амильи.
Честный Локвуд, Эсмондов слуга, должно быть, также не прочь был примкнуть  к
мародерам и получить свою долю добычи, ибо когда войска после боя воротились
в лагерь для ночлега и капитан приказал Локвуду подать  ему  лошадь,  тот  с
вытянувшимся лицом спросил, должен ли он  сопровождать  его  честь;  но  его
честь разрешил ему отправляться по своим надобностям,  и  обрадованный  Джек
вприпрыжку пустился в путь,  лишь  только  господин  его  вскочил  в  седло.
Эсмонд, не  без  препятствий  и  трудностей,  достиг  главной  квартиры  его
светлости и там весьма быстро разузнал, где поместились адъютанты, - им была
отведена одна из надворных построек на близлежащей ферме. Несколько  молодых
джентльменов как раз сидели там в это время  за  ужином,  распевая  песни  и
попивая вино. Если и были у Эсмонда какие-нибудь  опасения,  касавшиеся  его
милого мальчика, они тотчас же рассеялись. Один из джентльменов пел  песенку
на мотив, который мистер Фаркуэр и мистер Гэй не раз вводили в свои  комедии
и который был  весьма  в  ходу  среди  армейцев  той  поры;  а  за  песенкой
последовал хор "Далеко, далеко за горами", и  Эсмонд  услышал  свежий  голос
Фрэнка, выделявшийся из общего хора, голос,  которому  всегда  присуща  была
какая-то бесхитростная, подкупающая задушевность, и при звуке  этого  голоса
глаза Эсмонда наполнились слезами благодарности  к  всевышнему  за  то,  что
мальчик невредим и жив по-прежнему для песен и веселья.
     Когда песня окончилась, Эсмонд вошел  в  комнату  и  застал  там  целую
компанию, среди которой оказалось немало знакомых ему джентльменов; здесь же
за бутылкою вина сидел юный лорд,  без  кирасы,  в  расстегнутом  жилете,  с
пылающим лицом, с рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами, самый
молодой, самый веселый и самый красивый из всех. Едва  завидел  он  Эсмонда,
как тотчас же бросил свой стакан, подбежал к  старому  другу,  обнял  его  и
крепко расцеловал. У того голос дрожал от радости,  когда  он  приветствовал
юношу; только что, стоя во дворе, освещенном яркими лучами луны,  он  думал:
"Великий боже!  Какие  сцены  убийства  и  насилия  разыгрываются  сейчас  в
какой-нибудь миле отсюда; сколько сотен и тысяч встречали ныне смерть  лицом
к лицу, а здесь эти дети поют и веселятся за чашей вина; и та же самая луна,
что взошла над страшным полем боя, светит,  верно,  и  в  Уолкоте,  где  моя
госпожа сидит и думает о своем мальчике, ушедшем на войну".  И,  заключив  в
объятия своего юного питомца,  Эсмонд  взирал  на  него  с  почти  отеческой
радостью и с чувством глубокой благодарности к богу.
     На  шее  у  юноши,  на  полосатой  ленте,  висела  звезда   из   мелких
бриллиантов, которой цена была не менее сотни крон.
     - Взгляни, - сказал он, - верно, славный будет подарок для матушки?
     - Кто же дал тебе этот орден?  -  спросил  Гарри,  поклонившись  прочим
джентльменам. - Или ты добыл его в бою?
     - Я добыл его своей шпагой и копьем! -  вскричал  молодой  лорд.  -  Он
висел на шее у одного мушкетера, огромный такой  был  мушкетер,  чуть  не  с
генерала Уэбба ростом. Я крикнул ему: "Сдавайся!" - и пообещал пощадить его;
он назвал меня petit polisson {Плутишка (франц.).} и  выстрелил  в  меня  из
пистолета, а потом выругался и  швырнул  пистолет  мне  в  голову.  Тогда  я
подскакал к нему, сэр, и вонзил шпагу  прямо  под  мышку  негодяю,  так  что
клинок сломался, войдя в его тело.  У  него  в  кобуре  я  нашел  кошелек  с
шестьюдесятью луидорами, связку любовных писем и флягу с венгерским. Vive la
guerre! {Да здравствует война! (франц.).} Вот тебе десять монет, которыми ты
меня ссудил. Хорошо, если бы сражения бывали каждый  день!  -  Он  подкрутил
свои крохотные усики и приказал слуге подать капитану Эсмонду ужин.
