я  поцелуем.  Когда  он  запечатлел  на  одной  щеке
упомянутое приветствие, она подставила ему другую.
     - Кузен Гарри, - дружно подхватили остальные две леди, - благодарим вас
за ваш благородный поступок,  -  и  тут  Гарри  окончательно  убедился,  что
известие о лилльской встрече достигло  ушей  его  родственниц.  Ему  приятно
было, что они приветствуют его как члена семьи.
     Столы в зале были накрыты точно для большого приема,  и  все  три  леди
были разодеты с отменной пышностью:  челсийская  леди  Каслвуд  надела  свой
лучший  парик,  миледи  виконтесса  сняла  траур  и  казалась  счастливой  и
прекрасной a ravir {На загляденье  (франц.).},  наряд  же  молодой  фрейлины
блистал тем великолепием, которое всегда отличало ее, и на прекрасной  груди
сверкала звезда французского офицера, полученная от Фрэнка после Рамильи.
     - У нас сегодня большой день, - сказала она, довольно поглядывая на эту
звезду, - так что мы при всех орденах. Не правда ли, матушка - прелесть? Это
я так нарядила ее! - И поистине,  когда  Эсмонд  взглянул  на  свою  дорогую
госпожу, зардевшуюся под  его  взглядом,  она  в  своем  изящном  наряде,  с
причесанными по моде  золотистыми  локонами  показалась  ему  двадцатилетней
девушкой - так строен был ее стан и свеж цвет лица.
     На столе лежала великолепная шпага в красных бархатных ножнах, с эфесом
чеканного серебра и темляком из синей ленты.
     - Что это? - спросил  полковник,  подходя  поближе,  чтобы  рассмотреть
прекрасное оружие. Госпожа Беатриса выступила вперед.
     - Преклоните колено, - сказала она, - мы сейчас посвятим вас в  рыцари.
- И она взмахнула шпагой над его  головой.  -  Шпагу  подарила  вдовствующая
виконтесса; я дала ленту, а матушка нашила бахрому.
     - Коснись его шпагой, Беатриса, - сказала ее мать. - Вы  ведь  в  самом
деле наш рыцарь, Гарри, наш верный рыцарь. Пусть вечно будет с вами  молитва
и благодарность матери, которой вы сберегли сына, милый, милый друг  мой.  -
Она не могла  продолжать,  и  даже  вдовствующая  виконтесса  была,  видимо,
растрогана, ибо две непокорные  слезы  оставили  пагубный  след  на  увядших
розах, к которым Эсмонду только что дозволено было приложиться.
     - Три дня тому назад, - сказала миледи, - когда вы гостили в Хэмптоне у
вашего друга, капитана Стиля, пришло письмо от милого Фрэнка. Он написал нам
обо всем, что вы сделали, о том, как благородно вы  поспешили  встать  между
ним и этим... этим злодеем.
     - А я с этого дня усыновляю вас, - сказала вдовствующая виконтесса, - и
жалею, что не так богата, - ради вас, сынок Эсмонд, - прибавила она, и когда
Эсмонд почтительно преклонил колено перед ее милостью,  она  устремила  свой
взгляд к  потолку  (к  позолоченной  люстре,  в  которой  горело  двенадцать
восковых свечей, ибо ожидалось многочисленное общество)  и  призвала  оттуда
благословение на голову своего новоявленного сына.
     - Милый Фрэнк, - сказала младшая виконтесса, - как он любит  свое  дело
солдата! Он так усердно изучает фортификацию! Мне бы хотелось, чтобы он  уже
был здесь. На будущий год мы в Каслвуде отпразднуем его совершеннолетие.
     - Если дозволит ход кампании, - сказал мистер Эсмонд.
     - Когда он с вами, я ничего не боюсь! - воскликнула  мать  юноши.  -  Я
знаю, мой Генри всегда сумеет защитить его.
