духа на приветствия; почти  каждый  думал:
"Где товарищ мой, где брат, сражавшийся  бок  о  бок  со  мною,  или  добрый
командир, который вчера еще вел меня в бой?"  То  был  самый  унылый  парад,
какой я когда-либо видел, и "Те Deum" в устах наших капелланов звучало самой
мрачной и горькой насмешкой.
     У Эсмондова генерала к числу  многих  почетных  ков,  полученных  им  в
прежних битвах, прибавился еще один -  он  был  ранен  в  пах  и,  лежа  без
движения на спине, утешался лишь тем, что  вперемежку  со  стонами,  усердно
честил великого герцога. "Капрал Джон, - говорил; он, - любит меня так,  как
царь Давид любил полководца Урию; потому он и посылает меня всегда на  самый
опасный  пост".  Он  до  конца  своих  дней  оставался  при  убеждении,  что
главнокомандующий рассчитывал на его поражение при Винендале и  нарочно  дал
ему так мало солдат, в надежде, что он там  сложит  свою  голову.  Эсмонд  и
Фрэнк Каслвуд оба остались невредимы, хотя дивизия, которой  командовал  наш
генерал, пострадала больше других: ей пришлось  выдержать  не  только  огонь
неприятельской артиллерии, очень жаркий и очень меткий, но и неоднократные и
яростные  атаки  знаменитой  конницы  Maison  du  Roy,  которые  приходилось
сдерживать и отражать и пулей, и штыком, и  дружным  усилием  наших  четырех
линий мушкетеров и пикинеров.  Говорят,  король  Англии  до  двенадцати  раз
устремлялся на наши ряды в этот день  с  воинами  французского  королевского
дома. Стрелковый полк генерала Уэбба, в котором прежде служил Эсмонд,  также
находился в составе дивизии под началом  своего  командира.  Трижды  генерал
оказывался в центре мушкетерских каре, командуя "огонь!" в ответ  на  натиск
французов; и когда сражение окончилось, его светлость герцог Бервик  прислал
поздравления своим прежним однополчанам  и  их  командиру,  столь  доблестно
проявившим себя на поле боя.
     Двадцать пятого сентября, в день совершеннолетия милорда  Каслвуда,  мы
пили за его  здоровье;  армия  тогда  стояла  под  Монсом,  и  на  этот  раз
полковнику Эсмонду посчастливилось менее, чем  в  сражениях  более  опасных:
пуля на излете угодила в него чуть  повыше  старой  раны,  отчего  последняя
вновь открылась, появился жар, кровохарканье  и  другие  зловещие  симптомы;
короче, полковник очутился на краю могилы. Добрый мальчик, кузен его,  ходил
за старшим товарищем с примерной нежностью и заботой,  и  лишь  когда  врачи
объявили, что опасность миновала, Фрэнк Каслвуд  уехал  в  Брюссель,  где  и
провел всю зиму, осаждая, должно быть, еще  какую-нибудь  крепость.  Немного
нашлось бы юношей, которые так легко и на столь длительный  срок  отказались
бы от собственных удовольствий, как это сделал Фрэнк; его  веселая  болтовня
скрашивала Эсмонду долгие дни  страданий  и  безделия.  Еще  с  месяц  после
отъезда Фрэнка предполагалось, что он  по-прежнему  проводит  свой  досуг  у
постели больного, ибо из дому продолжали  приходить  письма,  полные  похвал
молодому джентльмену за его попечение о старшем брате (этим ласковым  именем
госпоже Эсмонда угодно  было  теперь  называть  его);  и  мистер  Эсмонд  не
торопился рассеять заблуждение матери,  когда  добрый  юноша  отправился  на
рождественские каникулы в Брюссель. Лежа в постели, Эсмонд  с  удовольствием
наблюдал, как он тешится сознанием свободы и  как  наивно  старается  скрыть
свою радость по поводу отъезда.  Есть  пора,  когда  бутылка  шампанского  в
таверне и румяная соседка, готовая разделить ее, представляют соблазн, перед
которым не устоит даже самый благоразумный молодой  человек.  Я  не  намерен
разыгрывать из себя моралиста и восклицать: "Позор!" Я  знаю,  чему  испокон
веков учат старики и как поступают молодые; и знаю, что  даже  у  патриархов
бывали минуты слабости с тех  самых  пор,  как  Ной  свалился  ног,  впервые
хлебнув вина. Итак, Фрэнк устремился к радостям столичной жизни в  Брюсселе,
где, по отзывам многих наших молодых офицеров, жилось  несравненно  веселее,
нежели даже в Лондоне; а мистер Генри Эсмонд остался на своем скорбном  ложе
и  занялся  писанием  комедии,  которую  его  госпожа  провозгласила  верхом
совершенства и которая  в  следующем  сезоне  выдержала  в  доне  целых  три
представления кряду.
