которыми  испещрена
ее шелковистая шкура, или преодолеть  инстинкт  хищника,  побуждающий  ее  к
прыжку, или предотвратить выстрел, несущий ей гибель.

     Небезосновательные опасения, обуявшие вигов, как бы королева,  невзирая
на все клятвы и договоры,  не  отвернулась  от  ганноверского  принца  и  не
признала своего брата, связанного с нею более тесными узами родства и долга,
побудили   принца   Евгения   Савойского   и   наиболее   решительных    его
единомышленников из партии вигов, вопреки желанию королевы  и  сопротивлению
ее приближенных тори, потребовать, чтобы герцог Кембриджский был привезен  в
Англию; они ссылались на то, что молодой курфюрст, будучи английским  пэром,
принцем королевской крови и законным  наследником  по  прямой  линии,  имеет
право заседать в парламенте, коего он  состоит  членом,  и  жить  в  стране,
которою  некогда  ему  предстоит  править.  Лишь  сильнейшее   недовольство,
выказанное  королевой  и  ее  ближайшими  советниками,   и   прямая   угроза
королевской  немилости  помешала  авторам  этого  плана  настоять   на   его
осуществлении.
     В свою очередь, и с нашей  стороны  раздавались  голоса  за  то,  чтобы
привезти в Англию нашего принца. -  Он  был  облечен  непререкаемым  правом,
пользовался  сочувствием  большей  половины  народа  и  чуть  ли  не   всего
духовенства и дворянства Англии и Шотландии, был неповинен  в  преступлении,
за которое понес кару его отец, молод, красив и обойден судьбою, - казалось,
кто из англичан осмелится причинить зло этому принцу, если он  явится  среди
нас положась на великодушие, честь и гостеприимство  британцев?  Захватчику,
высадившемуся во главе французской армии, англичане оказали бы дружный отпор
и  заставили  бы  его  воротиться  к  чужим  берегам;  но,  явившись   один,
вооруженный  лишь  своим  правом,  доверившись  своему  народу,  принц   мог
рассчитывать на самый радушный прием, и никакая опасность  ему  пе  грозила.
Рука королевы, его сестры, рука его подданных не  поднимется  на  него.  Так
рассуждали многие из его друзей. Но королева была нерешительна по природе, а
у ее то и дело сменявшихся министров были свои причины  медлить.  Зато  люди
честные и отважные, душой преданные  царственному  молодому  изгнаннику,  не
питали корыстных замыслов, которые помешали бы  им  стремиться  к  торжеству
правого дела, и, явись только принц как  англичанин,  готовы  были  на  все,
чтобы приветить и защитить его.
     У Сент-Джона и Харли для сторонников принца  всегда  имелся  в  избытке
запас ласковых слов и  щедрых  обещаний  поддержки  на  будущее;  но,  кроме
намеков и обещаний, от них ничего нельзя было добиться, а из  друзей  принца
многие склонялись к мерам более смелым, более открытым и более  решительным.
В сообщество этих людей (кое-кто из них еще жив, и  автор  этих  записок  не
вправе называть имена)  вступил  и  Эсмонд  спустя  год  после  безвременной
кончины герцога Гамильтона, которая лишила принца самого отважного  союзника
в нашей стране. Декана Эттербери здесь можно назвать полным именем, ибо ныне
доброму епископу не страшны уже ни кары, ни гонения; ему-то и еще двоим  или
троим полковник и открыл некий свой замысел,  который,  при  известной  доле
решимости со стороны принца,  должен  был  привести  к  осуществлению  самых
заветных чаяний.
