарая. Обезумевшую женщину, кинувшуюся
прямо  в  огонь,  подхватили  под руки,  она  все  продолжала  вырываться  и
голосить, но стенания ее заглушались ревом толпы и гулом пламени.
     Беглец внезапно появился на крыше сарая; толпа взревела с новой  силой.
Жадные  языки  освобожденного  пламени  рвались  в  небо,  окрашивая  его  в
красноватый цвет. Как раз вовремя - навстречу восходящему красному светилу.
     Бесцельно  покружив  по  крыше, беглец  вдруг разогнался и,  перемахнув
через языки  пламени, взвился в  воздух. Прыжок его был вызван  отчаянием  и
болью.
     Толпа  выдохнула. Припечатавшись к резному карнизу,  беглец  повис  над
толпой; на секунду показалось, что он вот-вот сорвется и упадет, и тогда его
разорвут на части сотни людских рук. Но он удержался и ловко полез на крышу.
     Путник подумал, что это лишь отсрочка, потому что дом все равно окружен
толпой.  Здоровенные  мужики  из   охраны  и  особо   ретивые   добровольцы,
вооруженные и нет, гурьбой перли в дом, толкаясь и матерясь у крыльца.
     Беглец  вскарабкался к самому скату, влез  на  кровлю  и  с  ненавистью
посмотрел вниз, на теснящихся внизу людей. В тот же миг из слухового окна на
черепицу выбрался первый из преследователей. За ним - второй, третий...
     Беглец  безнадежно  захрипел  и  застыл,  словно  изваяние,  беспомощно
растопырив  руки.  Полтора десятка охотников, вытянув  вперед пики и  копья,
теснили  его  к  краю.  Внизу бесновалась толпа, обратив  к  небу искаженные
ненавистью лица. Ревело пламя, пожирая сарай  несчастной горожанки, и готово
было перекинуться на соседний, но никого это сейчас не интересовало.
     Одновременное "Ох!" - и затравленный беглец сорвался с крыши. Всего миг
он оставался свободным, в падении, а потом грянулся о камень.
     Он  был еще жив,  когда  первая пика  вонзилась ему в грудь, и он успел
увидеть пустые глаза людей.
     - В огонь! В огонь  его,  Тьма в селезенку!  - надсаживался на соседней
крыше Хомма.
     Близился пересвет, охотники торопились.
     Путник, наблюдавший за этим со стороны, тяжело вздохнул. Впрочем, такое
он наблюдал не в первый раз. К сожалению.
     Оборотня сожгли еще до того, как одно солнце на небе сменило другое. Он
умер до пересвета - и, значит, восходящий Четтан его не исцелит.
     Теперь он мертв. Мертв навсегда.



        Глава первая. Четтан, день первый.


     Я никогда не видела синего солнца.
     Говорят, это дивно  прекрасное зрелище - синий  восход.  Небо еще тлеет
багровым жаром,  закат красного  дня  последними  каплями  крови  стекает за
горизонт,  и вдруг... Ослепительная  вспышка! Из-за  восточного  края  небес
выхлестывает первый синий луч. Еще один! Еще! Темно-голубое зарево всползает
на небосклон, а следом  величественно выкатывается Меар. И  начинается синий
день.
     Так описал мне однажды появление синего солнца Унди Мышатник. Надо было
заодно спросить его  про красный  восход, было бы с чем сравнить. А то  ведь
набрехал,  небось, старый  Унди - да упокоит Тьма его нетрезвую душу.  Ну не
может синее утро так уж отличаться от красного.
     А  красное что? Розовеет  себе потихоньку  небо  над  крышами, потом  в
комнате  вдруг становится  немного светлее. А  потом - уж и вовсе светло,  и
сразу видно, какая  наша конура  грязная,  и сколько в ней  ненужного хлама.
Плюнуть хочется. Вот тебе и весь восход.
     Вообще-то  такие, как я, долго не живут, так  что  и  Четтана, красного
солнца,  толком разглядеть не  успевают. На вторые или, скажем, третьи сутки
после рождения приходят Чистые братья и уносят поганое отродье. А то и прямо
на месте кончают  младенца.  Бывает, что и роженицу  тоже - если  она  сдуру
сопротивляется.
