, так добра и чутка душа, заставившая  его  страдать.
"Уж лучше бы мне признать себя виновным  в  убийстве,  -  говорил  он,  -  и
заслужить  участь  простого  разбойника,  нежели  сносить  медленную  пытку,
которой подвергла меня моя госпожа".
     Хотя повесть Эсмонда и его страстные жалобы и упреки  заставили  рыдать
внимавшего им Дика, та, чье сердце они предназначены были тронуть,  осталась
к ним безучастной. Эсмондов посол воротился к своему бедному молодому  другу
смущенный и опечаленный и, войдя в комнату, сделал  головою  движение,  ясно
говорившее, что надежды нет; и, верно, самый жалкий преступник в  Ньюгетской
тюрьме, приговоренный к  смерти  и  с  трепетом  ожидающий  помилования,  не
испытал мук более тяжких, нежели мистер Эсмонд, осужденный безвинно.
     Как то было условлено менаду  узником  и  его  ходатаем,  мистер  Стиль
направился в дом старой виконтессы, в  Челси,  где,  по  слухам,  находилась
вдова и сироты, явился, к миледи Каслвуд и выступил в защиту ее злополучного
родича.
     - И мне кажется, я был достаточно красноречив, мой  мальчик,  -  сказал
мистер Стиль, - ибо кто же не обретет  в  себе  красноречия,  защищая  столь
правое дело перед лицом столь прекрасного  судьи.  Я  не  застал  прелестной
Беатрисы (без сомнения, ее  прославленная  флорентийская  тезка  не  была  и
вполовину так хороша), в комнате находился только молодой  виконт  и  с  ним
лорд Черчилль, старший сын лорда Мальборо. Однако  эти  молодые  джентльмены
вскоре отправились в сад, и через окно мне было видно, как  они  наскакивали
друг на друга с длинными палками в руках, изображая рыцарский турнир (юность
нечувствительна к горю, и я помню, как сам я бил в  барабан  у  гроба  моего
отца). Миледи виконтесса взглянула в окно на игравших мальчиков  и  сказала:
"Вот видите, сэр, детей учат играть орудием  смерти  и  из  убийства  делать
забаву!" И, произнося эти слова, она была столь прелестна и  показалась  мне
таким  грустным   и   прекрасным   воплощением   доктрины,   коей   скромным
проповедником я являюсь, что, не  посвяти  я  своего  "Христианского  героя"
(кстати, я вижу, Гарри, что ты не  разрезал  его  листы.  Уверяю  тебя,  это
высоконравственное поучение, хоть, может быть, проповедник не  всегда  может
подкрепить его собственным примером), - так вот я хочу сказать, не посвяти я
эту книжицу лорду Катсу, я просил бы о разрешении поместить имя  ее  милости
на заглавном листе. Признаюсь тебе, Гарри, я никогда не видел глаз  подобной
синевы. Цвет ее лица напоминает лепестки розы,  у  нее  удивительно  изящный
изгиб запястья, а руки в ямочках, и я готов поклясться...
     - Вы пришли, чтобы рассказывать мне о ямочках  на  руках  миледи?  -  с
горечью перебил его Эсмонд.
     - Горе красивой женщины в моих глазах всегда удваивает ее  прелесть,  -
сказал бедный  капитан,  по  правде  сказать,  частенько  бывавший  в  таком
состоянии, когда в, глазах начинает двоиться; но все  же  тут  ему  поневоле
пришлось вернуться к прерванной нити своего повествования. - Я  приступил  к
делу, - сказал мистер Стиль, - и рассказал твоей госпоже то, о чем  известно
всему свету и что признается даже противной стороной: что ты пытался  встать
между обоими лордами и принять на себя ссору, затеянную твоим  покровителем.
Я пересказал ей всеобщие похвалы твоему  рыцарскому  духу,  и  особо  мнение
лорда Мохэна по этому поводу. Мне казалось, что вдова слушает с интересом, и
ее глаза - никогда не видал такой синевы, Гарри! - раз или два  устремлялись
прямо на меня. Но, дав поговорить некоторое  время  об  этом  предмете,  она
вдруг прервала меня горестным воплем. "Великий боже! -  воскликнула  она.  -
Как бы я  хотела,  сэр,  никогда  не  слышать  этих  слов  "рыцарский  дух",
произнесенных вами, никогда не знать, что они означают. Если б мир  не  знал
этих слов, быть может, милорд и сейчас был бы с нами, мой дом не покинуло бы
счастье, у моего сына был бы отец. То, что вы,  мужчины,  зовете  "рыцарским
духом", вошло в мой дом и увлекло моего супруга навстречу беспощадной  шпаге
убийцы. Нехорошо, сэр, говорить такие слова христианке, обездоленной  матери
двух сирот, чья жизнь текла мирно в счастливо, покуда не вмешался в нее свет
- безнравственный, безбожный свет, где принято проливать кровь невинного,  а
виновного отпускать на все четыре стороны".