     Молодой виконт Каслвуд так и не приехал  в  Англию  отпраздновать  свое
совершеннолетие и вот уже несколько лет кряду не бывал на родине. В тот год,
когда сестра его собралась  замуж  и  нежданная  гибель  герцога  Гамильтона
расстроила свадьбу, милорда задержали в Брюсселе роды жены. Нежная Клотильда
не могла обойтись без своего муженька; весьма вероятно, что  она  опасалась,
как  бы  молодой  вертопрах  не  сбился  с  пути,  потеряв  узду,  и  потому
предпочитала держать его при себе,  заставляя  нянчить  младенца  и  угощать
кумушек  подслащенным  вином.  Бедная   Беатриса   немало   потешалась   над
супружескою преданностью  Фрэнка;  мать  же  милорда  предполагала  ехать  в
Брюссель ко времени родов, но изменила свое намерение, так как там уже  всем
заправляла богоданная теща, да к тому же в эту пору начались приготовления к
свадьбе Беатрисы. Спустя  несколько  месяцев  после  несчастья  в  Хайдпарке
госпожа моя вместе с дочерью удалились в Каслвуд,  куда  должен  был  вскоре
прибыть и молодой лорд. Но, по правде говоря, мирный уклад их жизни был  ему
не слишком по вкусу;  после  первого  похода  его  всего  лишь  раз  удалось
залучить в Уолкот, большую же часть своего досуга молодой повеса проводил  в
Лондоне, причем не столько появлялся при дворе или в общественных местах под
собственным именем и  званием,  сколько  пропадал  по  театрам  и  различным
вертепам, водя дружбу  с  самыми  предосудительными  личностями  под  именем
капитана Эсмонда (из-за чего ни в чем не повинный  родственник  его  не  раз
попадал в беду); таким образом, находясь вечно  в  погоне  за  всевозможными
видами удовольствий, закончившейся наизаконнейшим из  них  -  браком,  Фрэнк
Каслвуд под различными предлогами уклонялся от жизни на родине и  мало  кому
был известен там, кроме разве офицеров, с  которыми  ранее  служил  в  чужих
краях. Нежное сердце матери страдало от столь длительной  разлуки,  и  Генри
Эсмонд делал все, что было в его власти, чтобы смягчить ее невольную обиду и
найти оправдание ветрености своего молодого родственника.
     Осенью 1713 года лорд Каслвуд стал подумывать о  возвращении  в  родные
края.  Его  первенец   оказался   дочерью;   теперь   Клотильда   готовилась
осчастливить своего супруга во второй раз, и богобоязненному  молодому  отцу
пришло в голову, что если привезти жену в дом предков,  поусердней  молиться
св. Филиппу каслвудскому и принять еще кое-какие, столь  же  надежные  меры,
небо, быть может, на сей раз благословит его сыном, о котором столь пламенно
мечтала нежная маменька.
     В марте этого года мир, о котором  столько  было  споров,  был  наконец
заключен, и путь во Францию открылся для любого из нас. В Каслвуде  все  уже
было готово к приезду Фрэнка, и стосковавшаяся мать считала дни до встречи с
сыном, но на этот раз полковник Эсмонд оказался  виною  тому,  что  надеждам
доброй леди не  привелось  сбыться  и  исполнение  заветного  желания  снова
пришлось отложить.
     Почтовые лошади мчали Эсмонда в  Каслвуд.  Почти  четырнадцать  лет  не
видал он его старинных башен и родных сердцу лесов  -  с  того  самого  дня,
когда он уезжал оттуда вместе с милордом, а его госпожа стояла с  детьми  на
лужайке и махала рукой им вслед. Казалось, целая вечность прошла с тех пор -
столько совершено дел и столько пережито страстей, тревог, любви,  надежд  и
страданий! Дети выросли, и у каждого теперь была своя жизнь. Что до Эсмонда,
он чувствовал себя дряхлым стариком, и только его дорогая госпожа  почти  не
переменилась; все такими же были милые черты и так же ласково встретила  она
его, как встарь. Фонтан посреди двора журчал на знакомый лад, в старой  зале
привычно была расставлена мебель, стояло  резное  кресло,  в  котором  сидел
всегда покойный лорд, и даже кубок его сохранился. Госпожа Эсмонда  угадала,
что ему приятно будет занять маленькую комнатку, в которой он  некогда  жил;
там все было приготовлено для него, а в соседней комнате, спальне капеллана,
стояли букеты душистых трав и желтофиолей.
     В слезах волнения, какое не зазорно для мужчины, в  смиренных  молитвах
вершителю судеб, дарующему жизнь и смерть, провел мистер Эсмонд  эту  первую
ночь в Каслвуде; долго-долго лежал он, прислушиваясь к столь  знакомому  бою
часов, и, как то всегда бывает с людьми,  вновь  посетившими  родные  места,
переносился мыслью через глубокую пропасть времени и там, на далеком  другом
берегу, видел самого себя маленьким мальчиком, задумчивым и печальным, видел
милорда, свою дорогую госпожу,  совсем  еще  юную,  и  детишек,  резвившихся
рядом. Много лет назад она благословила его здесь и назвала своим рыцарем, и
тогда же, в этой самой комнате, он дал обет  всю  жизнь  быть  верным  ей  и
никогда не изменить святому долгу этой службы. Сдержал ли он клятву  пылкого
юношеского сердца? Да, хвала небесам, да, видит  бог,  это  так!  Жизнь  его
принадлежала ей; свою кровь, свою судьбу, свое имя,  самое  сердце  свое  он
отдал ей и ее детям. Всю ночь он вновь переживал во сне далекую юность и  не
раз просыпался в тревоге: то ему слышался голос патера Холта, окликающий его
из соседней комнаты, то чудилась его темная фигура в проеме окна.