     Вот не знаю, защищала бы меня мать, или нет. Я про  нее вообще мало что
знаю. Когда я подросла настолько, чтобы поинтересоваться ее судьбой, в шайке
Беша  уже  толком  и  не  помнили, куда она делась.  Третий  круг моей жизни
выдался на редкость  засушливый и голодный.  В  синий урожай  почти ничего с
полей  не собрали. То ли померла моя мать, не дождавшись красного урожая, то
ли продали ее  северянам за  жратву  вместе с другими лишними женщинами. Она
вообще-то  совсем  молодая  была -  моложе,  чем  я  сейчас.  Унди  говорил,
невзрачная такая белобрысая девчоночка, и вспомнить-то  нечего.  Ну и ладно.
Она, если до сих пор жива, тоже, наверное, обо мне и не вспоминает.
     Надо полагать, был у меня  и отец. Беш сначала думал, что это кто-то из
своих - может, даже он сам. Но таких огненно-рыжих, как я, в шайке ни одного
нет. Значит, кто-то из заезжих  гостей подарок оставил. В наших краях  рыжих
вообще мало. Если девчонка рыжая, считается, что счастья ей в жизни не будет
-  ни ей, ни  ее семье. Ну,  я-то  не человек, эта примета  меня как раз  не
касается.
     Что же до счастья... Замнем, а?
     То, что  я осталась жить, целиком и полностью заслуга Беша. Или  вина -
это как посмотреть.  Беш, которого в шайке за глаза называли  Душегубом, а в
лицо величали не иначе,  как  Хозяином,  с первого же синего дня  моей жизни
стал мне мамочкой, папочкой и доброй динной в одном лице.
     Я думаю,  в этот день  все началось  с  того,  что  закричали  женщины.
Женщины у Беша  вместо  сторожевых  шавок. Сразу поднимут  вой, если  что-то
стряслось...

     ...В  полутемной  комнате, где запах немытых  тел смешивался со стойкой
вонью  дешевого  самогона  и курительной  травы, заплакал младенец.  Одна из
женщин,  спавших на куче тряпья в  углу, что-то промычала  во сне и  пихнула
соседку в бок. Та беспокойно зашевелилась, но продолжала спать.
     Свет синего  дня  просачивался  в  комнату  через  щели в скособоченных
ставнях.  Младенец заплакал  громче и заворочался в колыбели,  подвешенной к
балке низкого потолка.
     - А, чтоб тебя Тьма забрала! - послышалось из дальнего угла.
     Кряхтя  и охая,  встала  со  своей  лежанки  старая  повариха  Фонья  -
единственная женщина в шайке, которую звали по имени, а не "эй, ты!" В синем
полумраке старуха подошла  к столу,  взяла  какую-то  тряпку,  окунула  ее в
кружку с недопитым пивом. Младенец заскулил и захныкал с подвыванием.
     - Сучки ленивые,- пробурчала Фонья, глядя на спящих женщин.
     Отжимая тряпицу, она шагнула к колыбели и, не глядя, сунула пропитанный
пивом жгут ребенку в лицо.
     Острые зубки впились старухе в ладонь.
     Фонья  от  неожиданности  даже не  заорала. Она коротко,  полузадушенно
ойкнула, отдернула руку и склонилась над колыбелью.
     Выпроставшись  из старой юбки,  которая должна  была  служить  младенцу
пеленками, в колыбели лежал новорожденный котенок карсы. Рыжая шерстка  была
влажной,  крошечные  ушки  плотно  прижаты  к  голове. Как  известно,  кошки
рождаются слепыми,  но зубастыми - и  маленькая  карса  не была исключением.
Веки детеныша были плотно сомкнуты, зато в розовой пасти виднелись  мелкие и
острые   зубки.   Наверное,   взрослая   самка   карсы  сочла   бы   малышку
очаровательной.
     Старая Фонья громко икнула и выпучила глаза.
     На шее звереныша болтался деревянный  оберег, призванный сохранить дитя
от оборотней.
     Звереныш  снова заскулил, разевая крошечную пасть и  поводя мордочкой в
разные стороны. Его плач и впрямь легко было спутать с криками человеческого
младенца - тем более, что причина была одна и та же. Ребенок хотел есть.