     - Когда удрученная леди произносила эти слова, - говорил Дик  Стиль,  -
казалось, она была  более  полна  гнева,  нежели  горя.  "Справедливость!  -
страстно  воскликнула  она,  и  глаза  и  щеки  у  нее  запылали.  -   Какою
справедливостью вознаградит свет вдову за утрату мужа, детей за гибель отца?
А ведь злодей, совершивший убийство, не понес даже наказания. Совесть! Какая
может быть совесть у того, кто способен вкрасться к другу в дом, нашептывать
лживые, оскорбительные речи женщине, которая не сделала ему ничего  дурного,
и пронзить шпагой благородное сердце, доверившееся ему? Лорд - лорд  Злодей,
лорд Подлец, лорд Убийца - предстает перед судом своих равных, и  они,  лишь
слегка пожурив его, снова отпускают в свет  преследовать  женщин  похотью  и
коварством и убивать доверчивых и гостеприимных друзей. В  тот  самый  день,
когда лорд - лорд Убийца (я  никогда  не  произнесу  его  имени)  -  получил
свободу, на Тайберне казнили женщину, укравшую фунт  мяса  в  лавке.  А  вот
жизнь друга вли честь женщины можно похитить, не опасаясь кары! Я беру своих
детей, бросаюсь к подножию трона и на коленях умоляю о возмездии, - и король
отказывает мне. Король! Для меня он не король и никогда не будет им. Он  сам
похитил трон у своего отца, законного короля - и это сошло ему  с  рук,  как
всем, кто силен!"
     - Тут я решил заговорить о тебе, - продолжал мистер Стиль, - и возразил
ей такими словами: "Сударыня, есть все же один человек,  который  готов  был
грудью защитить вашего супруга от шпаги милорда Мохэна. Ваш  бедный  молодой
кузен, Гарри Эсмонд, говорил мне, что он пытался отвести ссору на себя".
     "Так, значит, это он прислал вас ко мне? - спросила леди (так продолжал
свой рассказ мистер Стиль), поднимаясь со своего места и принимая строгий  и
величественный вид. - Я полагала, что вы явились по поручению  принцессы.  Я
была у мистера Эсмонда в тюрьме и простилась  с  ним.  Он  принес  несчастье
моему дому. Лучше бы ему никогда не входить туда".
     "Сударыня, сударыня, его не за что осуждать", - возразил я.
     "Разве вы слышали от меня слова осуждения, сэр?  -  спросила  вдова.  -
Если это он послал вас, скажите ему, что я, -  лицо  ее  было  теперь  очень
бледно, и голос то и дело прерывался, - что я испрашивала  совета  там,  где
никому нет отказа, и что мое решение - расстаться с ним и никогда  более  не
видеться. Наша встреча в тюрьме была последней, по крайней мере,  на  долгие
годы. Быть может, когда-нибудь, много лет спустя, - когда слезами? молитвами
и раскаянием очистятся наши грешные души и нам будет даровано  прощение,  мы
встретимся снова, но не ранее. Я не в  силах  видеть  его  после  того,  что
произошло. Пусть он будет счастлив, сэр, но пусть он будет счастлив вдали от
нас; и если он действительно  питает  к  нам  туте  чувства,  о  которых  он
говорит, я прошу, чтобы он доказал это, подчинившись моему желанию".
     "Ваш суровый приговор, сударыня, разобьет сердце моему молодому другу",
- сказал мистер Стиль.
     - Леди покачала головой, - продолжал добрый капитан. - "Сердца  молодых
людей не так устроены, мистер Стиль, - возразила она. - Мистер Эсмонд найдет
себе других... других друзей. Хозяйка этого дома очень переменилась  к  сыну
покойного лорда, - прибавила она, покраснев, -  и  обещала  мне...  то  есть
вообще обещала, что  позаботится  о  его  судьбе.  Каслвуд  же,  после  того
страшного злодеяния, никогда больше не будет для  него  родным  домом  -  во
всяком случае, покуда я живу там. Он  также  не  должен  писать  мне,  разве
только... нет, он не должен писать мне и никогда больше меня не  увидит.  Вы
можете передать ему мой прощальный... Тсс! сюда идет моя дочь,  при  ней  ни
слова об этом".
