жаром  поцеловала
образок, который носила на шее, а Гарри ровно ничего не понял из ее  слов  и
лишь много времени спустя узнал, что даже тогда, на старости  лет,  она  все
еще надеялась, с благословения святых и при  содействии  ладанок  с  мощами,
подарить род Эсмоидов наследником.
     Гарри Эсмонд в то время был еще очень юн, и едва ли можно было ожидать,
чтоб он был  посвящен  в  политические  тайны  своих  покровителей;  поэтому
офицеры задали ему  лишь  несколько  вопросов,  в  на  эти  вопросы  мальчик
(который был мал ростом  и  казался  много  моложе  своих  лет),  отвечал  с
осторожностью, стараясь показаться еще менее осведомленным, чем был на самом
деле, чему допросчики охотно поверили. Он ни словом не обмолвился о  скрытом
механизме окна и о тайнике над камином; и то и другое осталось незамеченным.
     Итак, миледи усадили в карету и отправили в Хекстон, дав ей в  спутники
камеристку и  блюстителя  закона,  а  по  сторонам  кареты  скакали  четверо
вооруженных всадников, Гарри же остался в замке, одинокий и позабытый, точно
никому во всем свете не было до  него  дела.  Капитан  с  небольшим  отрядом
охранял Каслвуд; и солдаты, незлобивые  весельчаки,  ели  баранину  милорда,
пили его вино и всячески благодушествовали, что и не  удивительно,  ибо  все
кругом к тому располагало.
     Обед офицерам подавался в  гобеленовой  гостиной  милорда,  и  бедняжка
Гарри почел своею обязанностью прислуживать капитану Уэстбери, стоя  за  его
стулом во время обеда, как стоял  прежде,  когда  это  место  бывало  занято
милордом.
     После отъезда виконтессы Ученый Дик взял Гарри Эсмонда под свое  особое
покровительство; испытывал его познания в древних  авторах,  говорил  с  ним
по-латыни и по-французски,  в  каковых  языках,  -  как  заметил  мальчик  и
великодушно признал его новый друг, - сирота был более  сведущ,  нежели  сам
Ученый Дик. Узнав, что всему этому его научил иезуит, чью доброту  и  Прочие
достоинства Гарри  никогда  не  уставал  превозносить,  Дик,  -  к  немалому
удивлению мальчика, который, как многие дети, растущие без сверстников,  был
не по годам развит  и  сообразителен,  -  обнаружил  недюженные  познания  в
богословии и умение  разбираться  во  всех  вопросах,  составлявших  предмет
расхождения между обеими церквами; и они с Гарри часами вели ученые споры, в
исходе  которых  мальчик  неизменно   оказывался   побежденным   аргументами
необыкновенного капрала.
     - Я не простой солдат, - говаривал Дик, и этому нетрудно было поверить,
судя по его знаниям,  отличным  манерам  и  многим  другим  качествам.  -  Я
принадлежу к одному  из  самых  древних  родов  королевства;  я  обучался  в
знаменитой школе и знаменитом университете. Первые свои познания в латыни  я
получил близ Смитфилда в Лондоне, где вы поджаривали наших мучеников.
     - А вы наших  вешали,  -  возражал  Гарри.  -  И  уж  если  говорить  о
преследованиях, мистер Холт рассказывал мне,  что  еще  прошлый  год  одного
эдинбургского студента, восемнадцати лет от роду, повесили как еретика, хоть
он и отрекся от своей ереси и принес публичное покаяние.
     - Что верно, то верно: немало было гонений и с той и с другой  стороны,
но это вы первые подали нам пример.
     - Неправда! Язычники - вот от кого это идет!  -  воскликнул  мальчик  и
подкрепил  свои   слова   длинным   перечнем   имен   святых,   начиная   от
первомучеников: под тем-то сам собой угас огонь,  у  того-то  кипящее  масло
застыло в котле, над третьим палач  трижды  заносил  свой  топор,  а  святая
голова все держалась на плечах. -  А  где  у  вашей  церкви  мученики,  ради
которых свершались бы подобные чудеса?
