говорит;  когда
она отправилась в Саутгемптон, чтобы поглядеть на  твой  корабль,  тут  я  и
догадался. Но ты сам понимаешь - это невозможно. Наш род  -  один  из  самых
древних в Англии; мы явились сюда вместе с Завоевателем; мы были всего  лишь
баронеты - ну и что ж? Нас к этому принудили. Иаков Первый  принудил  нашего
прадеда принять титул. Мы выше титулов; нам, старой английской знати, они не
нужны. Королева вольна любого пожаловать в герцоги. Взять хоть  Блэндфордова
отца, герцога Черчилля, и герцогиню Дженнингс, его жену, -  кто  они  такие,
Гарри? Да, черт возьми, сэр, кто они такие, чтобы задирать нос  перед  нами?
Где они были, когда наш предок скакал с королем Генрихом по  полям  Азинкура
или после Пуатье наполнял вином чашу  французского  короля?  Тысяча  чертей,
сэр, отчего бы Блэндфорду и не жениться на Беатрисе?  Он;  женится  на  ней,
черт возьми, или будет иметь дело со мной. Мы породнимся с  самыми  знатными
семьями Англии, и только с самыми знатными семьями Англии. Ты  -  Эсмонд  по
крови, дружище, а что до твоего рождения, тут уж ничего не поделаешь.  Давай
выпьем еще бутылку. Как? Больше не хочешь? Да ведь эту на две трети выпил я.
Хорошие вечера мы, бывало, проводили с моим  отцом;  ты  был  верен  ему  до
конца, Гарри. Ты постоял за родную кровь, а  что  до  твоей  незадачи,  тут,
знаешь ли, ничего не поделаешь... ничего не поделаешь.
     Старший из собеседников сказал, что его ждут за чайным  столом  миледи.
Юноша - лицо у него раскраснелось,  голос  был  громче  обычного  -  затянул
обрывок какой-то песни и пошел прочь из  комнаты.  Почти  тотчас  же  Эсмонд
услышал, как он скликает своих собак и смеется и разговаривает с ними. Все в
нем: жесты и взгляды, особенности речи и  походка,  -  живо  напоминало  ему
покойного лорда, отца Фрэнка.
     Так миновал канун Нового года; еще задолго до полуночи все разошлись по
своим комнатам; леди Каслвуд  вспоминала,  должно  быть,  другие  новогодние
ночи, когда звенели заздравные кубки и веселье не смолкало вокруг того,  для
кого ныне уже не существует счета времени, и не захотела дожидаться вместе с
детьми, покуда раздастся с соборной колокольни весть о рождении  1703  года.
Эсмонд  же,  когда  зазвонили  колокола,  сидел  в  своей  комнате  у  огня,
погруженный в раздумье, и, слушая, как замирают отголоски вдали, взглянул  в
окно, обращенное к городу,  и  увидел  высокие  башни  собора,  темнеющие  в
морозном небе, и ясные звезды в вышине над ними.
     Должно быть, зрелище  небесных  огней  навело  его  на  мысль  об  иных
светилах. "Итак, ее глаза уже ранили, и не раз, - подумал Эсмонд. - Но  кого
же - кто мне скажет об этом?" К счастью, здесь его кузен, и Эсмонд знал, что
без  особых  усилий  выведает  о  госпоже  Беатрисе  все   что   угодно   из
бесхитростной болтовни ее брата.

        "Глава VIII"
     Семейные разговоры

     Что больше всего нравилось Гарри в его юном кузене  и  чему  он  охотно
подчинялся   (ибо   не   видел   надобности   противиться),   -   был    тот
безмятежно-покровительственный тон, который усвоил себе  молодой  лорд,  как
будто повелевать было его неоспоримым правом и всем вокруг (кто был ниже его
званием) надлежало склоняться перед виконтом Каслвудом.