     Эсмонд встал до зари и прошел  в  спальню  капеллана,  где  воздух  был
пряным от запаха желтофиолей; он заглянул в жаровню,  в  которой  патер  жег
бумаги, в старые шкафы, где хранились  его  книги  и  рукописи;  попробовал,
действует  ли  пружина,  приводившая  в  движение  механизм  окна.   Пружина
заржавела за эти долгие годы, но в конце концов поддалась, и рама вместе  со
стеклами бесшумно опустилась в стену. Он поднял  ее  и  вновь  установил  на
место; никто не пользовался этим ходом с тех  пор,  как  Холт  бежал  отсюда
шестнадцать лет тому назад.
     Эсмонд вспомнил слова милорда, сказанные в последний день его жизни,  о
том, что Холт появлялся и вновь исчезал подобно  привидению;  ему  и  самому
знакомо было пристрастие  патера  ко  всякой  таинственности,  все  эти  его
переодевания,  внезапные  приходы  и  уходы,  и   маленький   ученик   давно
догадывался, каким путем привидение проникает в дом и  вновь  его  покидает.
Эсмонд укрепил оконные запоры;  над  Каслвудом  уже  занималась  заря,  стук
кузнечного молота доносился из деревни, из-за реки, над которой  еще  дремал
туман.
     Потом Эсмонд открыл  потайной  шкаф  над  каминной  доской,  достаточно
поместительный, чтобы в нем мог улечься человек; здесь  мистер  Холт  хранил
кое-какое свое  личное  достояние.  Две  шпаги,  столь  памятные  Эсмонду  с
детства, лежали на прежнем месте, он вынул их и обтер с них пыль,  испытывая
при этом странное волнение. В глубине  лежала  связка  бумаг,  должно  быть,
спрятанная там Холтом в последний его приезд сюда,  еще  при  жизни  милорда
виконта, в  тот  самый  день,  когда  патер  был  арестован  и  отправлен  в
Хекстонский замок. Эсмонд стал разбирать эти бумаги и нашел свидетельства об
изменнической деятельности ряда  лиц,  относившиеся  к  царствованию  короля
Вильгельма. Здесь упоминались имена Чарнока и Перкинса, сэра Джона Фенвика и
сэра  Джона  Фрейда,  Руквуда  и  Лодвика,  лордов  Монтгомери  и  Эйлсбери,
Кларендона и Ярмута; все они были замешаны в  заговорах  против  узурпатора.
Было здесь также письмо от герцога Бервика  и  еще  другое,  писанное  самим
королем из СенЖермена, с обещанием утвердить верного и  возлюбленного  слугу
своего Фрэнсиса виконта Каслвуда в знании  и  достоинстве  графа  и  маркиза
Эсмонда, каковые звания и титулы были пожалованы королевским указом,  данным
в четвертый год царствования Иакова Второго Томасу, виконту Каслвуду, и  его
прямым наследникам мужского пола, при отсутствии же  таковых  долженствовали
перейти к упомянутому Фрэнсису.
     Это было то самое письмо, о котором по рассказу милорда,  Холт  говорил
ему в самый день своего ареста и за ответом на которое он должен был явиться
неделю спустя. Но кто-то вдруг легонько постучал в дверь, и Эсмонд  поспешно
сунул бумаги назад, в тайник;  то  была  моя  дорогая  госпожа,  улыбавшаяся
ласково и радушно. И она, без сомнения, бодрствовала почти всю ночь;  но  ни
один не стал спрашивать другого, в каких думах прошли бессонные  часы.  Есть
многое, что мы угадываем без слов и знаем так же хорошо,  как  если  бы  оно
случилось у нас на глазах. Добрая леди говорила мне, что  тотчас  же  узнала
про обе раны, которые я получил в чужом краю. Кто  знает,  какие  расстояния
может побеждать любовь и как велика ее пророческая сила.
     - Я заглянула к вам в комнату, - было все, что она сказала,  -  постель
ваша, милая старая постелька, оказалась пуста. Я знала, что найду вас здесь.