     - Тут в комнату вошла прекрасная Беатриса, вернувшаяся с реки; щеки  ее
цвели здоровьем, и в траурной одежде она казалась еще свежее  и  прелестнее.
Миледи виконтесса сказала:
     "Беатриса, это мистер Стиль, приближенный его королевского  высочества.
Когда мы увидим вашу новую  комедию,  мистер  Стиль?"  -  Кстати,  Гарри,  я
надеюсь, к премьере ты уже будешь на свободе.
     Чувствительный капитан закончил свою печальную повесть такими словами:
     - Признаюсь, красота filia pulcrior  заставила  меня  позабыть  pulcram
matrem; но дорогою, когда я мысленно вновь представил себе обеих,  величавая
грусть и неповторимое изящество  последней  одержали  верх,  и  я  пришел  к
убеждению, что все же матрона прекраснее девы.

     Нашим узникам недурно жилось в Ньюгете, где они содержались в условиях,
весьма отличных от тех,  которыми  приходилось  довольствоваться  несчастным
арестантам (впоследствии Эсмонд не раз испытал чувство  стыда,  вспоминая  о
своем равнодушии к их жалкой участи, их веселью, более страшному, чем  горе,
их проклятиям и богохульствам, и  усматривая  из  этого,  сколь  себялюбивым
сделало его за время пребывания в тюрьме собственное несчастье  и  насколько
он был поглощен мыслями о нем);  впрочем,  если  трем  джентльменам  недурно
жилось на попечении смотрителя Ньюгетской тюрьмы, то это потому, что  они  и
платили недурно, и надо сказать, что в  самом  дорогом  заведении,  в  самой
модной таверне не  ухитрились  бы  составить  счет  длиннее  того,  что  нам
подавался в гостинице "Кандальный Замок" - по прозвищу, данному  полковником
Уэстбери. Мы занимали три комнаты, приходившиеся  над  воротами  тюрьмы,  во
втором этаже, с окнами на Ньюгет-стрит  в  сторону  Чипсайда  и  собора  св.
Павла. И нам разрешалось гулять по крыше, откуда мы могли видеть Смитфилд  и
Приют для мальчиков, сады и Картезианскую школу, где,  как  помнилось  Гарри
Эсмонду, обучались некогда его друг Том Тэшер и Ученый Дик.
     Гарри и думать не мог бы о том, чтобы платить свою  долю  по  солидному
счету, который хозяин наш каждую неделю представлял своим постояльцам:  ведь
в роковую ночь перед дуэлью, когда джентльмены уселись за карты, у  него  не
нашлось и десяти золотых, чтобы вступить в  игру.  Но  когда  он  еще  лежал
больным в Гэйт-Хаус, вскоре после посещения леди Каслвуд и за несколько дней
до суда, туда явился некто в оранжевой с синим галуном ливрее, какую  носили
слуги каслвудского дома, и вручил привратнику запечатанный пакет для мистера
Эсмонда, в котором оказалось двадцать гиней и  письмо,  гласившее,  что  для
него нанят адвокат и что как только ему  понадобятся  еще  деньги,  они  ему
будут присланы.
     То было довольно странное послание для столь ученой особы,  какою  была
или называла себя вдовствующая виконтесса Каслвуд, написанное тем варварским
французским языком, которым пользовались в своей переписке не только она, но
и многие другие знатные дамы ее времени,  хотя  бы  герцогиня  Портсмутская.
Надо сказать, что искусство правописания не  было  в  ходу  среди  светского
общества тех лет, и письма герцога Мальборо показывают,  что  он,  например,
ограничился весьма отдаленным знакомством с этим разделом грамматики.
     "Mong Coussin, - писала вдовствующая виконтесса, -  je  scay  que  vous
vous etes bravement batew et grievement  blessay  du  coste  de  feu  M.  le
Vicomte. M. le Compte de Varique ne se playt qua parlay de vous: M. de  Moon
aucy. Il di que vous ayay voulew vous bastre avecque luy -  que  vous  estes
plus fort que luy sur l'ayscrimme - quil'y a surtout certaine Botte que vous
scavay quil n'a jammay sceu pariay: et que  c'en  eut  ete  fay  de  luy  si
vouseluy vous vous fussiay battews ansamb. Aincy ce pauv Vicompte est  mort.