     В эту самую пору в Монс явился вездесущий мистер Холт,  который  пробыл
там около месяца и за это время не только завербовал  полковника  Эсмонда  в
ряды сторонников короля (к которым Эсмонды всегда  себя  причисляли),  но  и
попытался возобновить старый богословский спор с  целью  вернуть  Эсмонда  в
лоно той церкви, по обряду  которой  он  был  крещен  при  рождении.  Будучи
искусным и ученым казуистом,  Холт  умел  представить  сущность  разногласий
между обеими религиями так, что принявший его предпосылки  неминуемо  должен
был принять и вывод. Он начал с разговора о расстроенном здоровье Эсмонда, о
возможной близости конца и так далее, а затем распространился о неисчислимых
преимуществах  католической  религии,  которых  лишает   себя   больной,   -
преимуществ, коих даже англиканская церковь  не  отрицает,  да  и  не  может
отрицать, поскольку сама  происходит  от  Римской  церкви  и  является  лишь
боковой ее ветвью. Но  мистер  Эсмонд  возразил,  что  религия,  которую  он
исповедует, есть религия его родины и что ей он намерен остаться верным,  не
возбраняя никому принимать любые иные догматы  веры,  где  бы  они  ни  были
сформулированы в Риме или в Аугсбурге. Если же  добрый  отец  полагает,  что
Эсмонду следует перейти в католичество из страха перед последствиями  и  что
Англии грозит опасность вечной кары за ересь, то он,  Эсмонд,  вполне  готов
разделить  эту  печальную  участь  с  миллионами  своих   соотечественников,
воспитанных в той же вере, и со многими  из  самых  благородных,  праведных,
мудрых и чистых духом людей на земле.
     Что до вопросов политических, то здесь мистер Эсмонд  с  патером  много
легче достигли взаимного понимания и пришли к одинаковым выводам, хотя, быть
может, разными путями. Вопрос о праве на престолонаследие,  вокруг  которого
такой шум подняли доктор Сэчеврел и партия Высокой церкви, не вызвал  у  них
особых споров. В глазах мистера Эсмонда Ричард Кромвель, а прежде отец  его,
будь они коронованы и миропомазаны (а нашлось бы довольно епископов, готовых
совершить этот обряд), явились бы монархами столь же  законными,  как  любой
Плантагенет,  Тюдор  или  Стюарт;  но  раз  уж  страна   отдала   бесспорное
предпочтение наследственной власти, Эсмонд полагал, что английский король из
Сен-Жермена - более подходящий правитель для нее, нежели немецкий  принц  из
Герренгаузена; в случае же, если б он не  оправдал  народных  чаяний,  можно
было найти другого англичанина на его место; а потому хотя  полковник  и  не
разделял неистовых восторгов и почти  религиозного  благоговения  перед  той
внушительной родословной, которую тори угодно было почитать божественной, он
все же готов был произнести: "Боже, храни короля Иакова", -  в  день,  когда
королева Анна уйдет дорогой, общей для королей и простых смертных.
     - Боюсь, полковник, что вы самый настоящий республиканец в душе,  -  со
вздохом заметил иезуит.
     - Я англичанин, - ответил Гарри, - и принимаю свою родину такою,  какой
ее вижу. Воля народа гласит: церковь и король; вот я и  стою  за  церковь  и
короля, но только за английского короля и английскую церковь, а  потому  ваш
король - мой король, но ваша церковь - не моя церковь.
     Хотя сражение при Мальплакэ было проиграно французами, оно подняло  дух
во  французской  армии,  тогда  как  в  лагере  победителей  царило  уныние.
Противник собирал армию многочисленнее всех прежних и  усердно  готовился  к
новой кампании. Маршал Бервик командовал в этом году французскими  войсками,
а маршал Виллар, еще не вполне  оправившийся  от  своей  раны,  если  верить
молве, горел нетерпением вызвать нашего герцога на открытый  бой  и  клялся,
что будет драться с ним, сидя в карете. Молодой Каслвуд спешно примчался  из
Брюсселя, как только прослышал, что мы  вновь  готовимся  к  бою,  а  в  мае
ожидалось прибытие шевалье де Сен-Жорж. "Это третья кампания короля - и  моя
тоже", - любил говорить Фрэнк. Он  приехал  еще  более  пламенным  якобитом,
нежели  раньше,  и  Эсмонд  подозревал,  что  пыл  его  подогрет   какими-то
прелестными заговорщицами  в  Брюсселе.  Он  признался  также,  что  получил
послание от королевы, крестной матери Беатрисы, подарившей свое  имя  сестре
Фрэнка за год до того, как родились на свет сам он и его государь.