     - Но мир будет заключен еще в нынешнем году; нам это точно известно!  -
вскричала  молодая  фрейлина.  -   Лорд   Мальборо   получит   отставку,   а
отвратительную герцогиню прогонят  со  всех  ее  должностей.  Ее  величество
теперь даже с ней не разговаривает. Вы ее  в  Буши  не  видели,  Гарри?  Она
совсем взбесилась, рыщет по парку, как  львица,  и  всем  готова  выцарапать
глаза.
     - А принцесса Анна призовет кое-кого из-за моря, - сказала вдовствующая
виконтесса и, вынув свой образок, поцеловала его.
     - Гарри, вы видели короля при Уденарде? - спросила  леди  Каслвуд.  Она
была верной якобиткой, и отречься от своего короля для нее было  бы  то  же,
что отступиться от бога.
     - Я видел только молодого ганноверца, -  сказал  Гарри,  -  что  же  до
шевалье де Сен-Жорж...
     - Короля, сэр, короля! - сказали обе леди и Беатриса; она  захлопала  в
ладоши и закричала: "Vive le Roi" {Да здравствует король! (франц.)}.
     В эту минуту внизу раздался  оглушительный  стук,  точно  кто-то  хотел
вышибить дверь. Было уже три часа, и гости начали съезжаться; слуга  доложил
о капитане Стиле с супругой.
     Капитан и миссис Стиль, которые явились первыми, прибыли  в  Кенсингтон
из своего загородного  владения  Ховел  в  Хэмптон-Уик,  а  не  из  дома  на
Блумсбери-сквер, как поторопилась сообщить всем трем дамам миссис  Стиль.  И
точно, Гарри в это самое утро уехал из Хэмптона, оставив супругов в  разгаре
семейной ссоры, ибо из комнаты, где он провел ночь на  постели,  которая  не
отличалась чрезмерной свежестью и в которой сверх того оказались еще жители,
не давшие ему уснуть, он всю ночь и  все  утро  слушал,  как  за  стеною,  в
супружеской спальне, миссис Стиль по своему обычаю отчитывала бедного Дика.
     Ночью виновный не слишком смущался этим. Дик был навеселе, а  когда  он
бывал навеселе, никакие попреки не могли нарушить  его  благодушия.  Мистеру
Эсмонду слышно было, как он улещал и уговаривал свою обожаемую Прю  и  особо
прочувствованным  после  пунша  и  кларета  тоном  напоминал   ей,   что   в
"сосе...се...седней комнате лежит ела...славный офицер",  который  может  ее
услышать. Однако же она продолжала свои супружеские обличения,  называя  его
несчастным пропойцей, и вынуждена была остановиться,  только  когда  капитан
огласил комнату громким храпом.
     Поутру несчастная жертва  проснулась  с  прояснившимся  сознанием  и  с
жестокой головной болью, и ночное собеседование тотчас же  возобновилось.  -
"В доме ни гинеи, а ты приглашаешь  гостей  к  обеду!  Оставляешь  меня  без
шиллинга, а я должна пиры задавать! В чем я  поеду  в  Кенсингтон?  В  своем
желтом атласном роброне, на смех всему обществу? Мне нечего надеть, я всегда
хожу в отрепьях", - и  так  без  конца,  покуда  разговор  не  принял  столь
интимный характер, что мистер Эсмонд счел нужным прервать его, высморкавшись
изо всех сил, после какового трубного сигнала  наступило  затишье.  Но  если
супруга Дика была несносна, сам он был милейший человек,  и,  чтобы  сделать
ему приятное, каслвудские леди, будучи настоящими светскими леди, пригласили
и миссис Стиль. За обедом, кроме капитана и его супруги, собралось  отменное
и  изысканное  общество.  Челсийская  леди   Каслвуд   прислала   в   помощь
немногочисленной кенсингтонской челяди своих  лакеев  и  ливрейных  слуг.  В
числе гостей, весь в бархате и золотых кружевах, был генерал-лейтенант Уэбб,
добрейший покровитель Гарри,  которым  безраздельно  завладела  вдовствующая
виконтесса; был новый знакомец Гарри, досточтимый Генри Сент-Джон,  эсквайр,
родственник генерала,  пленившийся  леди  Каслвуд  больше  даже,  нежели  ее
дочерью; был один из  знатнейших  вельмож  королевства,  шотландский  герцог
Гамильтон, только что получивший титул герцога  Брэндона  в  Англии,  и  два
других благородных лорда из партии тори, милорд Эшбернхэм и еще один,  имени
которого я не помню, а из дам - ее светлость герцогиня  Ормонд  с  дочерьми,
леди Мэри и леди Бетти, из которых первая была товаркою госпожи Беатрисы  по
ее придворной службе.