     Гарри с отменным аппетитом принялся за еду; у него  ничего  во  рту  не
было целых двадцать часов, с утренней зари. Внук мой, читатель  этих  строк,
не ищете ли вы в них, сударь, историю битв и осад? Если  так,  обратитесь  к
другим, более подходящим книгам; эта же есть лишь  повесть  о  жизни  вашего
деда и его семьи. А для него куда радостней, чем весть о победе, - хоть и  о
ней он теперь может сказать: meminisse juvat {Вспоминать радостно  (лат.).},
- было сознание, что бой окончен и юный Каслвуд остался невредим.
     А если вам, молодой джентльмен, угодно  узнать,  отчего  это  степенный
холостой пехотный капитан двадцати восьми или девяти лет от  роду,  любитель
книг и нелюдим, всегда чуждавшийся забав и утех своих однополчан и  ни  разу
не терявший сердца в каком-либо  гарнизонном  городке,  -  если  вам  угодно
узнать, как могло случиться, что подобного  склада  человек  столько  пылкой
нежности и ласковых забот уделял восемнадцатилетнему юнцу, повремени, дружок
мой, покуда ты  влюбишься  в  сестру  твоего  школьного  товарища,  и  тогда
увидишь, какой нежностью ты вдруг воспылаешь к нему самому.
     Известно было, что командир Эсмонда и его светлость принц-герцог  не  в
ладах меж собой; и тот, кто пользовался дружеским расположением Уэбба,  едва
ли мог рассчитывать, что одобрительный отзыв последнего о его заслугах будет
способствовать его повышению; скорее напротив, по общему мнению,  это  могло
повредить молодому офицеру в глазах старшего начальника.  Однако  же  мистер
Эсмонд   удостоился   весьма   лестного   упоминания   в   письме,   которым
генерал-лейтенант Уэбб доносил об исходе сражения; а так как майор его полка
и два капитана пали  при  Рамильи,  Эсмонд,  в  ту  пору  еще  поручик,  был
произведен в  капитаны,  и  следующий  поход  имел  счастье  проделать,  уже
командуя ротой.
     Зимою милорд отправился на родину, но Эсмонд не решался ехать вместе  с
ним. От своей дорогой госпожи он  не  раз  получал  письма,  в  которых  она
благодарила его, как только матери умеют благодарить, за заботы и  попечение
об ее мальчике и превозносила до небес боевые заслуги Эсмонда, который  лишь
исполнял  свой  долг,  как  и  всякий  другой  офицер;  в  этих  же  письмах
упоминалось порой, хоть очень сдержанно и осторожно,  и  о  Беатрисе.  Молва
приносила  вести   по   меньшей   мере   о   полдюжине   блестящих   партий,
представлявшихся прекрасной фрейлине. Она  была  обручена  с  неким  графом,
рассказывали джентльмены из придворных кругов, но отказала ему ради герцога,
который, однако, сам подал в отставку. Но графу ли, герцогу ли суждено  было
стать обладателем этой Елены, -  одно  Эсмонд  знал  твердо:  женою  бедного
капитана она никогда не согласится стать. Мать о ней  почти  не  писала,  из
чего можно было заключить, что ей не по душе  подобное  поведение,  а  может
быть, добрая леди почитала за благо молчать  и  предоставить  всеисцеляющему
времени сделать свое дело.  Так  или  иначе,  для  Гарри  лучше  всего  было
находиться вдали от предмета  злосчастной  любви,  причинившей  ему  столько
горя; а потому он не стал испрашивать отпуска и оставался со  своим  полком,
расквартированным в Брюсселе, который перешел в наши руки, после  того,  как
поражение при Рамилья изгнало французов за пределы Фландрии.

        "Глава XIII"
     Я встречаю во Фландрии старого знакомца в нахожу могилу своей матери  и
собственную колыбель

     Находясь однажды в церкви  св.  Гудулы  в  Брюсселе,  Эсмонд  любовался
великолепием ее старинной архитектуры (он с неизменной любовью  и  почтением
относился  к  церкви-матери,  подвергавшейся  в  Англии  гонениям  не  менее
жестоким, нежели те, которым она в свое время подвергала других), как  вдруг
он заметил в боковом приделе офицера в зеленом  мундире,  который  стоял  на
коленях и, казалось, всецело поглощен был молитвою. Что-то знакомое в фигуре
и позе этого человека поразило капитана Эсмонда прежде еще,  чем  он  увидел
его лицо. Когда же офицер поднялся и сунул в карман маленький, переплетенный
в черное требник, какие бывают у священников,  Эсмонд  увидел  черты,  столь
схожие с чертами друга и наставника его отроческих лет, патера Холта, что  у
него вырвался возглас изумления и  он  поспешно  шагнул  навстречу  офицеру,
который в это время направился к выходу. Лицо немца также отразило удивление
при виде Эсмонда и из бледного вдруг сделалось багрово-красным. Это  убедило
англичанина в том, что он не ошибся;  и  хотя  офицер  не  остановился,  но,
напротив, ускорил шаг, Эсмонд последовал за ним к дверям,  и  когда  офицер,
окуная пальцы в святую воду, машинально оглянулся, чтобы  перед  выходом  из
божьего дома еще раз поклониться алтарю, они оказались лицом к лицу.