     - Я свое место знаю, Гарри, - говорил он. - Я  не  гордец;  мальчики  в
Винчестерском колледже зовут меня гордецом, но это неправда.  Я  всего  лишь
Фрэнсис Джеймс виконт Каслвуд, пэр Ирландии. А мог бы я быть (знаешь  ли  ты
это?) маркизом  и  графом  Эсмондом,  пэром  Англии.  Покойный  король,  мой
крестный отец, предлагал этот титул покойному лорду, но тот отказался.  Тебе
бы следовало это знать, Гарри, дружище, ведь ты член  семьи;  темная  полоса
так уж и останется в твоем гербе, но ты все-таки принадлежишь  к  одному  из
славных семейств в Англии, и ты был верен моему отцу, и, черт возьми, я  так
же буду верен тебе! Ты никогда не будешь нуждаться в друге, Гарри, покуда  у
Фрэнсиса Джеймса виконта Каслвуда есть в кошельке хоть шиллинг. Сейчас у нас
тысяча  семьсот  третий  год;  в   тысяча   семьсот   девятом   я   достигну
совершеннолетия. Я тогда возвращусь в Каслвуд; я буду  жить  в  Каслвуде;  я
заново отстрою  дом.  К  тому  времени  мое  состояние  вновь  приумножится.
Покойный виконт дурно вел дела и сильно расстроил мое состояние.  Моя  мать,
как ты сам видишь, живет очень скромно и не может дать мне  того  положения,
которое приличествует пэру королевства; у  меня  только  и  есть,  что  пара
лошадей, наставник и камердинер, который в то же время и грум.  Но  когда  я
достигну совершеннолетия, я изменю все это. Наш дом будет  таким,  каким  он
должен быть. Ты ведь будешь приезжать к нам в Каслвуд, правда,  Гарри?  Твои
две комнаты с окнами во двор всегда  будут  в  твоем  распоряжении;  а  если
кто-нибудь вздумает гнушаться тобой - черт возьми! - ему придется иметь дело
со мной. Женюсь я рано; Трикс к тому времени, пожалуй, будет уже герцогиней;
ведь в любой день может случиться, что пушечное ядро разорвет в  клочья  его
светлость.
     - Что такое? - вскричал Гарри.
     - Тсс, это тайна! - сказал милорд виконт. - Ты член семьи,  и,  клянусь
богом, ты доказал свою преданность нам,  а  поэтому  я  расскажу  тебе  все.
Блэндфорд женится на ней - или, - тут он положил свою маленькую руку на эфес
шпаги, - ты меня понимаешь. Блэндфорд знает, кто из нас двоих лучше  владеет
оружием. Тесак, рапира или кинжал и шпага,  пусть  выбирает  что  угодно:  я
всегда побью его. Мы уже мерились силами, Гарри, и, клянусь богом, он знает,
что я из тех людей, с которыми не шутят.
     - Но не хочешь же ты сказать, - заметил Гарри,  подавляя  смех,  но  не
скрывая удивления, - что ты можешь принудить лорда Блэндфорда, сына  первого
человека в королевстве, жениться на твоей сестре... приставив  ему  шпагу  к
горлу?
     - Я хочу сказать, что мы родня по материнской линии, хоть это и не  так
уж лестно. Я хочу сказать,  что  Эсмонды  не  хуже  Черчиллей  и  что  когда
воротится король, сестра маркиза Эсмонда ни в чем не будет уступать  дочерям
самых знатных вельмож в королевстве. Во всей Англии есть только два маркиза:
Уильям Герберт, маркиз Поуис, и Фрэнсис  Джеймс,  маркиз  Эсмонд;  а  теперь
слушай, Гарри, - только прежде поклянись, что никогда никому не  скажешь  об
этом. Дай мне слово джентльмена, ибо ты настоящий джентльмен, хоть ты и...
     - Ну ладно, ладно, - сказал Гарри несколько нетерпеливо.
