шалась грусть, а быть может, и язвительность. -  Старый,  мрачный  дом,
наполовину в развалинах, а где и крепкий, так почти пустой; к тому же  разве
двое детей и женщина - подходящее общество для человека,  который  привык  к
лучшему? Мы на то лишь и годны,  чтобы  прислуживать  вашей  милости;  а  уж
радостей вам волей-неволей приходится искать на стороне.
     - Будь я проклят, Рэйчел, если понимаю, шутишь ты или всерьез говоришь,
- сказал милорд.
     - Разумеется, всерьез, милорд! - ответила  она,  все  еще  не  выпуская
ручку ребенка. - Какие тут шутки! - С этими словами она низко присела  перед
ним и, бросив на Гарри  Эсмонда  долгий  взгляд,  который  как  бы  говорил:
"Помни! Пусть он не понимает меня, но ты-то понимаешь хорошо",  -  вышла  из
комнаты вместе с детьми.
     - С тех пор как она узнала об  этой  проклятой  хекстонской  истории  -
пусть отсохнет язык у того, кто рассказал ей! - ее точно подменили, - сказал
милорд. - Прежде была  смирней  деревенской  скотницы,  а  теперь  сделалась
горда, как принцесса. Послушай меня, Гарри Эсмонд,  -  продолжал  милорд,  -
держись подальше от женщин.  Все  бабы,  с  которыми  я  когда-либо  знался,
доставляли мне одни неприятности. В Танжере была у меня жена-туземка, и, так
как она ни слова не знала по-английски, я мог надеяться, что проживу  с  ней
спокойно. Так нет же, она едва не отравила меня, приревновав к одной молодой
еврейке. Потом твоя тетка Иезавель, - она ведь и  в  самом  деле  приходится
тебе теткой, твоему отцу не слишком  сладко  жилось  с  ней;  а  теперь  вот
миледи. Когда я в первый раз увидел ее, она сидела на крупе  лошади,  позади
своего отца, декана, совсем дитя на вид - да так оно и было; казалось, лучше
шестипенсовой куклы ей не придумать подарка. А  нынче  видишь,  какая  стала
недотрога - фу-ты, ну-ты, не подходи - закричу, - императрице впору.  Дай-ка
сюда кубок, Гарри, мой мальчик. Кто с утра выпивает, тот  горе  забывает,  а
кто в полдень продолжает, тот заботы не знает. Черт возьми, кто ж  откажется
от кружки хорошего эля, да еще с брэнди пополам, клянусь Юпитером! -  И,  по
правде сказать, милорд, должно быть, усердно  следовал  этому  рецепту,  ибо
зачастую он уже к полуденной трапезе еле ворочал языком, а за ужином и вовсе
не мог вымолвить ни слова.
     Теперь, когда вопрос об отъезде Гарри Эсмонда решился, казалось,  будто
леди Каслвуд тоже довольна, что расстается с  ним;  ибо  не  один  раз,  как
только юноша, быть может, стыдясь своего тайного нетерпения  (и,  во  всяком
случае,  искренне  огорченный  мыслью  о  разлуке  с  теми,  чья  любовь   и
безграничная доброта были  неоднократно  доказаны),  пытался  выразить  свою
глубокую благодарность любимой госпоже и  рассказать  ей,  как  ему  грустно
уезжать от тех, кто приютил его и обласкал, безродного и бездомного  сироту,
леди Каслвуд тотчас же обрывала как жалобы, так и изъявления  преданности  и
не хотела вести иных разговоров, как только о  будущей  славе  Гарри  и  его
жизненных успехах.
     - Мое скромное наследство позволит вам четыре года  жить  джентльменом.
Ваши  способности,  прилежание,  честь,  с  помощью  небесного   провидения,
довершат остальное. В Каслвуде вы всегда найдете родной дом;  и  дети,  ваши
любимые ученики, никогда не разлюбят вас и не позабудут. Помните,  Гарри,  -
сказала она (и тут в первый раз на глазах у нее навернулись слезы,  а  голос
едва заметно дрогнул), - может статься, что волею судьбы я  должна  буду  их
покинуть, и отец их тоже - и им понадобится верный друг и защитник. Обещайте
же мне, что вы будете им таким же верным другом,  каким...  каким,  думается
мне, я была для вас - и да будет с вами мое материнское благословение!