     - Отец мой! - произнес Эсмонд по-английски.
     - Молчите!  Я  не  понимаю.  Я  не  говорю  по-английски,  -  по-латыни
отозвался тот.
     Эсмонд улыбнулся, видя столь явное замешательство, и ответил на том  же
языке:
     - Я всегда узнаю отца моего - в черной одежде или в белой, бритым или с
бородою (ибо австрийский офицер был в полной военной форме и носил лихие усы
под стать любому пандуру).
     Он засмеялся - мы в это время уже вышли на церковную паперть, где,  как
всегда, толпились нищие, клянчившие подаяние, и продавцы разных  побрякушек,
назойливо предлагавшие свой товар.
     - Ваша латынь звучит на английский лад, Гарри Эсмонд, - сказал он. - Вы
позабыли истинный язык  древних  римлян,  которым  владели  когда-то.  -  Он
говорил непринужденно-спокойным и задушевным тоном; то был голос друга,  тот
же, что и пятнадцать лет назад. Говоря, он протянул Эсмонду руку.
     - Другие даже обличье изменили, отец мой,  -  сказал  Эсмонд,  указывая
глазами на боевые регалии своего друга.
     - Тсс! Я - герр фон  Хольц,  или  капитан  фон  Хольц,  на  службе  его
светлости Баварского курфюрста,  и  прибыл  с  особым  поручением  к  принцу
Савойскому. Вы ведь умеете хранить тайны, это я помню еще со старых времен.
     - Ваш покорнейший слуга, капитан фон Хольц, - сказал Эсмонд.
     - Да, вы тоже сменили обличье, -  по-старому,  шутливо,  продолжал  его
собеседник. - Я слыхал кое-что о вашей жизни в Кембридже и после того; у нас
друзья повсюду, и мне говорили, что мистер  Эсмонд  в  Кембридже  явил  себя
столь же  искусным  фехтовальщиком,  сколь  скверным  богословом.  ("Правду,
значит, говорили, - подумал Эсмонд, - что мой старый maitre d'armes {Учитель
фехтования (франц.).} был иезуит".)
     - Очень может быть, - сказал Холт,  совсем  как  в  старину  читая  его
мысли. - Вы едва не погибли от раны в левый бок, полученной в Гохштедте.  До
того вы побывали в Виго, в качестве адъютанта герцога Ормонда. После Рамильи
вас произвели в капитаны; ваш генерал и  принцгерцог  не  ладят  меж  собой;
генерал - из лидьярдтрегозских Уэббов, из  графства  Йорк,  и  в  родстве  с
милордом Сент-Джоном. Ваш двоюродный брат, мсье де  Каслвуд,  в  гвардии;  в
нынешнем году он проделал свой первый поход. Да,  как  видите,  мне  кое-что
известно.
     Капитан Эсмонд, в свою очередь, засмеялся.
     - Ваша осведомленность поистине удивительна, - сказал он.
     Мистер Холт, который и в самом деле Jean знатоком книг и  людей,  каких
Эсмонду никогда не приходилось встречать, имел одну маленькую  слабость:  он
мнил себя всеведущим; однако все сведения, которыми он только что щегольнул,
были лишь до известной степени верны. Эсмонд был ранен  в  правый,  а  не  в
левый бок, его первым начальником был генерал Лэмли,  а  не  Ормонд;  мистер
Уэбб был родом из Уилтшира, а не из Йоркшира и так  далее.  Эсмонд  не  счел
уместным исправлять эти ничтожные промахи своего старого наставника, но  они
помогли ему правильно оценить характер последнего, и он улыбнулся при  мысли
о том, что вот это - оракул его отроческих лет; ныне он уже  не  казался  ни
божественным, ни непогрешимый.