     - Что за сборище тори! - шепнул Эсмонду капитан  Стиль,  когда  мы  все
сидели перед  обедом  в  гостиной.  И  точно,  все  гости,  исключая  Стиля,
принадлежали к этой партии.
     Мистер Сент-Джон без счету отпускал  любезности  миссис  Стиль,  и  та,
совсем растаяв, заявила, что непременно сделает Стиля тори.
     - Или меня  -  вигом,  -  подхватил  мистер  Сент-Джон.  -  Я  убежден,
сударыня, что вы сумели бы обратить человека в любую веру.
     - Если мистер Сент-Джон когда-нибудь  заглянет  на  Блумсбери-сквер,  я
научу его всему,  что  знаю  сама,  -  сказала  миссис  Стиль,  потупя  свои
хорошенькие глазки. - Бывали вы на Блумсбери-сквер, сэр?
     - Бывал ли я на Блумсбери-сквер! Да это все равно что  спросить,  бывал
ли я на Мэлл или в Опере! Ведь Блумсбери - это последний крик моды, - сказал
мистер Сент-Джон. - Это rus in urbe {Деревня в городе (лат.).}.  У  вас  там
сады,  которые   тянутся   до   самого   Хэмстеда,   а   кругом   дворцы   -
Саутгемптон-Хаус, Монтегью-Хаус.
     - Куда вы, негодники, ездите драться на  дуэли!  -  воскликнула  миссис
Стиль.
     - Чему причиной  всегда  бывают  женщины!  -  возразил  ее  кавалер.  -
Признайтесь,  сударыня,  ваш  Дик  хорошо  владеет  шпагой?  Какая  прелесть
"Болтун"! Мы все узнали ваш портрет в номере сорок девятом, и я с тех  самых
пор горю нетерпением с вами познакомиться.  "Аспазии  принадлежит  по  праву
первое место в прекрасном строю воительниц любви". Так, кажется,  начинаются
эти строки? "Любовь - постоянное следствие всех поступков этой  несравненной
леди, хоть и не служит никогда их целью; и хотя во  всем  ее  облике  больше
пленительности, нежели силы, созерцание  ее  ведет  к  обузданию  разгульных
страстей, любовь же к ней есть путь к нравственному совершенству".
     - В самом деле! - сказала миссис Стиль, видимо, не понявшая  ни  одного
слова из речи своего собеседника.
     - Нетрудно быть безупречным, имея подобную  возлюбленную,  -  продолжал
мистер Сент-Джон с новым любезным поклоном.
     - Возлюбленную! Что это вы, сэр! - воскликнула леди.  -  Если  вы  меня
имеете в виду, сэр, то да будет вам известно, что я законная жена капитану,
     - О, это  нам  всем  отлично  известно,  -  ответил  мистер  Сент-Джон,
сохраняя вполне серьезное выражение; но тут Стиль вмешался, говоря:
     - Я вовсе не про миссис Стиль писал это, хоть признаю, что она достойна
и не таких похвал, но про леди Элизабет Хастингс.