     - Бог свидетель,  сударыня,  я  сделаю  все,  -  сказал  Гарри  Эсмонд,
бросившись на колени и целуя руки своей обожаемой  госпожи.  -  И  если  вам
угодно, чтобы я не уезжал никуда, я останусь. Не все ли равно, пробью  ли  я
себе дорогу в жизни или умру безвестным и безродным сиротою,  каким  жил  до
сих пор? Мне довольно знать, что ваша любовь и ласка всегда со мною, и я  не
хочу иного долга, кроме долга сделать вас счастливой.
     - Счастливой! - повторила она. - Да, я должна быть  счастлива  с  моими
детьми и...
     - Пусть так! - вскричал Эсмонд (ибо он  хорошо  знал  всю  жизнь  своей
госпожи, хоть она никогда с ним об этом не говорила). - Но если не  счастье,
так хоть покой. Позвольте мне остаться и работать  для  вас,  позвольте  мне
остаться и быть вашим слугою.
     - Нет, нет, вам нужно уехать, - сказала миледи, смеясь, и на  мгновение
положила руку на голову юноши. - Вы не должны оставаться в  этой  глуши.  Вы
отправитесь в колледж и  добьетесь  там  отличий,  которые  подобают  вашему
имени. И это будет приятнее всего для меня, а если... если  вы  понадобитесь
мне или моим детям, я позову вас; и я знаю, что мы можем на вас надеяться.
     - Пусть  небо  покарает  меня,  если  вы  ошибетесь!  -  сказал  Гарри,
поднимаясь с колен.
     - Мой рыцарь жаждет встретить дракона, чтоб тотчас же вступить с ним  в
бой, - смеясь,  сказала  миледи;  слова  ее  заставили  Гарри  вздрогнуть  и
покраснеть, ибо он и в самом деле только что подумал, как  хорошо  было  бы,
если б ему представился случай немедля доказать свою преданность  и  любовь.
Но то, что миледи назвала его "своим рыцарем", несказанно его обрадовало,  и
он снова и снова возвращался к этому мыслью, прося у бога сил для того, что-
бы на деле с честью оправдать это звание.
     Комната миледи выходила окнами  на  юг,  и  оттуда  хорошо  были  видны
пурпурные холмы за деревней Каслвуд, зеленый выгон, отделяющий ее от  замка,
и старый  мост  через  реку.  Когда  Гарри  Эсмонд  отправился  в  Кембридж,
маленький Фрэнк до самого моста бежал у его стремени; доехав до реки,  Гарри
остановился и долгим взглядом окинул дом, где прошли лучшие годы его  жизни.
Он был виден, как на ладони; отчетливо вырисовывались знакомые серые  башни,
поблескивали на солнце шпили,  от  стен  и  контрфорсов  ложились  на  траву
длинные синие тени. И Гарри всю жизнь помнил, как в одном из окон он  увидел
белое платье своей госпожи и каштановые кудри маленькой Беатрисы. Обе махали
рукой ему вслед, а маленький Фрэнк, прощаясь с ним, горько заплакал. Да,  он
навсегда останется верным рыцарем своей госпожи, мысленно поклялся Эсмонд и,
сняв шляпу, помахал ею в знак прощального приветствия. В деревне тоже многие
вышли пожелать ему счастливого пути. Все знали,  что  мистер  Гарри  уезжает
учиться, и у каждого нашлось для него доброе слово или ласковый взгляд. Я не
буду рассказывать здесь о том, какие необыкновенные приключения и  блестящие
перспективы стали рисоваться воображению Гарри Эсмонда, едва  только  он  на
три мили отъехал от дома. В то время он еще не читал замечательных  арабских
сказок господина Галлана, но пусть всякий знает, что не один только  честный
Альнашар способен строить воздушные замки и лелеять радужные надежды - да  и
разбивать вдребезги.

        "Глава X"
     Я отправляюсь в Кембридж, но не слишком преуспеваю там

     Милорд, будучи, по его словам, не прочь навестить места,  где  протекла
его молодость, взялся сопровождать Гарри Эсмонда в его первом путешествии  в
Кембридж. Путь их лежал через Лондон, и милорд захотел остановиться  там  на
несколько дней, чтобы  перед  началом  университетских  занятий  познакомить
Гарри  со  столичными  развлечениями,  а   заодно   навестить   вдовствующую
виконтессу в ее доме в Челси близ Лондона, ибо  добрая  каслвудская  госпожа
особо наказывала, чтобы оба джентльмена,  старый  и  молодой,  не  преминули
засвидетельствовать свое почтение упомянутой родственнице.