     - Да, - продолжал патер Холт, или капитан фон Холъц,  -  для  человека,
восемь лет не бывавшего  в  Англии,  я  недурно  осведомлен  обо  всем,  что
делается в Лондоне. Старый декан, отец миледи Каслвуд, приказал долго  жить.
Известно ли вам, что ваши нонкояфориистские епископы хотели рукоположить его
епископом саутгемптонским и  что  с  их  же  благословления  Колльер  теперь
епископ тетфордский? Прявцесса Авва страдает подагрой и  неумеренна  в  еде;
когда король возвратится, Колльер будет архиепископом.
     - Аминь, - смеясь, сказал Эсмонд, - а ваше святейшестве я надеюсь тогда
встретить в Уайтхолле, и не в ботфортах, а в красных чулках.
     - Вы всегда были наш, я это знаю - я слыхал об этом еще в вашу бытность
в Кембридже; покойный лорд также был наш; и молодой виконт  идет  по  стопам
своего отца...
     - А я - по стопам своего, - сказал мистер Эсмонд,  пристально  взглянув
на собеседника,  но  в  непроницаемых  серых  глазах  последнего  ничего  не
отразилось при этих словах; как хорошо помнил Гарри эти глаза и  их  взгляд!
Они все такие же, только гусиных  лапок  прибавилось  в  уголках  -  угрюмый
старик Время наложил здесь свой отпечаток.
     Лицо Эсмонда оставалось таким же непроницаемым, как и лицо Холта.  Быть
может, лишь на мгновение какая-то искорка  взаимного  понимания  блеснула  в
глазах у обоих - так иногда блеснет штык в месте, где притаилась засада;  но
оба противника тотчас же отступили назад, и снова все заволокла тьма.
     - А вы, mon capitaine, где были вы все это  время?  -  спросил  Эсмонд,
переводя разговор с опасной почвы, ступить на которую не решался ни один  из
собеседников.
     - Может быть, в Пекине, - сказал тот, - а может быть, в Парагвае -  кто
знает! Сейчас я - капитан фон Хольц, на службе его  высочества  курфюрста  и
прибыл  к  его  высочеству  принцу  Савойскому  для  переговоров  об  обмене
пленными.
     Ни для кого не составляло тайны, что многие офицеры в нашей армии  были
весьма сочувственно расположены к жившему в Сен-Жермене молодому  королю;  и
по смерти его августейшей сестры большинство англичан  охотно  предпочло  бы
этого законнейшего наследника престола мелкому  немецкому  князьку,  о  чьей
жестокости, жадности, мужицкой грубости и отвратительных, чуждых английскому
духу  замашках  ходили  бесчисленные  россказни.  Для   нашего   британского
достоинства унизительной была мысль, что захудалый верхнеголландский герцог,
доходы которого не составляли и десятой доли доходов мелких вельмож из нашей
старинной английской знати, который ни слова не умел сказать на родном нашем
языке и которого мы были склонны  представлять  в  виде  немецкого  мужлана,
пропахшего ворванью и кислой капустой, с  целой  кучей  любовниц  на  черном
дворе, - что этот человек станет править самым гордым и  самым  просвещенным
народом в мире. Неужто мы, победившие великого  монарха,  должны  покориться
столь недостойному властителю? Что нам до  протестантской  веры  ганноверца?
Ведь всякий знает - не раз нам это говорили и втолковывали, -  что  одна  из
дочерей этого ревнителя протестантства воспитывается и  вовсе  вне  религии,
готовая стать лютеранкой или католичкой,  смотря  по  тому,  какого  супруга
приищут ей родители. Подобные разговоры, пусть праздные и  предосудительные,
велись в сотнях офицерских собраний: не было поручика, который не слыхал  бы
их или сам не поддерживал, и всякий знал или делал вид, что знает, будто сам
генералиссимус находится в сношениях со своим племянником, герцогом Бервиком
(нашим победителем при Альмансаре был, хвала господу, англичанин), и что его
светлость горит желанием восстановить на троне династию своих благодетелей и
загладить свою былую измену.