     - А я-то полагал, что это произведение мистера Конгрива!  -  воскликнул
мистер Сент-Джон, обнаруживая, что он куда более осведомлен в этом  вопросе,
нежели хотел показать мистеру  Стилю,  равно  как  и  в  том,  кто  является
оригиналом написанного мистером Бикерстаффом портрета.
     - Так сказано у Тома Боксера в его "Наблюдателе". Но оракул Тома  часто
ошибается! - вскричал Стиль.
     - Мистер Боксер и мой муж были друзьями в свое время, и  когда  капитан
хворал лихорадкой, мистер Боксер был так добр к нему, так  добр,  -  бывало,
каждый день просиживает у его постели, - и  он  же  привел  к  нему  доктора
Арбетнота, который его вылечил, - шепотом сообщила миссис Стиль.
     - Неужели, сударыня? Как интересно! - сказал мистер Сент-Джон.
     -  Но  когда  вышла  последняя  комедия  капитана,  мистер  Боксер   не
обмолвился о ней ни словом - он, видите ли, приспешник мистера Конгрива и до
другого театра ему и дела нет, - вот мой муж и рассердился на него.
     - О! Так мистер Боксер - приспешник мистера Конгрива! -  сказал  мистер
Сент-Джон.
     - У мистера Конгрива своего ума довольно! - вскричал  мистер  Стиль.  -
Никто не посмеет сказать, что я не хочу воздать должное ему или кому  бы  то
ни было.
     - Я слыхал, что остроумие мистера Аддисона не уступает его поэтическому
дару, - сказал мистер Сент-Джон. - Верно ли,  что  ему  случается  приложить
руку к вашему "Болтуну", мистер Стиль?
     - В возвышенном ли, в смешном ли, нет человека, который достоин  с  ним
сравниться! - воскликнул Стиль.
     - Грош ломаный цена вашему Аддисону, Дик!  -  вскричала  его  дражайшая
половина. - Этот джентльмен чересчур уж возомнил  о  себе  и  нос  задирает.
Надеюсь, миледи сходится со мной в этом; я терпеть не могу белобрысых мужчин
с соломенными ресницами; мой вкус  -  брюнеты.  (Все  брюнеты,  сидевшие  за
столом, захлопали в ладоши и  поклоном  отблагодарили  миссис  Стиль  за  ее
комплимент.) Этот мистер Аддисон, - продолжала она, - как придет  обедать  к
капитану, мне никогда словечка не скажет; перепьются оба и уйдут наверх  чай
пить. Я вашего мистера Аддисона помню, когда у  него  был  один-единственный
кафтан, да и тот с заплатой на локте.
     - В самом деле - с заплатой  на  локте!  Как  интересно!  -  воскликнул
мистер  Сент-Джон.  -  Такое  удовольствие  слушать  рассказ  об   известном
литераторе из уст восхитительной жены другого известного литератора.
     - Я вам про них еще не то могу рассказать, -  продолжала  красноречивая
леди. - Как вы думаете, с кем теперь  связался  капитан?  Маленький  горбун,
карлик, которого он называет поэтом, попик какой-то!
     - Тсс! Здесь, за столом, сидят двое папистов, - шепнул ее собеседник.
     - Я зову его попик, потому что его фамилия Поп, - объяснила леди.  -  Я
вообще люблю пошутить. Ну вот,  этот  карапуз  написал  пасторальную  поэму,
знаете, все про пастухов и пастушек.
     - Пегас-горбунок быстрее скачет, - смеясь, отозвалась  моя  госпожа  со
своего места, на что миссис Стиль сказала, что этого она не  знает,  но  что
Дик привел  это  маленькое  чудище  к  ним  в  дом,  когда  она  только  что
разрешилась своим первенцем, и слава богу, что он не привел его раньше,  что
Дик ужасно носится с его "ге-ни-ем" и что он всегда носится  с  какой-нибудь
чепухой.