     - Положим, - сказал капрал, - чудеса первых трех столетий  христианства
принадлежат моей церкви столько же, сколько и вашей, мистер папист, - тут он
едва заметно улыбнулся и продолжал, как-то странно поглядев на  Гарри:  -  А
кроме того, скажу тебе, мой маленький начетчик, иногда, раздумывая над этими
чудесами, я приходил к мысли, что не так уж они совершенны: ведь при третьем
или четвертом ударе голова все-таки скатывалась с плеч, и масло тоже в конце
концов закипало, если не сегодня, так завтра. Но как бы то ни было, а в наши
дни римская церковь утратила уже и эти сомнительные преимущества. Ливень  не
пролился над костром Ридлея, и ангел не  явился  отвести  лезвие  топора  от
Кэмпиона. И у иезуита Саутвелла и у протестанта Симпсона одинаково вывернули
на дыбе все суставы.  Всегда  и  всюду  найдется  множество  людей,  готовых
умереть за веру. Я читал у господина Рико в его истории  турок,  что  тысячи
последователей Магомета стремятся к смерти в бою, точно  к  вратам  рая;  во
владениях же Великого Могола люди каждый год сотнями бросаются под колесницы
идолов, а вдовы, как известно, отдают себя  на  сожжение  вместе  с  трупами
мужей. Умереть за веру нетрудно, мистер Гарри: во все века и у всех  народов
это бывало, - куда труднее жить так, чтоб быть ее достойным, это я  по  себе
знаю, - прибавил он со вздохом. - Увы! - продолжал он  затем.  -  Я  слишком
слаб, чтоб убедить тебя примером собственной жизни, малыш, хотя  умереть  за
религию было бы для меня величайшим счастьем, но есть у меня сердечный  друг
в колледже святой Магдалины в Оксфорде; вот будь он здесь, ему ничего бы  не
стоило убедить тебя, потому что Джо Аддисон, я полагаю, стоит целой коллегии
иезуитов; и не только по своей учености, но, что много важнее,  и  по  своим
делам. В той самой проповеди доктора Кэдворса, которую цитировал твой  патер
и которая прошла мученический искус на жаровне (тут Дик вставил, улыбаясь: -
Было время, когда и я собирался надеть сутану, но  устыдился  своей  грешной
жизни и вместо того  облекся  в  этот  жалкий  красный  мундир),  -  в  этой
проповеди сказано: "Чистая совесть - лучшее зеркало небес",  -  и  вот  лицо
моего друга так ясно, точно в нем и впрямь отражается небо; как бы я  хотел,
Гарри, чтобы ты увидел его!
     - Он, верно, сделал вам много добра? - простодушно спросил мальчик.
     - Мог бы сделать, - ответил Дик, - во всяком  случае,  он  научил  меня
видеть и ценить хорошее. Я сам виноват - deteriora  sequor  {Следую  плохому
(лат.).}.
     - Мне кажется, что вы очень хороший человек, - сказал Гарри.
     - Увы, это только кажется, - возразил капрал, и, как выяснилось вскоре,
бедный Дик был прав; ибо в тот же вечер, после ужина  в  зале,  куда  обычно
подавали еду джентльменам из отряда Уэстбери и где они с утра до ночи играли
в кости, курили табак, пели и ругались,  потягивая  каслвудский  эль,  Гарри
Эсмонд нашел Ученого Дика в самом плачевном состоянии опьянения. Он  пытался
произнести проповедь, перемежая ее икотой, после чего собутыльники со смехом
стали упрашивать его спеть гимн, но Дик, внезапно рассвирепев, поклялся, что
проткнет насквозь негодяя, осмелившегося оскорбить его религию, и направился
было за своей шпагой, которая висела на стене, но у самой  стены  растянулся
во весь рост и сказал Гарри, подбежавшему, чтобы помочь ему: - Эх, маленький
папист, был бы здесь Джозеф Аддисон!
     Хотя в королевской лейб-гвардии все солдаты были дворяне, однако  Гарри
Эсмонду они казались невежественными и грубыми мужланами,  исключая  бравого
капрала Стиля - Ученого Дика, капитана Уэстбери и лейтенанта Трэнта, которые
всегда были добры к мальчику. Отряд стоял в  Каслвуде  несколько  недель,  а
может быть, и месяцев, и Гарри время от времени узнавал от офицеров  о  том,
каково приходится миледи в  Хекстонском  замке,  и  о  разных  подробностях,
касающихся  ее  заключения.  Известно,  что  король  Вильгельм   с   большой
терпимостью относился к тем из дворян, кто остался верен старому  королю;  и
едва ли найдется другой монарх, который, узурпировав  корону,  как  говорили
его враги (сейчас я нахожу, что он взял ее по праву),  пролил  бы  так  мало
крови. Что до женщин, замешанных в заговоре, то  за  наименее  опасными  был
установлен надзор, прочих же он приказал заточить.  Леди  Каслвуд  отвели  в
Хекстонском  замке  лучшие  комнаты  и  предоставили  садик  тюремщика   для
прогулок; и хотя она многократно высказывала  пожелание  взойти  на  эшафот,
подобно Марии, королеве шотландской,  никто  и  не  помышлял  о  том,  чтобы
отрубить ее размалеванную старую голову, и ей не предназначалось иной  кары,
кроме заключения в надежном месте.