     Как ни рвался в бой  маршал  Виллар,  милорд  герцог  был,  видимо,  не
слишком расположен удовлетворить его желание. В минувшем году  все  симпатии
его светлости были на стороне ганноверцев и вигов, но, приехав в Англию, он,
во-первых, ощутил в оказанной ему встрече  изрядный  холодок,  а  во-вторых,
отметил все растущее влияние Высокой церкви, а  потому,  воротясь  в  армию,
значительно  поостыл  к  ганноверцам,  держался  настороже  с  имперцами   и
выказывал особую любезность и предупредительность  в  отношении  шевалье  де
Сен-Жорж. Известно точно, что между  главнокомандующим  и  его  племянником,
герцогом Бервиком, находившимся во вражеском лагере,  шел  постоянный  обмен
письмами и гонцами. Трудно назвать человека, который лучше знал бы,  кому  и
когда следует расточать ласки, и менее  скупился  бы  на  знаки  уважения  и
преданности. Мистер Сент-Джон  рассказывал  пишущему  эти  строки,  что  его
светлость заверял мсье де Торси в своей готовности  дать  себя  изрезать  на
куски ради изгнанной королевы и ее семейства; более того, в тот самый год он
оторвал от себя  драгоценнейший  кусок  -  часть  своих  денег  -  и  послал
царственным изгнанникам. Мистер Тэнсталь, состоящий при особе принца, дважды
или трижды за это время навестил наш лагерь. Наши пикеты  отделены  были  от
неприятельских лишь узенькой речкой; Канихе, так,  кажется,  она  называлась
(все это пишется ныне вдали от книг и от Европы; а  на  единственной  карте,
воскрешающей перед автором памятные места  его  молодости,  речонка  эта  не
значится). Часовые переговаривались с берега на  берег,  если  они  понимали
друг друга; если же нет, то просто ухмылялись и протягивали через  ручей  то
фляжку со спиртным, то кисет с табаком.  И  однажды,  в  солнечный  июньский
день, полковник Эсмонд, очутившись у реки  вместе  с  офицером,  объезжавшим
аванпосты: (он был еще слишком слаб  для  исполнения  своих  обязанностей  и
выехал верхом, просто чтобы освежиться), застал там целую гурьбу англичан  и
шотландцев в дружеской беседе с неприятельскими солдатами на другом берегу.
     Особенно забавным  показался  Эсмонду  один  из  французов,  долговязый
детина с  кудрявыми  рыжими  усами  и  голубыми  глазами,  дюймов  на  шесть
возвышавшийся над  своими  чернявыми  низкорослыми  товарищами;  на  вопрос,
обращенный к нему полковником, он учтиво поклонился  и  сказал,  что  он  из
полка королевских кроатов. По тому, как он выговаривал "королевский  кроат",
Эсмонд тотчас догадался, что первые свои слова парень этот сказал на берегах
Лиффи, а не Луары, и бедняга, должно быть, из дезертиров, -  не  отваживался
пускаться в дальнейшие  разговоры,  чтобы  не  обнаружить  свой  злосчастный
ирландский  акцент.  Он  старался  ограничиться  теми  немногими   оборотами
французской речи, которыми, по его  представлению,  вполне  овладел,  и  его
усилия остаться неразоблаченным поистине были презабавны. Мистер Эсмонд стал
насвистывать "Лиллибулеро", отчего у Пэдди тотчас  же  засверкали  глаза,  а
затем бросил ему монету,  и  бедняга  в  ответ  разразился  такой  мешаниной
французских и английских благословений, что, случись  это  на  нашем  берегу
реки, он немедленно был бы взят под стражу.
     Покуда длились все эти переговоры, на  французской  стороне  показались
три всадника и остановились в некотором отдалении, как бы  разглядывая  нас,
после чего один из них отделился и подъехал к самому  берегу  напротив  того
места, где стояли мы. - "Глядите, глядите, - заволновался королевский кроат.