     Ее милость вдовствующая виконтесса занимала в Челси красивый новый  дом
с садом, из окон которого открывался отличный вид на реку, всегда шумливую и
оживленную благодаря множеству сновавших по  ней  баркасов  и  лодок.  Гарри
весело рассмеялся, когда, войдя в гостиную, увидел памятное ему произведение
сэра Питера  Лели,  на  котором  вдова  его  отца  изображена  была  в  виде
девы-охотницы, вооруженной золотым луком и стрелами и  лишь  задрапированной
небольшим куском ткани, как то, видимо, было в обычае  у  девиц  во  времена
короля Карла.
     Выйдя замуж, миледи отказалась от своих охотничьих причуд. Но  хоть  ей
уже давненько перевалило за шестьдесят, она все еще, кажется, полагала,  что
в почтенной особе,  представшей  перед  взорами  Гарри  и  его  покровителя,
нетрудно узнать воздушную нимфу портрета.
     Она приняла молодого человека  весьма  милостиво  и  даже  оказала  ему
предпочтение  перед  его  старшим  спутником,  вздумав   вести   беседу   на
французском языке, в котором лорд Каслвуд был не слишком силен;  и,  выразив
свое  удовольствие  по  поводу  того,  что  мистер  Эсмонд  столь   свободно
изъясняется  по-французски,   она   удостоила   его   замечания,   что   это
"единственный язык, пригодный  для  светского  разговора  и  приличествующий
особам знатного происхождения".
     Возвращаясь  из  Челси,  милорд  немало   смеялся   чудачествам   своей
родственницы. Он  говорил,  что  помнит  время,  когда  она  довольно  бойко
говорила по-английски, и всю дорогу шутливо сокрушался о  том,  что  упустил
столь прелестную супругу.
     Вдовствующая виконтесса соизволила даже спросить у милорда  о  здоровье
его жены и детей; она слыхала, что леди Каслвуд болела  оспой,  и  надеется,
что ее наружность не так уж пострадала от этой болезни, как говорят.
     При  упоминании  о  болезни  жены  милорд  вздрогнул  и  покраснел;  но
виконтесса, говоря о пострадавшей наружности  младшей  леди,  повернулась  к
зеркалу и оглядела отразившееся в нем сморщенное  старушечье  лицо  с  такой
самодовольной улыбкой, что ее гостям большого труда стоило не  расхохотаться
ей прямо в глаза.
     Она также спросила Гарри, какое поприще он намерен для себя избрать;  и
в ответ услышала от милорда, что юноша собирается  принять  духовный  сан  и
занять  после  мистера  Тэшера  место  приходского  священника  в  Каслвуде;
впрочем, известие,  что  Гарри  будет  служителем  англиканской  церкви,  не
вызвало в ней особого негодования, и она  даже  словно  была  довольна,  что
будущность юноши обеспечена подобным образом. Она просила мистера Эсмонда не
забывать  ее,  когда  ему  случится  бывать  в  Лондоне,  и  простерла  свою
благосклонность до того, что на следующий день прислала в таверну,  где  они
остановились ("Гончая", в Чаринг-Кросс), кошелек с двадцатью гинеями для его
личных нужд, присовокупив к этому щедрому дару  куколку  в  подарок  дочурке
милорда, Беатрисе, которая, впрочем, успела  уже  выйти  из  того  возраста,
когда играют в куклы,  и  ростом  была  чуть  ли  не  выше  своей  почтенной
родственницы.
     Осмотрев город и побывав в театре, лорд  Каслвуд  и  Эсмонд  выехали  в
Кембридж и через два дня прибыли на место. В то время  не  было  еще  скорых
дилижансов, которые ныне за один день совершают путешествие между Лондоном и
университетом; однако дорога показалась Эсмонду недолгой и весьма  приятной,
и он всегда с благодарностью вспоминал  о  веселом  празднике,  который  ему
устроил его добрый покровитель.
     Мистера Эсмонда зачислили пансионером в знаменитый колледж св.  Троицы,
в котором некогда учился и милорд. Во главе его  стоял  в  то  время  доктор
Монтегью, который принял милорда виконта с отменной вежливостью, равно как и
мистер Бридж, будущий тютор Гарри. Том Тэшер, который принадлежал к колледжу
Эммануила  и  в  ту  пору  был  уже  студентом  третьего  семестра,   явился
засвидетельствовать милорду свое почтение и  выказал  готовность  взять  под
свое покровительство Гарри; убедившись, что юноше отведено удобное помещение
близ главных ворот, неподалеку от  обиталища  знаменитого  мистера  Ньютона,
добрый виконт расстался с Гарри, благословив  его  и  всячески  обласкав  на
прощание, а также наказав держаться более  благонравного  поведения,  нежели
то, которым сам он отличался в молодости.