     - Какой из номеров "Болтуна" нравится вам более других, миссис Стиль? -
спросил мистер Сент-Джон.
     - Я всего только один и читала, сэр, и, на мой  взгляд,  это  чистейшая
белиберда, - отвечала леди. - Все какой-то Бикерстафф, Дистафф, Квотерстафф,
а больше и нет ничего! Ну вот, опять капитан налегает на бургундское - уж  я
знаю, он не отстанет, пока не напьется пьян. Капитан Стиль!
     - Я пью за ваши глазки, дорогая  моя,  -  сказал  капитан,  находивший,
видимо,  свою  жену  восхитительной  и  принимавший  за  чистую  монету  все
любезности, которые ей расточал мистер Сент-Джон.
     Все это время прекрасная фрейлина пыталась  втянуть  в  беседу  мистера
Эсмонда и, без сомнения, должна была заключить, что он прескучный малый. Но,
по несчастной случайности, в  тот  самый  миг,  когда  он  готовился  занять
пустующее место с ней рядом, его усадили на другое, в значительном отдалении
от Беатрисы, которая получила в  соседи  герцога  и  милорда  Эшбернхэма  и,
поведя своими белыми плечами, бросила на кузена взгляд,  как  бы  говорящий:
"Пожалейте меня". Сейчас, впрочем, милорд герцог и его  дама  были  увлечены
весьма оживленной беседой. Госпожа Беатриса  не  могла  не  играть  глазами,
подобно тому, как солнце не может не сиять и не обжигать тех, на кого упадут
его лучи. Уже ко второму блюду  обед  показался  Эсмонду  чересчур  длинным;
когда подали суп, он готов был поклясться,  что  просидел  за  столом  часов
десять; что же до сластей и варений, то им и вовсе не видно было конца.
     Но вот дамы поднялись; Беатриса  метнула  в  своего  герцога  последний
взгляд, подобный парфянской стреле;  на  столе  появились  новые  бутылки  и
бокалы, и тосты потянулись чередой. Мистер Сент-Джон пригласил его светлость
герцога Гамильтона и все общество выпить за здоровье его  светлости  герцога
Брэндона. Другой лорд провозгласил тост за генерала Уэбба и за достижение им
"того высокого поста, который  по  праву  принадлежит  храбрейшему  воину  в
мире". Мистер Уэбб поблагодарил присутствующих, похвалил своего адъютанта  и
вновь с начала до конца провел прославившее его сражение.
     - Il est fatiguant avec sa trompette de Wynendaell  {Он  утомителен  со
своими винендальскими фанфарами (франц.).}, - прошептал мистер Сент-Джон.
     Капитан Стиль, верный  интересам  другого  лагеря,  предложил  тост  за
герцога Мальборо, величайшего полководца нашего времени.
     - За величайшего полководца я всей душой рад выпить,  -  сказал  мистер
Уэбб. - В этом искусстве ему нельзя отказать. Но я пью за генерала, а не  за
герцога, мистер Стиль. - И бравый джентльмен опрокинул полный кубок, в ответ
на что Дик налил и осушил сразу два: один за генерала, а другой за герцога.
     Тут его светлость Гамильтон поднялся и с горящими глазами (мы все пили,
не стесняясь)  предложил  выпить  за  прелестную,  за  несравненную  госпожу
Беатрису Эсмонд; и все мы охотно подхватили этот тост,  особенно  же  милорд
Эшбернхэм, который даже закричал от восторга.
     - Какая жалость, что на свете есть уже герцогиня  Гамильтон,  -  шепнул
мистер Сент-Джон, который выпил больше  и,  однако,  держался  лучше  многих
других; и тут мы все перешли в гостиную, где дамы сидели за чаем. Что же  до
бедного Дика, то его  нам  пришлось  покинуть  в  одиночестве  за  обеденным
столом, изрыгающего строки "Похода", в которых  величайший  поэт  увековечил
величайшего полководца мира; а когда  Гарри  Эсмонд  заглянул  туда  полчаса
спустя, он  уже  достиг  следующей  ступени  и  горькими  слезами  оплакивал
вероломство Тома Боксера.