     - Так вот: когда после несчастливой  дуэли  покойного  виконта  матушка
приехала с нами в Лондон искать суда на всех вас  (что  до  Мохэна,  он  мне
заплатит своей кровью, это так же верно, как то,  что  меня  зовут  Фрэнсис,
виконт Эсмонд), мы остановились в доме  нашей  кузины,  миледи  Мальборо,  с
которой прежде долгое время были в ссоре. Но в час  несчастья  она  осталась
верна родной крови, как и вдовствующая виконтесса, как и  ты,  Гарри.  Итак,
сэр, покуда матушка хлопотала перед покойным принцем Оранским, - ибо никогда
я не назову его королем, - а вы пребывали в заключении, мы все жили  в  доме
милорда Мальборо, который в то время находился с войском в Голландии и  лишь
приезжал ненадолго. И вот... но только, Гарри, ты верно никому не скажешь?
     Гарри еще раз поклялся сохранить тайну.
     - Ну вот, мы, видишь ли, превесело проводили там время; миледи Мальборо
нас очень полюбила и  пообещала  сделать  меня  своим  пажом,  а  для  Трикс
исхлопотала место фрейлины при дворе, и покуда матушка плакала, запершись  у
себя наверху, мы всячески веселились; и герцогиня постоянно целовала меня, и
ее дочери тоже, а Блэндфорд по уши влюбился в Трикс,  и  она  также  к  нему
благоволила, и однажды он...  он  поцеловал  ее  в  углу  за  дверью  -  да,
поцеловал, - а герцогиня накрыла их и отпустила по такой пощечине  обоим,  и
Трикс и Блэндфорду, что стоило посмотреть на это! А потом она сказала,  чтоб
мы тотчас же покинули ее дом, и обвинила матушку, будто все это  было  с  ее
ведома, но это неправда, она в ту пору и не думала ни о чем, кроме покойного
отца. Тогда-то мы и уехали в Уолкот. Блэндфорда заперли в его комнате  и  не
дали ему даже проститься с Беатрисой. Но я-то проник к нему. Я взобрался  по
водосточной трубе и заглянул в окно, перед которым он сидел и плакал.
     "Маркиз, - говорю я, как только он отворил окно и помог мне  влезть,  -
вам знакома моя шпага", - потому что шпагу я захватил с собой.
     "О виконт! - говорит он. - О мой дорогой Фрэнк! - И тут он бросился мне
на шею и громко зарыдал. - Я так люблю госпожу Беатрису, что умру, если  она
не будет моей".
     "Мой милый Блэндфорд, - говорю я, - вы еще слишком молоды, чтоб  думать
о женитьбе", - ему ведь было всего пятнадцать, а в  эти  годы  жениться  еще
рано.
     "Но я готов ждать хоть  двадцать  лет,  если  только  она  согласна,  -
говорит он. - Я никогда, никогда, никогда  не  женюсь  на  другой.  Даже  на
принцессе королевской крови не женюсь, сколько бы меня ни  заставляли.  Если
только Беатриса захочет ждать, ее  Блэндфорд  клянется  быть  ей  верным  до
гроба". И он мне дал  расписку  (только  там  были  ошибки,  потому  что  он
написал: _"Я гатов подпесатъ своей кровью"_, - а ведь это  не  так  пишется,
правда, Гарри?) в том, что  он  обязуется  не  жениться  ни  на  ком,  кроме
досточтимой  госпожи  Гертруды  Беатрисы  Эсмонд,  единственной  сестры  его
лучшего друга Фрэнсиса Джеймса, пятого виконта  Эсмонда.  Тогда  я  дал  ему
локон ее волос.
     - Локон ее волос! - воскликнул Эсмонд.