     Здесь, в  этих  записках,  не  место  распространяться  о  подробностях
университетской жизни Гарри Эсмонда. Она ничем не отличалась от жизни  сотен
молодых джентльменов того времени. Но он  имел  несчастье  быть  несколькими
годами старше своих собратьев по колледжу; к тому же, выросши в  одиночестве
и многое испытав, он был склонен к раздумью и меланхолии и по этим  причинам
оставался в значительной мере чуждым  большинству  товарищей,  которые  были
моложе его годами и веселее нравом. Его тютор, кланявшийся чуть не до земли,
провожая милорда по аллеям университетского парка, тотчас же переменил  свое
обращение, как только виконт скрылся из виду, и сделался - так,  по  крайней
мере, казалось Гарри - груб и заносчив. В большой зале, где  сверстники  его
сходились во время рекреаций, Гарри чувствовал  себя  одиноким  среди  этого
сборища юнцов; когда  впервые  ему  пришлось  читать  вслух  по-латыни,  его
подняли на смех; причиной тому послужил иностранный выговор, перенятый им от
иезуита, его единственного до той поры учителя.  Мистер  Бридж,  его  тютор,
избрал его мишенью тяжеловесных  шуток,  до  которых  был  большой  охотник.
Гордость юноши была задета, дух уязвлен; и долгое время он  чувствовал  себя
здесь более одиноким, чем когда-либо в  Каслвуде,  куда  всей  душой  жаждал
воротиться. Его происхождение было для него постоянным источником  стыда,  и
ему чудилось, что стар и млад встречают  его  насмешками  и  пренебрежением,
тогда как на самом деле с ним обходились бы не в пример дружелюбней, если  б
он сам не отталкивал от себя своим замкнутым поведением. И теперь, на покое,
оглядываясь на эту пору своей жизни, казавшуюся ему столь  несчастливой,  он
видит, что собственная его гордость и тщеславие немало были  повинны  в  тех
обидах, которые он приписывал  чужому  злому  умыслу.  Мир  с  доброй  душой
встречает  того,  кто  сам  добродушен,  и  сколько  я  ни  знавал   угрюмых
человеконенавистников, не ладивших с миром, вина всегда оказывалась на их, а
не на его стороне. Том Тэшер не раз вразумлял Гарри на этот счет,  ибо  Тому
присущи были и добродушие и здравый смысл; но мистер Гарри  встречал  советы
старшего собрата безосновательным презрением и нелепым высокомерием и упорно
продолжал лелеять в своем сердце обиды, в которые,  должно  быть,  никто  не
верил, кроме него самого. Что же до честного доктора Бриджа,  то  последний,
испытав несколько раз свое  остроумие  на  новом  воспитаннике,  нашел,  что
молодой человек не слишком пригоден для этой цели, ибо как-то выходило,  что
шутка  неожиданно  обращалась  против  ее  автора.  Это  обстоятельство   не
способствовало дружбе между воспитателем и  воспитанником,  но,  по  крайней
мере, принесло Эсмонду ту пользу, что мистер Бридж вынужден был оставить его
в покое; и покуда он аккуратно посещал церковь и прилежно занимался науками,
Бридж  рад  был  не  видеть  перед  собой  в  классе  хмурое  лицо  Гарри  и
предоставлял ему читать или предаваться унынию в отведенной ему комнате.
     Два или три английских и латинских стихотворения и написанная по-латыни
торжественная речь (ибо мистер Эсмонд несравненно лучше писал на этом языке,
чем говорил) стяжали ему кое-какую  известность  как  среди  университетских
авторитетов, так и среди молодых людей, у которых он прослыл  более  ученым,
чем был на самом деле; а  несколько  побед,  одержанных  над  общим  врагом,
мистером Бриджем, снискали ему их расположение и привели к тому, что  в  нем
стали видеть бойца, призванного защищать своих сверстников от начальства. Те
из юношей, с которыми он несколько более сблизился, нашли, что он не так  уж
мрачен и высокомерен, как  можно  было  судить  по  виду;  мало-помалу  "Дон
Меланхолио", как его прозвали,  сделался  не  последним  лицом  в  колледже,
заслужив у университетских начальников славу довольно опасной личности.