Mort et peutayt... Mon coussin, mon coussin l jay dans la  tayste  que  vous
n'estes quung pety Monst - angcy que les  Esmonds  ong  tousjours  este.  La
veuve est chay moy. J'ay recuully cet' pauve famme. Elle est  furieuse  cont
vous, allans tous les jours chercher le Roy (d'icy)  demandant  a  gran  cri
revanche pour son Mary. Elle ne 'veux voyre ni  entende  parlay  de  vous  :
pourtant elle ne fay qu'en parlay milfoy par  jour.  Quand  vous  seray  hor
prison venay me voyre. J'auray seing de vous. Si cette petite Prude veut  se
defaire de song pety Monste (Helas je craing quil ne soy trotar !)  je  m'en
chargeray. J'ay encor quelque interay et quelques escus de costay.
     La Veuve se raccommode avec  Miladi  Marlboro  qui  est  tout  puicante
avecque la Reine Anne. Cet  dam  senteraysent  pour  la  petite  prude;  qui
pourctant a un fi du mesme asge que vous savay.
     En sortant de prisong venez icy. Je ne  puy  vous  recevoir  chaymoy  a
cause des mechansetes du monde, may pre du moy vous aurez logement.
                                         Isabelle Vicomptesse d'Esmond" {*}.

     {* "Кузен, я знаю, что вы храбро  дрались  на  стороне  покойного  г-на
виконта и были серьезно ранены. Г-н граф Уорик только и говорит что о вас; и
г-н Мохэн тоже. Он говорит, что вы хотели драться с ним, что  вы  лучше  его
владеете шпагой, что вы, в частности, знаете один удар, который ему  никогда
не удавалось отпарировать, и что, если б вы с ним  дрались,  ему  пришел  бы
конец. Итак, этот бедный виконт умер. Умер и, может  быть...  Кузен,  кузен!
Мне приходит в голову, что вы просто маленькое чудовище, как и все  Эсмонды.
Вдова у меня. Я приютила эту бедную женщину. Она  страшно  сердита  на  вас,
каждый день ездит к королю (здешнему) и с громкими криками требует  отмщения
за своего мужа. Она не хочет вас видеть и не хочет  ничего  слышать  о  вас;
однако сама заговаривает о вас тысячу раз на день. Когда выйдете из  тюрьмы,
приходите навестить меня. Я  позабочусь  о  вас.  Если  маленькая  недотрога
захочет отделаться от  своего  маленького  чудовища  (увы!  боюсь,  что  уже
поздно!), я возьму это на себя. У меня уже отложено несколько экю и  немного
ценных бумаг.
     Вдова помирилась с миледи Мальборо, которая пользуется большим влиянием
на королеву Анну. Эти  дамы  принимают  участие  в  маленькой  недотроге,  у
которой, впрочем, сын одних лет вы знаете с кем.
     Когда выйдете из тюрьмы, приходите ко мне. Я не  могу  поселить  вас  у
себя из-за злых языков. Но вам найдут помещение поблизости.
                             Иаабелла виконтесса Эсмонд". (испорч. франц.).}

     Маркиза Эсмонд - так иногда величала  себя  старая  леди  на  основании
патента, данного покойным королем Иаковом отцу Гарри  Эсмонда:  и  по  этому
поводу она носила платье со шлейфом, который  поддерживала  жена  дворянина,
пила из чаши с крышкой и восседала на кресле, покрытом сукном с бахромой.
     Тот, кому ровесником приходился маленький Фрэнсис (которого  отныне  мы
будем называть виконтом Каслвудом), был его  королевское  высочество,  принц
Уэльский, родившийся в том же году и месяце,  что  и  Фрэнк,  и  только  что
провозглашенный в Сен-Жермене королем Великобритании, Франции и Ирландии.

        "Глава III"
     Я становлюсь под знамена королевы и вступаю в полк Квина

     Слуга в оранжевой ливрее с синим галуном и выпушкой дожидался Эсмонда у
ворот тюрьмы и, подхватив  тощий  багаж  молодого  человека,  повел  его  из
постылого Ньюгета ж берегу Темзы, где они  окликнули  лодочника  и  по  реке
отправились в Челси. Никогда еще, казалось Эсмонду, солнце  не  светило  так
ярко, никогда еще воздух не был так опьяняюще свеж. Сады Темпла,  когда  они
проезжали мимо, показались ему похожими  на  сады  Эдема,  и  все  вокруг  -
набережные,  верфи,  береговые  строения,  Сомерсет-Хаус,  Вестминстер  (где
только еще начинали строить новый мост), сверкающая гладь Темзы, по  которой
деловито  сновали  лодки  и  баржи,  -  наполнило  его  сердце  радостью   и
ликованием; да и мог ли при виде  столь  прекрасного  зрелища  почувствовать
иное недавний узник, для которого черные мысли еще сгущали мрак  заключения.