     Так или иначе, давно  уже  не  было  случая,  чтобы  какой-либо  офицер
заслужил  немилость  генералиссимуса  тем,  что  хранил  или  даже   открыто
признавал  свою  преданность  царственным  изгнанникам.  Когда  шевалье   де
Сен-Жорж, как называл себя король  Англии,  вместе  с  принцами  французской
короны явился в рядах французской армии под  началом  Вандома,  сотни  наших
узнали его и приветствовали, и все мы сравнивали его  с  отцом,  который  во
время морского боя при Ла-Хоге между французскими кораблями и  нашими  душой
был на стороне своей родины. Но  одно  было  достоверно  известно  и  самому
шевалье, и всем другим: как ни  велика  личная  приязнь  к  принцу  в  наших
войсках и у самого полководца, перед лицом неприятеля ни о каких проявлениях
ее не может быть и речи. Всюду,  где  ни  встречался  герцог  с  французской
армией, он давал ей бой и наносил поражение, как то было при Уденарде спустя
два года после Рамильи, когда  его  светлость  одержал  еще  одну  из  своих
величайших побед; и благородный молодой  принц,  с  честью  участвовавший  в
атаке, предпринятой блистательною конницей Maison du Roy, прислал после  боя
поздравления своим победителям.
     В этом сражении  отлично  показал  себя  сын  курфюрста  Ганноверского,
находившийся в наших рядах; но  поистине  чудеса  творил  любимый  начальник
Эсмонда, генерал Уэбб,  явивший  высокий  образец  мудрости  и  хладнокровия
полководца наряду с личным мужеством рядового солдата. Эсмонду и на этот раз
не изменило счастье: он остался невредим - хотя более трети его  полка  было
перебито, - вновь удостоился лестного отзыва своего командира в донесении по
начальству и был произведен в  чин  майора.  Но  о  деле  при  Уденарде  нет
надобности распространяться, так как о нем писали во всех газетах  и  велись
разговоры в каждой деревушке нашей страны. Обратимся же  к  событиям  личной
жизни автора, о которых ныне, вдали от родины и на склоне лет, он повествует
для пользы своих потомков. После случайной встречи с капитаном фон Хольцем в
Брюсселе истекло более полугода, и за это время  капитан  стрелкового  полка
частенько виделся с иезуитским капитаном. Эсмонду без особого труда  удалось
установить (впрочем, иезуит не слишком  таился  от  него,  будучи  по  опыту
прежних лет уверен в  скромности  своего  ученика),  что  уполномоченный  по
обмену пленных является агентом  Сен-Жермена  и  что  через  него  некоторые
высокие особы  из  нашего  лагеря  сносятся  с  высокими  особами  в  лагере
французов. "Мое назначение, - объяснял он,  -  (говорю  вам  об  этом,  ибо,
во-первых, знаю, что могу доверить  вам,  во-вторых,  ваш  зоркий  глаз  уже
разглядел истину), мое назначение - служить посредником между королем Англии
и его подданными, ведущими войну с французским королем. Что до самой  войны,
так никакие иезуиты в мире не помешают вам драться  между  собой;  в  добрый
час, джентльмены. Святой Георгий за Англию, - чей это клич, вы знаете  сами,
откуда бы он сейчас ни раздавался".
     Холту, думается мне,  нравилось  окружать  себя  тайной,  а  потому  он
исчезал и вновь появлялся у нас в главной квартире с тою же внезапностью,  с
какой, бывало, уезжал и возвращался в старые каслвудские  дни.  Он  свободно
разъезжал между  обеими  армиями  и,  казалось,  располагал  сведениями  (не
совсем, впрочем, точными, как и все познания всеведущего патера)  обо  всем,
что происходило как во французском лагере, так и в нашем. То он  рассказывал
Эсмонду о пышном празднике, заданном  во  французском  лагере;  об  ужине  у
господина де Рогана, где была  музыка  и  представление,  а  потом  танцы  и
маскарад; сам король прибыл туда в экипаже маршала Виллара. То в другой  раз
являлся с новостями о здоровье его величества: вот уже десять  дней,  как  у
короля  не  было  приступа  лихорадки,  и  можно  полагать,  что  он  вполне
излечился. Капитан Хольц так усердно хлопотал об обмене пленными,  что  даже
успел побывать за это  время  в  Англии;  именно  по  возвращении  из  этого
путешествия он сделался более откровенен с Эсмондом и в беседах  с  ним,  от
случая к случаю, поведал ему многое из того,  что  здесь  изложено,  в  виде
связного рассказа.
     Доверие его возросло не без  причины:  во  время  своего  пребывания  в
Лондоне бывший духовник вдовствующей виконтессы посетил ее милость в Челси и
от нее узнал о том, что капитану Эсмонду известна тайна,  и  о  его  твердом
решении никогда не разглашать ее. Это обстоятельство,  по  признанию  самого
Холта, зна