     И случилось так, что в пору несчастья она нашла друзей в  тех,  кого  в
дни благоденствия почитала за  злейших  врагов.  Полковник  Фрэнсис  Эсмонд,
кузен милорда и ее милости, женившийся на дочери винчестерского  декана,  со
времени отъезда короля Иакова из Англии жил неподалеку от  города  Хекстона;
прослышав о беде, постигшей его родственницу, и будучи на дружеской  ноге  с
полковником Брайсом, начальником хекстонского гарнизона, а также и с многими
влиятельными духовными особами, он посетил  миледи  виконтессу  в  тюрьме  и
выразил готовность служить дочери своего дяди всем, что только в его  силах.
Вместе с ним явились навестить узницу  его  супруга  и  маленькая  дочка,  и
последняя  своей  необычайной  красотой  и  детским  очарованием  сразу   же
расположила к себе старую виконтессу; что же до ее матери, то обе леди,  как
видно, не более любили друг друга, чем  прежде.  Есть  оскорбления,  которых
женщина никогда не простит другой женщине; именно такую  неизгладимую  обиду
нанесла супруга Фрэнсиса Эсмонда нынешней леди Каслвуд, выйдя  замуж  за  ее
кузена. Но так как в настоящее время виконтесса была  унижена  и  несчастна,
супруга Фрэнсиса могла пойти  на  временное  перемирие  со  своим  давнишним
врагом и даже явить сострадание  к  отвергнутой  возлюбленной  своего  мужа.
Поэтому маленькой Беатрисе - так звали девочку - часто дозволялось  навещать
заключенную виконтессу, которая, поскольку дело касалось девочки и ее  отца,
решилась смягчить свой гнев против младшей ветви рода Эсмондов. В это  самое
время  найдены  были  письма  полковника,  о  которых  говорилось  выше,   и
содержание их стало известно Королевскому совету, вследствие чего  положение
Фрэнсиса Эсмонда значительно упрочилось:  всякие  сомнения  в  его  верности
новому правительству исчезли, и таким образом он более  чем  когда-либо  мог
быть полезен своей родственнице.
     Тогда-то  произошло  событие,  благодаря  которому  эта  леди  получила
свободу. Каслвудский замок приобрел нового  владельца,  а  безродный  сирота
Гарри Эсмонд - нового великодушного покровителя и друга. Какова бы  ни  была
тайна, которую хотел поведать мальчику лорд Каслвуд, тому так и не  пришлось
ее услышать, ибо после памятного  вечера,  когда  милорд  вместе  с  патером
Холтом уехал из замка, Гарри его больше никогда не видел.
     Вот в немногих словах описание того, что случилось  с  милордом.  Найдя
лошадей в установленном месте, милорд и патер Холт направились  в  Чаттерис,
где нашли себе временный приют у одного из духовных сыновей патера Холта. Но
так как за ними по горячему следу велась погоня и за поимку каждого  из  них
назначено было изрядное вознаграждение, они сочли за  благо  разлучиться,  и
священник укрылся в известном ему надежном месте,  тогда  как  милорд  через
Бристоль направился в Ирландию, где в то  время  находился  король  Иаков  с
двором и армией. От прибытия милорда последняя не много выиграла; ибо у него
не было ничего, кроме шпаги  да  нескольких  монет  в  кармане,  но  король,
невзирая на его плачевное состояние, принял его милостиво, утвердил во вновь
пожалованном титуле маркиза, дал ему полк  и  обещал  в  будущем  еще  более
высокое назначение. Но ни титулом, ни назначением ему уже  не  суждено  было
воспользоваться. В роковом сражении на Бойне милорд был ранен, бежал с  поля
(правда, много позднее своего государя,  показавшего  ему  в  этом  пример),
прятался некоторое время в болотистой местности близ города Трима  и,  более
ослабев от простуды и лихорадки, причиненных болотной  сыростью,  нежели  от
раны, полученной в бою, тихо скончался. Да будет ему  земля  пухом!  Пишущий
эти строки должен  прислушиваться  лишь  к  голосу  милосердия,  хотя  Томас
Каслвуд повинен в двух тяжких прегрешениях перед ним и его близкими: одно из
них он, быть может, искупил бы, если б богу угодно было продлить его  жизнь;
другое - бессилен был исправить, хоть должно  надеяться,  что  власть  более
высокая, нежели власть священнослужителя, отпустила ему и этот грех.  Однако
в земном отпущении грехов ему  не  было  отказано,  ибо  письмо,  извещавшее
миледи о постигшем ее бедствии, написано было неким тримским священником.