- И, зардевшись слегка, благословляя  его  без  слов,  одним  взглядом,  она
поцелуем коснулась его щеки.
     Они вышли из замка, рука об руку прошли по старому двору  и  спустились
на лужайку, где трава еще блестела росою, а рядом,  в  зеленой  чаще,  птицы
заливались на все голоса под розовеющим утренним небом. Как живо сохранилось
все это в памяти! Старинные башни и гребни крыш,  темнеющие  против  солнца,
пурпурные тени на  зеленых  склонах,  причудливая  резьба  солнечных  часов,
лесистые вершины гор, золото хлебов в долине и блеск реки,  что  катит  свои
воды к подножию жемчужных холмов вдали, - все это расстилалось  перед  нами,
овеянное тысячею прекрасных воспоминаний молодости, прекрасных и  печальных,
но столь же ясных и живых в нашей памяти, как и  эта  незабываемая  картина,
которую вновь созерцал наш взгляд. Нам ничего не дано забыть.  Память  спит,
но может проснуться снова: и я часто думаю о минуте, которая наступит тогда,
когда звуки reveille {Зоря (франц.).} пробудят пас от  последнего  смертного
сна, и тут, в мгновенной вспышке  сознания,  все  прошлое  вернется  к  нам,
воскреснув, как и сама душа.
     Еще оставалось несколько часов до того, как встанут  все  в  доме  (был
июль месяц, и заря только занималась), и Эсмонд поведал тут своей госпоже  о
деле, ради которого он прибыл, и о той роли, которая  была  предназначена  в
нем Фрэнку. Он знал, что может довериться этой любящей душе вполне, что  она
скорей умрет, нежели выдаст тайну; и, попросив ее не говорить никому ничего,
он изложил ей весь свой план, уверенный заранее, что любой замысел, от  него
исходящий, встретит одобрение и поддержку его госпожи,  тем  более  что  эта
маленькая женщина была и осталась непоколебимой якобиткой. Трудно  придумать
лучший план и найти более верного  рыцаря,  способного  осуществить  его,  -
таково было ее пристрастное суждение.  Час  или  два  прошло,  должно  быть,
покуда они были заняты этой беседой. Едва они покончили с ней, к ним подошла
Беатриса; высокая стройная фигура в  траурных  черных  одеждах  (она  носила
траур весь этот год с достоинством, в  котором  не  было  ничего  показного)
легко двигалась вдоль зеленой  лужайки,  и  тень  ее  скользила  впереди  по
влажной траве.
     Она, улыбаясь, церемонно присела перед ними  и  назвала  нас  при  этом
"молодыми людьми". Она стала старше на вид, бледнее  и  величественнее,  чем
год назад; мать казалась теперь младшей из двух. По словам леди Каслвуд, она
никогда не говорила о своем горе и лишь изредка  в  спокойном  и  сдержанном
тоне вскользь касалась рухнувших надежд.
     По приезде в Каслвуд Беатриса стала часто ходить в деревню, заглядывала
в каждый домик, навещала всех больных. Она устроила  школу  для  деревенской
детворы, кое-кого из них взялась учить пению.  В  Каслвудской  церкви  стоял
чудесный старинный орган, и она так дивно хорошо играла на нем, что слава об
этом разнеслась на много миль кругом и люди приходили в  церковь,  вероятно,
не только послушать музыку, но  и  полюбоваться  на  прекрасную  органистку.
Пастор Тэшер с женою жили в домике викария,  но  у  них  не  было  детей,  с
которыми Том мог бы встретить недруга у своего порога. Впрочем, честный  Том
заботился о том, чтобы иметь поменьше недругов, и с готовностью снимал  свою
широкополую шляпу  перед  каждым,  кто  попадался  на  пути.  На  поклоны  и
любезности он никогда не скупился. С Эсмондом почтенный  пастор  повел  себя
так, будто полковник был по  меньшей  мере  главнокомандующим;  в  день  его
приезда, пришедшийся на воскресенье, он обедал в замке, и  понадобилась  вся
настойчивость хозяйки, чтобы убедить его отведать пудинга. Он сокрушался  по
поводу вероотступничества милорда, однако же весьма усердно пил за  здоровье
его милости; а за час до  того,  в  церкви,  уморил  полковника  длиннейшей,
ученейшей и душеспасительнейшей проповедью.