Наконец они приблизились к  хорошенькой  деревушке  Челси,  где  было  много
красивых загородных домов, принадлежавших знати, и вскоре  завидели  впереди
дом миледи виконтессы - веселый, вновь отстроенный дом в ряду, выходившем на
набережную, с тенистым садом позади и отличным видом на Сэррей и Кенсингтон,
где находился благородный старинный замок лорда  Уорика,  былого  противника
Гарри.
     Здесь, в гостиной миледи, Гарри вновь увидел некоторые картины,  прежде
висевшие в Каслвуде и увезенные виконтессой после смерти  ее  супруга,  отца
Гарри. Особо, на почетном месте,  красовался  писанный  сэром  Питером  Лели
портрет досточтимой госпожи Изабеллы Эсмонд в виде Дианы, в желтом атласе, с
луком в руках и полумесяцем во лбу, окруженной  резвящимися  псами.  Он  был
писан  в  те  времена,  когда,  если  верить  молве,  венценосные  Эндимионы
пользовались милостями девственной охотницы; а так как богини вечно юны,  то
и эта до дня своей смерти была  уверена,  что  ничуть  не  постарела  и  что
сходство ее с портретом остается неизменным.
     Камердинер, совмещавший немало других обязанностей в скромном  домашнем
обиходе ее милости, провел Эсмонда в  комнату  миледи,  и  после  подобающей
паузы пожилая богиня Диана соизволила  предстать  перед  молодым  человеком.
Арапчонок, одетый турком, в  красных  башмаках  и  серебряном  ошейнике,  на
котором был выгравирован  герб  Эсмондов,  открывал  шествие,  неся  подушку
миледи; за ним следовала камеристка, небольшая  свора  спаниелей  с  веселым
лаем вприпрыжку бежала впереди высокородной охотницы; и  вот,  наконец,  она
сама, "источая благоуханье". Эсмонду с детства запомнился этот пряный  запах
мускуса, исходивший всегда от его мачехи (он был вправе  называть  ее  так),
Подобно тому, как небо все ярче и ярче алеет перед  закаток  солнца,  так  и
щеки миледи виконтессы на склоне лет рдели все более живым румянцем. На лице
ее лежал густой слой киновари, которая казалась  еще  краснее  от  соседства
оттенявших ее белил. Она носила  локоны  по  моде  времен  короля  Карла  (в
царствование Вильгельма прически дам напоминали  башни  Кибелы).  В  глубине
этого удивительного сооружения из красок, притираний и помад поблескивали ее
глаза. Такова была миледи виконтесса, вдова Эсмондова отца.
     Он приветствовал ее глубоким поклоном, какого требовали ее  достоинства
и родственная близость, затем с величайшей торжественностью шагнул вперед  и
поцеловал  руку,  на  трясущихся  пальцах  которой  сверкала  дюжина  колец,
вспомнив, как  он  сам  трясся,  бывало,  при  виде  этой  трясущейся  руки.
"Маркиза! - произнес он, опускаясь на одно колено. - Смею ли я коснуться  не
только руки вашей?" Ибо  хотя  причудливое  зрелище,  которое  являла  собой
старуха, невольно вызывало в молодом человеке желание расхохотаться, он  все
же испытывал к ней искреннее родственное расположение. Она была  вдовой  его
отца и дочерью его деда.  Она  терпела  его  в  былое  время,  а  ныне  была
по-своему добра к нему. И теперь, когда  темная  полоса  в  гербе  более  не
смущала мыслей Эсмонда и тайное чувство позора перестало тяготить  его,  ему
приятно было чувствовать и признавать семейные узы и, гордясь,  быть  может,
втайне своею жертвой, лелеять мысль о том, что истинный  глава  дома  -  он,
Эсмонд, и лишь собственное великодушие мешает ему открыто  заявить  о  своих
правах.
     Во всяком случае, в ту минуту, когда, склонившись  над  смертным  одром
своего злополучного покровителя, он услышал из его уст  эту  тайну,  у  него
явилось ощущение независимости, которого он никогда  не  испытывал  ранее  и
которое с тех пор не покидало его. И теперь он  назвал  свою  старуху  тетку
маркизой, но сделал это с величественным видом, с каким  только  сам  маркиз
Эсмонд мог так обратиться к ней.
     Прочла ли она в глазах молодого человека, - теперь уж