     - Да. Трикс  подарила  мне  его  в  тот  самый  день,  после  стычки  с
герцогиней. Мне он был ни к чему; поэтому  я  отдал  его  Блэндфорду,  и  мы
поцеловались на прощание и "сказали друг другу: "Прощай, брат мой". Потом  я
по той же трубе спустился на землю, а вечером мы уехали домой. И он теперь в
Кембридже, в Королевском колледже, куда и я вскоре отправлюсь; и если он  не
сдержит своего обещания (он только одно письмо прислал мне за это  время)  -
ему знакома моя шпага,  Гарри.  А  теперь  отправимся  на  петушиный  бой  в
Винчестер.
     - Но только знаешь что, - со смехом добавил  он,  помолчав  немного,  -
едва ли Трикс станет очень убиваться из-за него. Помилуй господи!  Стоит  ей
увидеть мужчину, как она уже готова строить глазки; всего лишь  месяц  назад
молодой  сэр  Уилмот  Кроули  из  Королевского  Кроули  и  Энтони  Хенли  из
Олресфорда обнажили из-за нее шпаги в Винчестерском собрании.
     В эту ночь мистеру Гарри спалось далеко не так сладко и приятно, как  в
первые две ночи, проведенные им в Уолкоте. "Итак, эти ясные глаза уже  сияли
другому, - думал он, - а прелестные губки,  или,  по  крайней  мере,  щечки,
принялись уже за дело,  для  которого  они  предназначены  природой.  Еще  и
шестнадцати лет нет ей, а уже один юный джентльмен вздыхает над  локоном  ее
волос, а два деревенских сквайра готовы  перерезать  друг  другу  глотки  за
честь протанцевать с нею. Не глупец ли я, что  лелею  в  себе  эту  страсть,
безрассудно раздувая огонь, который мне же опалит крылья? Крылья!  Не  лучше
ли сказать - костыли? Пусть между нами всего восемь лет разницы, но по опыту
жизни я на тридцать лет старше. Мне ли, с  моим  унылым  лицом  и  неловкими
манерами, питать надежду понравиться столь прекрасному созданию!  Каковы  бы
ни были мои заслуги, какое бы я ни завоевал себе имя, она даже слушать  меня
не  станет.  Она  будет  маркизой,  я  же  навсегда   останусь   безыменным,
незаконнорожденным сиротой. О господин мой, господин мой!  (И  тут,  томимый
страстной тоской, он задумался о клятве, данной бедному лорду в его смертный
час.) О моя госпожа, любимая и  великодушная,  оценишь  ли  ты  когда-нибудь
жертву, принесенную ради тебя бедным сиротою, которого ты любишь  и  который
так любит тебя?"
     Тут мучительное искушение овладело им. "Одно лишь мое  слово,  -  думал
Гарри, - одно лишь краткое признание, и все изменилось бы сразу; но  нет,  я
поклялся у смертного ложа моего покровителя. Ради него и его  близких,  ради
святой любви и радости прошлых дней я дал слово, и да поможет  мне  небо  не
нарушить его!"
     На следующий день, хотя Эсмонд ничем не  обнаруживал  происходившего  в
нем и, даже напротив того, сидя с друзьями за  утренней  трапезой,  старался
быть более обыкновенного  радостным  и  веселым,  его  дорогая  госпожа,  от
светлого взора которой, казалось, не могло укрыться  ни  одно  движение  его
души, заметила, что его гнетет какая-то тайная забота; ибо  не  раз,  покуда
длился завтрак, она тревожно взглядывала на него, и когда затем он  поднялся
к себе в комнату, она  почти  тотчас  же  последовала  за  ним  и  осторожно
постучалась у его дверей.
     Должно быть, ей все стало ясно, как только она переступила  порог,  ибо
нашего молодого джентльмена она нашла укладывающим вещи, согласно  принятому
им накануне решению - ни дня не медля, бежать от соблазна.
     Она плотно затворила  за  собой  дверь  и  прислонилась  к  ней,  очень
бледная,  со  сложенными  на  груди  руками,  устремив  взгляд  на  молодого
человека, который стоял на коленях перед раскрытым дорожным мешком.
     - Вы уже едете, так скоро?