     Эсмонд провел дома всего лишь два дня; дело, ради которого он приезжал,
требовало его спешного отъезда в чужие края. За это время  он  лишь  однажды
видел Беатрису наедине; как-то раз, когда он  сидел  и  беседовал  со  своей
госпожой в длинной гобеленовой гостиной - совсем как в старые времена, - она
вызвала его в соседнюю комнату, некогда  служившую  опочивальней  виконтессе
Изабелле. Эсмонд словно живую видел перед  собой  старую  леди,  как  она  в
ночной сорочке сидела на постели в то утро, когда стража явилась  арестовать
ее. Теперь прекраснейшая женщина Англии спала на  этой  постели  за  тяжелым
штофным пологом, который нисколько не выцвел с тех пор, как Эсмонд видел его
в последний раз.
     Беатриса в своих черных одеждах стояла посреди комнаты, держа  в  руках
небольшой ящичек; то был футляр  с  тетушкиными  драгоценностями,  свадебный
подарок Эсмонда; на крышке его была вытиснена корона, которую бедной девушке
не суждено было надеть.
     - Возьмите это, Гарри, - сказала она. - Мне теперь уже  не  понадобятся
бриллианты. - Она говорила негромким, ровным голосом, без малейшего признака
волнения. Ее прекрасная рука, протягивавшая Эсмонду  шагреневый  футляр,  не
дрожала. Эсмонд увидел на этой руке черный бархатный  браслет  с  миниатюрой
герцога на эмали; его светлость подарил ей его за три дня до своей гибели.
     Эсмонд возразил, что бриллианты более не принадлежат ему,  и  попытался
обратить в шутку это возвращение подарка.
     - На что они мне?  -  сказал  он.  -  Принц  Евгений  не  похорошел  от
бриллиантовой пряжки на шляпе, и желтизну моего лица тоже  едва  ли  скрасят
бриллианты.
     - Вы подарите их своей жене, кузен, - сказала она. - У вашей жены будет
прелестный цвет лица.
     - Беатриса! - вскричал Эсмонд, чувствуя, как уже  бывало  не  раз,  что
старое пламя вновь разгорается в нем. - Согласны вы надеть эти драгоценности
в день нашей свадьбы? Вы однажды сказали,  что  слишком  мало  знаете  меня;
теперь вы узнали меня лучше; вы знаете, как я десять лет добивался  того,  о
чем мечтал, знаете, сколько я перенес ради этого.
     - Вы требуете платы за свое постоянство, милорд! - воскликнула она. - В
таком preux chevalier {Безупречный рыцарь  (франц.).}  -  и  вдруг  корысть!
Стыдитесь, кузен.
     - Беатриса! - сказал Эсмонд. - Если мне удастся совершить нечто, о  чем
вы сами мечтали, что будет достойно и вас и меня, что даст мне имя,  которое
не стыдно будет предложить вам, захотите ли вы принять это имя?  Вы  сказали
однажды, что было время, когда я мог бы надеяться; так ли невозможно вернуть
его? Не надо качать головой, Беатриса; обещайте лишь,  что  выслушаете  меня
еще раз через год. Если я вернусь к вам и принесу вам славу,  будете  ли  вы
довольны? Если я свершу то, чего вы сильнее всего хотите, чего сильнее всего
желал тот, кого уже нет, тронет ли это ваше сердце?
     - Что это такое, Генри? - спросила она, и лицо ее оживилось. - О чем вы
говорите?
     - Не задавайте вопросов, - сказал он, - дайте мне срок и ждите; и  если
я принесу вам то, что было для вас заветной мечтой,  о  чем  вы  тысячу  раз
молились творцу, неужели вы не захотите наградить того,  кто  исполнит  ваше
желание? Спрячьте эти драгоценности и храните их, и если  только  во  власти
человеческой свершить то, о чем я говорю, даю  вам  клятву:  настанет  день,
когда в вашем доме будет великий пир, и вы с гордостью украсите  себя  тогда
моим подарком, хоть это и не будет день свадьбы, вашей или  моей.  Больше  я
ничего не скажу; не  думайте  о  моих  словах  и  не  отпирайте  шкатулку  с
бриллиантами до того дня, когда я сам напомню вам о том и о  другом.  Сейчас
мне нужно от вас только одно: помните и ждите.
     - Вы уезжаете  из  Англии,  кузен?  -  спросила  Беатриса,  обнаруживая
некоторое волнение.
     - Да, завтра же, - сказал Эсмонд.
     - В Лотарингию, кузен? - спросила  Беатриса  и  положила  руку  на  его
локоть - ту самую руку, на которой надет был подаренный герцогом браслет.  -
Погодите, Гарри! - продолжала