     Но в те  времена  письма  шли  медленно,  и  посланию  доброго  пастыря
понадобилось более двух месяцев, чтобы  прибыть  из  Ирландии  в  Англию,  а
прибыв наконец, оно не застало миледи под родным кровом;  она  в  это  время
пользовалась гостеприимством короля в Хекстонском замке, и письмо  попало  в
руки офицера, который командовал стоявшим в Каслвуде отрядом.
     Гарри Эсмонд хорошо помнит, как Локвуд принес это письмо на  лужайку  в
парке, где капитан Уэстбери и лейтенант Трэпт играли в шары, а юный Эсмонд в
беседке читал книгу, время от времени отрываясь, чтоб поглядеть на игру.
     - Важные известия для Фрэнка Эсмонда,  -  сказал  капитан  Уэстбери.  -
Гарри, ты когда-нибудь  видел  полковника  Эсмонда?  -  И  капитан  Уэстбери
пытливо посмотрел на мальчика, ожидая его ответа.
     Гарри сказал, что видел его один только раз, в Хекстоне на балу.
     - И он ничего не говорил тебе?
     - Того, что он сказал, я не стану повторять, - ответил Гарри.  Ибо  ему
шел уже тринадцатый год;  он  знал  позорную  тайну  своего  рождения  и  не
чувствовал любви к человеку, который, как следовало  предполагать,  запятнал
честь его матери и его собственную.
     - Ты любил лорда Каслвуда?
     - Об этом я скажу, когда узнаю свою мать, сэр,  -  отвечал  мальчик,  и
глаза его наполнились слезами.
     - Кое-что случилось с лордом Каслвудом, - сказал капитан Уэстбери очень
серьезным тоном, - случилось то, что рано или поздно ожидает каждого из нас.
Он умер от раны, которую  получил  в  Воинской  битве,  сражаясь  за  короля
Иакова.
     - Я рад, что мой господин сражался за правое дело, - сказал мальчик.
     - Да, лучше встретить смерть в  открытом  бою,  нежели  принять  ее  на
Тауэр-Хилле, как будет с  некоторыми  из  его  друзей,  -  продолжал  мистер
Уэстбери. - Надеюсь, он упомянул тебя в своем  завещании  или  иным  образом
позаботился о тебе. В письме сказано, что он  поручает  unicum  filium  suum
dilectissimum  {Единственного  своего  возлюбленного  сына  (лат.).}   своей
супруге. Надеюсь, это не все, что он тебе оставил.
     Гарри сказал, что не знает. Он полагался на  волю  неба  и  судьбы,  но
только вдруг почувствовал себя еще более одиноким, чем когда-либо в жизни; и
ночью, лежа без сна в маленькой комнатке, которую занимал по-прежнему, долго
размышлял, мучимый стыдом и горем, о своей странной и печальной участи, -  о
человеке, который и был его отцом и не был, о безвестной матери, быть может,
погубленной этим самым человеком, которого лишь про себя, с краской стыда на
щеках, Гарри мог называть именем отца  и  которого  не  мог  ни  любить,  ни
почитать. И сердце у него больно сжалось при мысли о том, что, кроме  патера
Холта да еще двух-трех солдат - недавних знакомцев, - нет у  него  друзей  в
необъятном мире, где он остался теперь совсем один. Душа мальчика полна была
нежности, и в неприютной темноте  своей  маленькой  комнатки  он  томился  о
ком-нибудь, на кого мог бы излить ее. Генри Эсмонд не забыл и, должно  быть,
никогда не забудет все то, о чем он думал и плакал в  ту  долгую  ночь,  под
мерный бой башенных часов. Кто он и что он? Зачем он здесь? "Быть  может,  -
думал он, - отправиться в Трим, найти того священника, узнать,  что  говорил
ему на смертном одре мой отец? Найдется ли на свете другой ребенок, такой же
заброшенный и одинокий, как я? Встать, уйти отсюда, убежать в  Ирландию?"  В
подобных мыслях и слезах мальчик провел всю ночь, покуда наконец не  заснул,
вволю наплакавшись.