     Невзирая на яркое освещение, гостиная показалась темна  бедному  Гарри.
Беатриса едва говорила с ним. После отъезда милорда герцога она  взялась  за
следующего по рангу и сосредоточила весь огонь своих взглядов и чары  своего
остроумия на молодом лорде Эшбернхэме. Большинство гостей уселось за  карты,
а мистер Сент-Джон зевнул прямо в лицо миссис Стиль, которая  перестала  его
забавлять, затем с присущей  ему  живостью  и  блеском  побеседовал  с  леди
Каслвуд, красоту которой он во всеуслышание объявил более утонченною, нежели
красота ее дочери, и, наконец, распростился со всем обществом  и  отбыл.  За
ним вскоре последовали  и  остальные,  причем  милорд  Эшбернхэм  задержался
дольше всех и все метал пламенные  взгляды  в  сторону  улыбающейся  молодой
соблазнительницы, которая не его первого сумела обратить в рабство.
     Разумеется, мистер Эсмонд,  на  правах  родственника,  оставался  после
всех; уже одна за другой отъехали кареты, уже портшез его тетки,  окруженный
факелами, свернул к Челси и  скрылся  в  темноте,  уже  разошлись  горожане,
высыпавшие на площадь поглазеть на непривычное  скопление  карет  и  возков,
факельщиков и лакеев, а он все медлил уходить.  Бедняга  еще  ждал,  -  быть
может, красавица удостоит его улыбки или доброго слова на  прощание.  Но  ее
утренние  восторги  испарились  или  же   она   соизволила   изменить   свое
расположение  духа.  Она  пустилась   насмешничать   над   непривлекательной
наружностью леди Бетти и  передразнивать  вульгарные  манеры  миссис  Стиль;
потом зевнула, прикрыв рот ладошкой, зажгла свечу, повела плечами и, задорно
присев перед мистером Эсмондом, отправилась спать.
     - День так хорошо начался, Генри, что я надеялась, он закончится лучше.
- Вот все, чем могла утешить бедного Эсмонда его любящая госпожа; и, одиноко
бредя в потемках домой, он размышлял с горечью в  сердце  и  едва  ли  не  с
ожесточением о жертве, которую принес. "Она бы меня захотела, - думал он,  -
будь у меня громкое имя, которое я мог бы предложить ей. Если  б  не  слово,
данное ее отцу, и титул и возлюбленная - все было бы моим".
     Должно быть, тщеславие сильнее всех прочих страстей в человеке,  ибо  я
краснею даже ныне, вспоминая унижения этих давно  минувших  дней,  память  о
которых все еще причиняет боль, хоть жар обманутых желаний  угас  много  лет
назад. Потомок автора этих записок,  которому  когда-нибудь  они  попадут  в
руки, знавал ли когда-либо подобное поражение и  позор?  Доводилось  ли  ему
стоять на коленях перед женщиной,  которая  слушала  его,  и  играла  им,  и
смеялась над ним, которая ласковым воркованием и взглядом, говорившим  "да",
заставила его пасть к ее ногам, а потом повернулась спиной  и  бросила  его.
Мистеру Эсмонду пришлось пройти через все это; и он покорялся, и  восставал,
и, понурив голову, возвращался для новых унижений.
     После этого дня карета  молодого  лорда  Эшбернхэма  то  и  дело  стала
появляться на Кенсингтон-сквер; мать его нанесла визит госпоже Эсмонд, и  на
любом  собрании  в  городе,  которое   молодая   фрейлина   украшала   своим
присутствием, можно  было  наверняка  встретить  этого  джентльмена,