- Pas lui, вот этот, не тот, L'autre {Не он... другой (франц.).}",  -  и  он
указал на остававшегося в отдалении всадника на  гнедой  лошади,  в  кирасе,
поблескивавшей на солнце, и с широкой голубой лентой через плечо.
     - Прошу вас, джентльмены, передать милорду Мальборо - милорду  герцогу,
что мистер Гамильтон свидетельствует ему свое почтение, -  обратился  к  нам
по-английски офицер, подъехавший к берегу реки; затем, оглядев нас, как бы с
целью убедиться в нашем миролюбивом расположении, добавил с улыбкой:  -  Вон
там ожидает старый ваш  друг,  джентльмены;  он  просит  передать  вам,  что
кое-кого из вас он видел одиннадцатого сентября прошлого года.
     Между тем и двое других офицеров также подъехали к берегу  и  очутились
прямо перед нами. Мы тотчас же узнали одного из них. То был король, которому
в ту пору шел двадцать третий год, высокий,  стройный,  с  глубокими  карими
глазами, глядевшими печально, хотя на губах была улыбка. Мы  сняли  шляпы  и
приветствовали его. Кто не испытал бы волнения, впервые  увидя  этого  юного
наследника столь громкой славы и столь печальной судьбы? Мистер Эсмонд нашел
в нем сходство с молодым Каслвудом, с которым он был одних лет и одинакового
сложения. Шевалье де Сен-Жорж ответил на приветствие и пристально  посмотрел
на нас. Вся наша сторона реки, даже праздные гуляки закричали "ура!". Что же
до ирландца, то он бросился вперед, упал на колени перед  лошадью  принца  и
стал целовать его сапоги, испуская восторженные возгласы и благословляя  его
на все лады.  Принц  велел  своему  адъютанту  дать  ему  золотой;  и  когда
кавалькада удалилась, приветствовав нас на прощание,  ирландец  поплевал  на
свою монету, чтобы освятить ее, потом  бережно  спрятал  в  карман  и  пошел
прочь, приосанившись и покручивая свой славный морковный ус.
     Спутником Эсмонда был тот самый маленький капитан из полка  Хэндисайда,
по имени мистер Стерн, который в Лилле предложил идти в сад, когда у Эсмонда
вышла ссора с милордом Мохэном; он также был ирландец родом, и  притом  один
из самых храбрых маленьких офицеров, когда-либо носивших шпагу.
     - Клянусь создателем, - сказал Роджер Стерн, - этот верзила так отменно
говорил по-французски, что мне и в голову не  пришло  бы  усомниться  в  его
происхождении, покуда он не  поднял  рев,  а  уж  так  реветь  может  только
ирландский  теленок,  это  я  знаю.  -  И  Роджер,   со   свойственной   ему
порывистостью, добавил еще кое-что, в чем было столько же нелепости, сколько
и здравого смысла. - Если б вон тот  молодой  джентльмен,  -  сказал  он,  -
прискакал бы вместо французского в наш лагерь, бросил шляпу вверх да сказал:
"Вот я, ваш король, кто со мною?", - клянусь всевышним,  Эсмонд,  вся  армия
поднялась бы, как один человек, чтобы водворить его  на  родину,  а  Виллара
разбили бы и еще Париж заняли бы в придачу.
     Слух  о  посещении  принца  быстро  облетел  весь  лагерь,  и  началось
настоящее паломничество к реке в надежде его  увидеть.  Майор  Гамильтон,  с
которым мы беседовали, прислал  несколько  серебряных  медалей  для  раздачи
нашим офицерам. Одна из них досталась мистеру Эсмонду; и эта медаль, да  еще
одна награда, довольно обычная у принцев, составили все, что  он  когда-либо
видел от царственной особы, которой немного времени спустя  пытался  оказать
важную услугу.
     Вскоре  после  этой  встречи  Эсмонд  покинул  армию,  ибо  должен  был
сопровождать своего генерала на родину, а  также  и  вследствие  полученного
совета  воспользоваться  ясной  погодой  для  путешествия  и  отказаться  от
дальнейшего участия в кампании. Но уже после отъезда до него дошло  известие
о том, что из  многих  стремившихся  лицезреть  шевалье  де  Сен-Жорж  Фрэнк
Каслвуд особо отличился своим поведением: милорд виконт верхом, с непокрытой
головой, переправился вброд на другой  берег,  спешился  и  преклонил  перед
принцем колено в знак преданности. Был даже слух, будто принц тут же  возвел
его в рыцарское достоинство, но милорд опроверг это, хотя все  остальное  он
подтвердил и добавил: "Если прежде я был в немилости у капрала Джона, -  так
он назвал герцога, - то теперь его  светлость  лишь  посоветовал  не  делать
впредь подобных глупостей и всегда с тех пор ласково улыбается мне".