     Он поспешно поднялся с колен, покраснев, быть может,  оттого,  что  его
как бы застигли врасплох, взял прекрасную руку своей госпожи - ту, что  была
украшена обручальным кольцом, - и поцеловал ее.
     - Так будет лучше, дорогая леди, - сказал он.
     - Я еще за завтраком знала, что  вы  уедете.  Я...  я  думала,  вы  еще
поживете здесь. Что случилось? Отчего вы не хотите остаться с нами подольше?
Что такое сказал вам Фрэнк? О чем вы так поздно разговаривали вчера вечером?
     - Мне дан отпуск из Челси всего на три дня, - сказал  Эсмонд,  стараясь
придать своему тону как можно более веселости. - Тетушка  -  она  велит  мне
звать ее тетушкой - теперь вправе указывать мне; ей я обязан моим офицерским
чином и моим расшитым кафтаном. Я теперь у нее в большой милости;  завтра  в
Челси обедает новый мой начальник - генерал  Лэмли,  который  назначил  меня
своим адъютантом, и  я  должен  присутствовать  на  этом  обеде.  Взгляните,
сударыня, вот письмо от вдовствующей виконтессы; я получил его со  вчерашнею
почтой, но не хотел говорить об этом, чтоб не нарушить веселья последней на-
шей встречи.
     Миледи взглянула на письмо и отложила его с  улыбкой,  в  которой  была
тень пренебрежения.
     - Мне не для чего читать это письмо, - сказала она (что, впрочем,  было
весьма  кстати,  ибо  в  послании  из  Челси,  написанном  тем  удивительным
французским,  языком,  которым  всегда  пользовалась   в   своей   переписке
вдовствующая  виконтесса,  Эсмонду  разрешалась  гораздо  более   длительная
отлучка, нежели он говорил. "Je vous donne,писала ее милость,  -  oui  jour,
pour vous fatigay parfaictement de vos parens fatigans" {Я  даю  вам  восемь
дней, чтобы вам успели окончательно  прискучить  ваши  скучные  родственники
(искаж. франц.).}).
     - Мне не для чего читать это письмо, - сказала она. -  Что  вам  сказал
вчера вечером Фрэнк?
     - Не много такого, чего бы я не знал сам, - отвечал мистер Эсмонд. - Но
я пораздумал над этим немногим, и вот мой вывод: я не  имею  права  на  имя,
которое ношу, дорогая леди; только благодаря вашему великодушию я  продолжаю
называться этим именем. Если какой-нибудь час я помышлял о  том,  что,  быть
может, и вам приходило в голову...
     - Да, Гарри, приходило, - сказала она. - Я думала об этом и  продолжаю,
- думать. Я охотнее назвала бы своим сыном вас, нежели самого  высокородного
принца в Европе, да, да, самого высокородного принца. Ибо кто еще столь добр
и отважен и кто будет так любить ее, как любите вы? Но есть  обстоятельства,
о которых матери трудно говорить.
     - Я знаю их, - с улыбкой прервал  ее  мистер  Эсмонд.  -  Я  знаю,  что
существует сэр Уилмот Кроули из Королевского Кроули и мистер Энтони Хенли из
Олресфорда,  и  милорд  маркиз   Блэндфорд,   которому,   видимо,   отдается
предпочтение перед другими. Скоро вы попросите меня надеть шаферский бант  и
потанцевать на свадьбе ее милости маркизы.
     - О Гарри, Гарри, все  это  вздор,  и  вовсе  не  то  страшит  меня!  -
вскричала леди Каслвуд. - Лорд Черчилль дитя еще, и его увлечение  Беатрисой
лишь ребяческая прихоть. Родители скорее согласятся  видеть  его  в  могиле,
нежели  позволят  ему  взять  жену  из  рода  менее  знатного,  нежели   его
собственный. Так неужели вы думаете, что я стану вымаливать мужа для  дочери
Фрэнсиса Эсмонда или допущу, чтобы моя девочка стала предметом ссор  сына  с
родителями, обманом войдя в эту гордую семью, где с  нею  станут  обходиться
как с низшею? Нет, я не пойду на подобное бесчестие. И Беатриса не  унизится
до этого. Ах, Генри, в ней, а не в вас причина моих  сомнений.  Я  знаю  вас
обоих, и я люблю вас; разве я должна стыдиться теперь этой любви? Нет,  нет,
никогда, и не думайте, милый мой Гарри,  что  вы  мне  кажетесь  недостойным
Беатрисы.