     Дон Меланхолио был, как и  вся  его  семья,  рьяным  якобитом  и  любил
изъявлять свои верноподданнические чувства различными нелепыми выходками:  в
день рождения короля Иакова  приглашал  друзей  поднять  бокал  за  здоровье
короля; в день его отречения надевая траур, постился в  годовщину  коронации
Вильгельма Оранского и совершал сотни иных чудачеств, воспоминание о которых
вызывает у него ныне улыбку.
     Видя подобное безумство, Том Тэшер не раз принимался увещевать его, ибо
Том всегда был на стороне властей предержащих,  точно  так  же,  как  Эсмонд
всегда враждовал с ними. Том был вигом, Эсмонд был тори; Том не пропускал ни
одной лекции  и  при  встрече  с  проктором  всегда  спешил  отвесить  самый
почтительный поклон. Не мудрено, что он сокрушался  по  поводу  необузданных
выходок Гарри и досадовал, когда  другие  смеялись  над  ними.  Если  бы  не
покровительство,  оказываемое  Гарри  виконтом,  Том,  без  сомнения,  вовсе
отказался бы от этой дружбы. Но честный Том  никогда  не  покидал  товарища,
покуда этот товарищ был другом высокой особы. Происходило  это  даже  не  от
расчетливости, но от природного влечения к великим мира сего. Он  льстил  не
из лицемерной хитрости, а по свойству характера, миролюбивого, обязательного
и угодливого.
     Гарри не терпел недостатка в  средствах,  ибо  не  только  его  дорогая
госпожа все время посылала ему деньги, но и  вдовствующая  виконтесса  также
превратила свой подарок в ежегодную пенсию, а сверх  того  каждое  Рождество
приглашала Эсмонда к себе в Челси; однако,  несмотря  на  все  эти  щедроты,
Гарри постоянно обретался в бедности, тогда как  Том  Тэшер,  получавший  от
отца лишь ничтожное содержание, каким-то чудом  ухитрялся  всегда  сохранять
достаток. Правда, Гарри весьма легко расставался с  деньгами,  тратил  их  и
давал взаймы, чего Том не делал никогда.  В  этом  он,  видимо,  походил  на
славного герцога Мальборо, который в молодости получил пятьдесят  золотых  в
подарок от какой-то дуры, пленившейся его красивой наружностью, и много  лет
спустя показывал Кэдогану эти деньги, пролежавшие нетронутыми в ящике с  тех
самых пор, как он получил их в уплату за свою юношескую  честь.  Этим  я  не
хочу сказать, что Тому когда-либо удавалось извлечь подобную выгоду из своей
красоты, ибо природа не наделила его особыми прелестями, да  к  тому  же  он
всегда был образцом добронравного поведения  и  никогда  не  упускал  случая
снабдить  младшего  товарища  добрым  советом,  каковые,  нужно  отдать  ему
справедливость, он раздавал охотно, нисколько не скупясь. Все же и  он  умел
повеселиться по-своему: любил шутку,  если  по  счастливой  случайности  ему
удавалось понять ее; охотно помогал распить бутылочку, если  за  нее  платил
другой и особенно если в компании  ненароком  оказывался  какой-нибудь  юный
лорд.  В  подобных  случаях  мистер  Тэшер  являл  непревзойденный  во  всем
университете пример искусства пить; и поистине поучительно было  видеть  его
наутро в часовне, когда  чисто  выбритый,  со  свежим  лицом,  он  возглашал
"аминь" во время ранней обедни. Бедный Гарри  имел  слабость  волочиться  за
всеми девятью музами сразу и поэтому едва ли мог снискать  милость  хотя  бы
одной из них, тогда  как  Том,  склонный  к  поэзии  не  более  деревенского
подпаска, ценою упорного труда  и  настойчивых  ухаживаний  за  божественной
Каллиопой,  сперва  добился  награды,  затем  приобрел   некоторый   вес   в
университете и, наконец, за отменное прилежание и успехи  удостоился  звания
действительного члена своего колледжа. Что же  до  мистера  Эсмонда,  то  он
именно  в  эту  пору  своей  жизни  приобрел  немногие  познания,   которыми
когда-либо впоследствии мог похвалиться: добрую половину своего  времени  он
проводил, жадно пожирая все книги,  попадавшиеся  ему  под  руку.  Так,  без
системы  и  разбора,  произошло  его  знакомство  с  творениями  большинства
английских, итальянских и французских поэтов, и он даже  несколько  научился
испанскому я