     Наутро все джентльмены из гвардейского отряда узнали о  случившемся,  и
каждый старался быть особенно ласковым с Гарри,  более  же  всех  его  друг,
ученый Дик, который рассказал ему о  смерти  своего  отца,  скончавшегося  в
Дублине, когда Дику не было еще и пяти лет.
     - Это было мое первое горе, - говорил Дик. - Помню, я вошел в  комнату,
где лежало тело, а рядом, горько плача, сидела моя мать. В руке у меня  была
ракетка для игры в волан, и я принялся колотить ею по гробу и звать отца; но
мать схватила меня на руки и, заливаясь слезами, сказала, что отец не  может
меня услышать и что он больше не будет теперь играть  со  мной,  потому  что
скоро его зароют в землю, откуда он никогда уже к нам не вернется. И  с  тех
пор, - ласково заключил Дик, - я всегда жалею детей; оттого  я  и  тебя  так
полюбил, бедный ты мой сиротка. И если когда-нибудь тебе  понадобится  друг,
вспомни о Ричарде Стиле.
     Гарри Эсмонд поблагодарил его от всей души. Но что мог сделать для него
капрал Стиль? Взять его конюхом в отряд? Хотя герб Генри и пересекала черная
полоса, все же это был благородный герб. На совете двух друзей было  решено,
что Гарри останется на месте и подчинится судьбе;  итак,  Эсмонд  остался  в
Каслвуде и с немалой тревогой ожидал новых перемен в своей участи, каковы бы
они ни были.

        "Глава VII"
     Я остаюсь в Каслвуде одиноким сиротой и встречаю добрых покровителей

     Во время пребывания в Каслвуде гвардейского отряда  бравый  капрал  Дик
оставался неразлучным товарищем  одинокого,  всеми  забытого  мальчика;  они
вместе читали, вместе играли в шары, а  если  другие  солдаты  или  офицеры,
которым вино развязывало язык, пускались  при  юном  Эсмонде  в  откровенные
разговоры о своих любовных успехах и похождениях (что было  в  обычае  в  те
времена, когда ни мужчины, ни женщины не отличались чрезмерною скромностью),
Дик, прежде сам охотно смешивший всю компанию, спешил  положить  конец  этим
шуткам, помня, что maxima debetur pue  ris  reverentia  {К  мальчикам  нужно
вниманье великое (лат.).}, и однажды едва не отдубасил солдата  по  прозвищу
"Том Увалень", которому вдруг вздумалось задать Гарри какой-то  непристойный
вопрос.
     Кроме того, Дик, найдя, что мальчик  не  по  летам  отзывчив,  а  также
отличается удивительной скромностью и сдержанностью,  поведал  ему  о  своей
любви к дочери виноторговца из Вестминстера, которую, под именем  Сахариссы,
Дик воспел во многих стихах собственного сочинения и  без  которой,  по  его
словам, не мыслжл далее жить. В этом он клялся не менее тысячи раз на дню, -
хотя Гарри с улыбкой  замечая,  что  жертва  несчастной  любви  здоровьем  и
аппетитом не уступает самому бесчувственному солдату в отряде, - и  заставил
Гарри дать обет молчания, который тот свято соблюдая, пока  не  открыл,  что
среди однополчан Дика не было ни одного, кому он не поверил бы своей тайны и
не читал бы  своих  стихов.  И  справедливость  требует  признать,  что,  не
переставая вздыхать о Лондоне и Сахариссе, Дик находил и в  сельской  тишине
кое-какие утешения, ибо  из  деревни  Каслвуд  приходила  в  замок  девушка,
которая стирала ему белье, покуда он жил там, и горько плакала,  узнав,  что
он уехал, к тому же не заплатив ей по счету; впрочем,  последнее  зло  Гаррж
Эсмонд поспешил исправить, отдав девушке серебряную монету,  подаренную  ему
Ученым Диком, когда отряд получил приказ покинуть Каслвуд  и  друзья,  после
многих объятий и пожеланий счастья, расстались. Ученый Дик сказал при  этом,
что никогда не забудет своего юного друга; и он сдержал свое слово. Гарри  с
грустью проводил добрых солдат и, оставшись в опустелом Каслвуде, с  немалой
тревогой (ибо заботы и одиночество сделали его чувствительным не  по  годам)
ожидал приезда новых лорда и леди и тех перемен, которые это событие  внесет
в его судьбу. Он