     Моя бедная девочка, вот за кого я боюсь, - меня страшит ее необузданное
своеволие, ее ревнивый нрав (говорят, и я была ревнива, но,  хвала  господу,
ныне я исцелилась от этого греха), ее тщеславие, против  которого  бессильны
мои уговоры ж  мои  молитвы,  -  лишь  страдания,  опыт  и  раскаяние  могут
исправить ее. Ах, господи! Не будет счастлив тот, кто ее  полюбит.  Ступайте
прочь, сын мой, оставьте ее, любите нас по-прежнему и  не  поминайте  лихом;
что же до меня, дорогой мой, вы знаете, что в  этих  стенах  собрано  сейчас
все, что я люблю на земле.
     Пришлось ли Эсмонду впоследствии  убедиться  в  истине  этих  печальных
слов, от глубины сердца сказанных  ему  его  любящей  госпожой?  Он  получил
предостережение, но и другие его получали, как прежде, так и после  него;  и
оно принесло ему не более пользы, нежели большинству мужчин.
     Молодой  виконт  был  несказанно  огорчен,  узнав,  что  Гарри   должен
вернуться в Лондон и не может сопровождать его на  петушиный  бой;  но,  без
сомнения, милорд утешился, когда победу одержали гэмшпирские петухи;  он  не
пропустил ни одной схватки и громко ликовал по поводу поражения, нанесенного
Сэссексу.
     По дороге к городу слуга Эсмонда, подъехав  к  своему  господину,  стал
рассказывать ему с лукавой усмешкой, что госпожа Беатриса велела приготовить
себе новое платье и голубые чулки, намереваясь нарядиться во все это нынче к
обеду; и, узнав об отъезде гостя, пришла в такую ярость, что  дала  пощечину
своей служанке. Бедняжка, по словам рассказчика, прибежала в людскую  вся  в
слезах, и след удара еще краснел на ее щеке. Однако Эсмонд  строго  приказал
слуге отстать на несколько шагов  и  замолчать  и  продолжал  путь,  занятый
своими мыслями, которых было у него предостаточно - и грустных и таких,  что
рождали чувство неизъяснимой радости и умиления.
     Его госпожа, с которою целый год он был  в  разлуке,  снова  стала  его
любимого госпожой. В семье, которая его оттолкнула и которую он любил горячо
и беззаветно, он снова был родным. Красота Беатрисы сияла ему теперь ласково
и мирно,  и,  глядя  на  нее,  он  испытывал  то  же  наслаждение,  с  каким
рассматривал улыбающиеся лики мадонн в монастыре Кадикса, когда  был  послан
туда с белым флагом; что же до его госпожи, трудно было описать то  чувство,
с которым он взирал на нее. Встреча с  ней  была  Счастьем;  расставание  не
показалось тягостным; сыновняя нежность, любовь,  почтительная  и  в  то  же
время заботливая, наполняли его душу при мысли о ней; так  было  и  есть,  в
близости или в разлуке, и так будет до смертного часа и того, что  ждет  нас
потом; это священное пламя горит в нем и, если будет на  то  милость  божья,
никогда не угаснет.

        "Глава IX"
     Я участвую в кампании 1701 года

     Итак, мистер  Эсмонд  воротился  в  Лондон,  и  если  его  внезапная  и
самовольная отлучка рассердила вдовствующую  виконтессу,  то  столь  быстрое
возвращение обрадовало ее и заст