     "Он был столь благосклонно настроен, -  писал  Фрэнк,  -  что  я  решил
замолвить словечко за мистера Гарри, однако стоило мне упомянуть  твое  имя,
как он тотчас же сделался темнее тучи и сказал, что никогда  не  слыхивал  о
тебе".

        "Глава II"
     Снова старая песня

     Дожидаясь в Остенде  попутного  пакетбота,  мистер  Эсмонд  получил  от
своего юного родственника из Брюсселя письмо, содержавшее  вести,  носителем
которых Фрэнк просил его стать  в  Лондоне  и  которые  повергли  полковника
Эсмонда в немалое беспокойство.
     Молодой повеса, достигший к тому времени двадцати одного  года,  решил,
что ему уже пришла пора "образумиться", как он писал, и  сочетался  законным
браком  с  мадемуазель  де  Вертгейм,  дочерью  графа  Вертгейма,  камергера
императорского  двора,  в  то  время  занимавшего  почетную  должность   при
губернаторе Нидерландов.
     "P. S., - писал далее молодой джентльмен: - Клотильда старше меня,  что
может вызвать неодобрение; но я сам такой старый _разпутник_, что разница  в
летах значения не имеет; правда, я твердо решил _изправиться_. Нас  обвенчал
патер Холт в церкви св. Гудулы. Клотильда сердцем и  душой  предана  правому
делу.  Здесь  все  готовы  кричать  _Vif-le-Roy_,  к  чему  матушка   охотно
присоединилась бы, и Трикс тоже. Сообщи им эту новость, только поосторожнее,
и скажи мистеру Финчу, моему управляющему, чтобы он поприжал  арендаторов  и
поскорее  выслал  мне  денег.  Клотильда  восхитительно  поет  и  играет  на
_клавекордах_. Она прелестная блондинка. Если это будет сын, мы тебя позовем
в крестные отцы. Я намереваюсь выйти из армии; хватит с меня _салдатчины_, и
милорд герцог тоже так советует. Зиму я останусь здесь;  во  всяком  случае,
покуда Кло не разрешится. Это я так  ее  зову:  "старушка  Кло",  но  больше
никому не дозволяется. Она самая умная женщина во всем Брюсселе; знает  толк
в живописи, музыке, поэзии и  притом  отличная  стряпуха  и  мастерица  печь
_пуденги_. Я познакомился с нею в доме у графа, где был  на  постое.  У  нее
четыре брата. Один - аббат,  трое  других  -  в  армии  принца.  Они  должны
получить огромное богатство, за  которое  ведут  _тяшбу_,  а  пока  живут  в
бедности. Расскажи обо всем этом матушке, от тебя она выслушает что  угодно.
И напиши, и пусть Финч напишет _безотлагатильно_. Hostel "De l'Aigle  Noire"
{Гостиница "Черный Орел" (франц.).}, Брюссель, Фландрия".
     Итак, Фрэнк взял жену-католичку и ожидал наследника, и мистеру  Эсмонду
предстояло привезти эту новость своей госпоже в  Лондон,  То  была  нелегкая
комиссия; и полковника чуть ли не в дрожь бросало, когда  он  приближался  к
столице.
     Поздно вечером он прибыл в гостиницу, куда имел обыкновение заезжать, и
тотчас же послал сообщить друзьям в Кенсингтон о своем приезде и о том,  что
будет к  ним  завтра  утром.  Посланный  воротился  с  известием,  что  двор
находится в Виндзоре, а с ним и прекрасная  Беатриса,  послушная  служебному
долгу. Таким образом, леди Каслвуд была в Кенсингтоне одна.  Она  появлялась
при дворе не чаще, чем раз в год. Беатриса  была  полновластной  госпожой  и
хозяйкой в их скромном доме, принимала гостей и не пропускала ни  одного  из
затейливых  городских  увеселений.  Старшая  же   леди,   оказывая   младшей
необходимое покровительство и защиту, жила своей жизнью, весьма  скромной  и
уединенной.
     Как только Эсмонд закончил свое одевание (а надо сказать, что проснулся
он задолго до привычного для горожан часа), он тотчас же послал за каретой и
явился в Кенсингтон так рано, что