     Кто-то из женщин завозился в углу:
     - Что ты там стоишь, дура старая? Дай ей воды!
     Фонья закричала. Это был вопль ужаса - животный вопль без слов.
     Испуганный младенец тут же ответно завыл в полный голос.
     Женщина  в  два  прыжка  оказалась  рядом,  заглянула  в  колыбельку  и
завизжала пронзительно:
     - А-а! Оборотень! Спасите! Оборотень!
     Тут уж проснулись и заголосили все остальные.
     Когда хлопнула дверь и на пороге  возник Хозяин, женщины даже не  сразу
его  заметили.  Небрежно отвешивая тем, кто подвернулся под руку, пощечины и
подзатыльники, Хозяин пересек комнату и одним рывком сорвал ставню с петель.
Свет Меара хлынул в комнату, словно призрачный голубой ливень.
     - Тихо,- сказал Хозяин.- В чем дело?
     Женщины  молча расступились, открывая взгляду  Хозяина  колыбель.  Лишь
одна  из них,  худая и  белобрысая,  чуть  помедлила, прежде  чем  шагнуть в
сторону.
     Хозяин  пошарил в  колыбели и  извлек рыжий попискивающий  комочек.  Он
долго смотрел на маленькую карсу, покачивая ее на ладонях - словно взвешивал
покупку. Потом поднял голову и обвел женщин тяжелым взглядом.
     - Кто на стороне вякнет - нос отрежу. Мне нужен этот зверь! Понятно?
     Женщины молчали.
     Хозяин кивнул белобрысой:
     - Твое?
     Не дожидаясь  ответа, сунул детеныша ей в руки и пошел  прочь.  Уже  на
пороге Хозяин обернулся, бросил через плечо:
     - Фонья! Корми девку, как трех мужиков. Зверю нужно молоко...
     Он хлопнул дверью, и закончил фразу, разговаривая уже сам с собой:
     - ...пока я не приучил его к мясу.

     Беш  Душегуб всегда знал,  что делает. Иначе  не  быть бы  ему  столько
кругов главарем.
     Всем известно, что карсу приручить невозможно.
     То есть можно, конечно, добыть котенка карсы -  хотя  не каждый охотник
пойдет на такое опасное дело. Можно затем  вырастить его, и три-четыре круга
молодая карса будет вести  себя  миролюбиво  и  послушно. Будет мурлыкать  и
тереться об  ноги  хозяина, как обыкновенная домашняя кошка -  только раз  в
пять побольше  размерами.  Будет играть с тряпичным мячом и  упоенно  ловить
бабочек.  Будет  уютно сворачиваться в клубок и засыпать, положив  голову на
лапы,  и  остроконечные  уши  с пушистыми кисточками на  концах будут смешно
подрагивать, когда зверю приснится сон.
     А  потом придет время  зрелости. И однажды хозяин карсы обнаружит,  что
желтые глаза с вертикальными зрачками смотрят на него  холодно и оценивающе,
как на добычу.
     Скорее всего, он останется в живых - потому  что зверь посчитает добычу
слишком  жалкой.  Карса  уйдет  без  лишнего  шума.  Пара  небрежных  ударов
когтистой лапы -  и дверь сарая, которая считалась вполне надежной, слетит с
петель. Огромная кошка сожмется  в комок и, распрямляясь в прыжке, бесшумной
тенью перемахнет  через забор. Взрослой  карсе  место в  лесу,  так  же  как
росомахе, кабану или вулху. Это звери-убийцы, и они не бывают ручными.
     Зверь-убийца пришелся Бешу очень кстати.
     Пусть  это  и  глупо звучит, но я до сих пор не  знаю,  как он  добился
послушания  от  моего  звериного  "я".  Может  быть, все  дело  в  том,  что
человеческий детеныш взрослеет куда медленнее звериного. Я  росла не быстрее
обычного ребенка.  И потому  карса,  в  которую я  превращалась каждый синий
день,  оставалась котенком не три и не четыре круга,  а  целых двенадцать. У
Хозяина было время с ней поладить...
     Наверное,  если  в  подробностях  описать  мое детство,  оно  покажется
восхитительным. Такое  детство, пожалуй, бывает лишь у детей самых богатых и
знатных вельмож.
     Я всегда ела досыта, потому что так приказал Беш.
     Меня никто никогда  не бил. В первые круги  моей жизни  потому, что так
приказал Беш, а после - потому что боялись.
     Я могла заниматься  чем угодно  и болтать  с кем угодно.  Учиться  чему
попало или ничему. Весь красный день был в моем распоряжении от восхода и до
заката.
     Но я ничего не знала - и по сей  день не знаю!  -  о том, как я провожу
синие дни. Одно время это доводило меня до бешенства. Когда мне было  кругов
девять  или около  того, я стала  называть свою  звериную  половину Карсой с
большой  буквы,  и попыталась  сделать вид, что  это вообще  не  я, а совсем
постороннее существо. Но после того случая...
     Я  привычно  провела  пальцем над  правой  бровью и  дальше, по  виску.
Гладкая,  ровная кожа,  на которой  нет и  не  было шрама от зарубцевавшейся
раны. В общем, я тогда поняла, что и в  зверином облике я - это все равно я.
Я продолжаю любить тех, кого люблю, и ненавидеть тех, кого ненавижу.
     Душегуба Беша я в детстве любила,  как папочку, мамочку и добрую динну,
вместе  взятых. Хотя и  не особенно слушалась - когда была человеком. А он и
не  настаивал. Бешу было важнее, чтобы ему повиновался зверь. Карса, которая
должна  была  со  временем  стать  самым  надежным оружием  и  самым  верным
телохранителем Хозяина.
     Не то, чтобы у кого-то из людей,  знающих Беша, повернулся язык назвать
его добрым -  хоть спьяну, хоть в  бреду пятнистой горячки. Но мне он всегда
делал только добро... и мне, и Карсе. И мы честно платили ему тем же.
     Когда мне исполнилось  пятнадцать кругов, Карса вымахала  в здоровенную
рыжую зверюгу, даже крупнее обычных карс. Я видела отпечатки ее лап  в грязи
нашего двора и отметины когтей на деревьях. Старый пьяница Унди, с которым я
без  страха  разговаривала  обо  всем  на свете, сказал, что теперь  Душегуб
заживет  вообще отлично, потому что  ему ничего  не грозит.  Так оно и было.
Целых шесть кругов.
     Проклятье!
     Хотела бы я узнать, что же случилось вчера, незадолго до захода Меара?

     Как всегда, я  очнулась вместе с первыми лучами красного солнца. Одежды
на мне не было, зато был ошейник с шипами. С добрым утром, как говорится.
     - Темное небо! - прошипела я.- Сколько раз говорила...
     Тут  мой взгляд упал на то, что валялось у меня  под ногами, и  я сразу
заткнулась.
     Под  ногами у меня валялись три свежих трупа, один из которых при жизни
был  Бешем. Двое других  были мне, кажется, незнакомы. Точно  утверждать  не
берусь, потому что от их лиц осталось не так-то много.
     У Беша было в  клочья  разодрано горло, и оттуда еще  продолжала тонкой
струйкой сочиться кровь.
     Вдруг у меня в животе  возник  отвратительный  горячий комок и рванулся
вверх,  к  горлу. Я  едва успела  добежать до ведра в  углу -  иначе меня бы
вырвало прямо на трупы.
     Я стояла  на четвереньках над  вонючим ведром и ругалась самыми черными
словами,  какие могла вспомнить. Перед глазами плавали желтые  пятна, и я не
спешила их  прогонять, потому что они  мешали  мне  разглядеть  подробности.
Впрочем, к джерхам подробности! Главное я уже видела.
     Все  три покойника были исполосованы  клыками и когтями крупного зверя.
Скорее всего, карсы. Даже наверняка карсы.
     Когда у  меня хватило  сил подняться  на ноги, я  старательно осмотрела
свое тело.  Разумеется, на мне не было ни царапинки. И, разумеется, я ничего
не помнила о распроклятом прошедшем синем дне.
     Что же такого сделали или пытались сделать эти трое, что я их убила?
     Я перестала ругаться, когда обнаружила, что повторяюсь в выражениях.
     Вся моя жизнь пошла к свиньям в корыто. Надо было немедленно выбираться
из ко