есьма благодарен, если б вы сегодня  позволили  мне
занять в экипаже место рядом с вами; мне  многое  нужно  сказать  вам,  и  я
предпочел бы побеседовать с глазу на глаз.
     - Мистер Генри Эсмонд,  вы  оказываете  мне  честь  своим  доверием,  -
отвечал тот  с  церемонным  поклоном.  Милорд  всегда  оставался  изысканным
джентльменом, а в манере Эсмонда, невзирая на  его  молодость,  было  нечто,
указывающее, что и он джентльмен и никто не смеет обходиться с  ним  вольно.
Итак, они вместе вышли во двор замка, где уже ожидал легкий экипаж и  богато
убранные пегие ганноверские лошадки в нетерпении жевали удила.
     - Милорд, - сказал Гарри Эсмонд, когда они выехали за ограду  замка,  и
указал на ногу  лорда  Мохэна,  укутанную  теплой  фланелью  и  с  нарочитой
осторожностью  вытянутую  на  подушках,  -  милорд,  я  изучал  медицину   в
Кембридже.
     - Вот как, пастор Генри? - отвечал лорд Мохэн. - И что же, вы  намерены
получить диплом и лечить своих однокашников от...
     - От подагры, - перебил Гарри, глядя на него в упор. - Я весьма  сведущ
в лечении подагры.
     - Надеюсь, вы никогда сами не будете  страдать  ею.  Это  пренеприятная
болезнь, - сказал милорд, - и ее приступы просто мучительны! Ох!  -  Тут  он
скорчил отчаянную гримасу, словно испытал внезапный приступ.
     - Ваша милость почувствовали бы себя много лучше, сняв всю эту фланель:
от нее только воспаляются суставы,  -  продолжал  Гарри,  глядя  собеседнику
прямо в лицо.
     - В самом  деле?  Неужели  суставы  воспаляются?  -  воскликнул  тот  с
невинным видом.
     - Если б вы сняли фланель, и сбросили  эту  дурацкую  туфлю,  и  надели
сапог... - продолжал Гарри.
     - Вы мне советуете надеть сапоги, мистер Эсмонд? - спросил милорд.
     - Да, сапоги и шпоры. Три дня тому назад  я  видел,  как  ваша  милость
довольно резво бежали по галерее,  -  настаивал  Гарри.  -  Я  убежден,  что
тарелка каши на ночь куда менее  по  вкусу  вашей  милости,  нежели  бутылка
хорошего кларета; зато она позволяет вашей милости садиться за игру с  ясной
головой, тогда как у моего покровителя голова разгорячена и отуманена вином.
     - Гром и молния, сэр, уж не осмелитесь ли вы сказать,  что  я  нечестно
играю? - вскричал милорд и так стегнул лошадей, что они перешли в галоп.
     - Ваша милость трезвы, когда мой покровитель пьян, - продолжал Гарри. -
У вас с милордом шансы неравны. Я следил за вами, отрываясь от своих книг.
     - Каков юный Аргус! - воскликнул лорд Мохэн, который был  расположен  к
Гарри Эсмонду, да и Гарри, следует признать, охотно бывал  в  его  обществе,
ценя его остроумие и своеобразный задор. - Каков  юный  Аргус!  Но  смотрите
хоть во все свои сто глаз, вы  увидите,  что  я  всегда  играю  честно.  Мне
случалось за вечер  проигрывать  состояние,  случалось  проигрывать  с  себя
рубашку; а однажды я проиграл свой парик и пошел домой в ночном колпаке.  Но
ни один человек не может сказать, что я  обыграл  его,  пустив  в  ход  иные
средства, кроме умения играть. Я играл в Эльзасии с одним мошенником из тех,
что мечут фальшивые кости; я играл с ним на его уши и выиграл: одно из них и
сейчас лежит у меня на Боу-стрит в склянке со спиртом. Гарри Мохэн  согласен
играть с кем угодно и на что угодно - и всегда готов к услугам.
     - Но в доме моего покровителя,  милорд,  вы  затеяли  опасную  игру,  -
сказал Гарри, - и рискуете не только тем, что поставлено на карту.
     - Что вы хотите сказать, сэр? - вскричал милорд,  оборотясь  к  нему  и
сильно покраснев.
     - Я хочу сказать, - отвечал Гарри довольно ядовито, - что  ваш  приступ
подагры миновал, если он у вас вообще был.
     - Сэр! - вспыхнув, вскричал милорд.
     - По правде говоря, я думаю, что ваша  милость  не  более  страдает  от
подагры, нежели я. Но если уж на то пошло, перемена климата весьма полезна в
таких случаях. Право  же,  лорд  Мохэн,  лучше  будет,  если  вы  уедете  из
Каслвуда.
     - А по какому праву вы говорите мне это? -  воскликнул  милорд.  -  Это
Фрэнк Эсмонд послал вас?
     - Никто меня не посылал. А говорю  я  по  праву  человека,  охраняющего
честь своей семьи.
     - И вы готовы ответить за свои слова? - закричал  лорд  Мохэн,  яростно
нахлестывая лошадей.
     - Когда угодно, милорд; ваша милость опрокинете карету, если будете так
горячиться.
     - Клянусь богом, вы, кажется, не робкого десятка! - воскликнул  милорд,
разражаясь хохотом. - Должно быть, это  ваш  дьявольский  botte  de  jesuite
{Фехтовальный прием (франц.).} придает вам смелости, - добавил он.
     - Это забота о благополучии семьи, которая мне дороже всего на свете, -
с жаром возразил Гарри Эсмонд, -  о  чести  благороднейшего  покровителя,  о
счастье моей дорогой госпожи и ее детей. Им  я  обязан  всей  своей  жизнью,
милорд, и, не задумываясь, положу ее за любого из них. Зачем вы явились сюда
и нарушили мир и спокойствие этого дома? Зачем месяц за  месяцем  медлите  в
деревенской глуши? Зачем прикидываетесь больным  и  под  разными  предлогами
откладываете  свой  отъезд?  Для  того,   чтобы   обыграть   моего   бедного
покровителя? Будьте великодушны, милорд, и не пользуйтесь его  слабостью  во
зло  его  жене  и  детям.  Или  же  для  того,  чтоб  смутить  простую  душу
добродетельной женщины? Это все равно, что идти на штурм Тауэра в  одиночку.
Но вы можете запятнать ее имя своими назойливыми преследованиями, дав  повод
к вздорным  толкам.  Несомненно,  в  вашей  власти  сделать  ее  несчастной.
Пощадите же этих невинных людей и уезжайте отсюда.
     - Черт подери, да  уж  не  заглядываешься  ли  ты  сам  на  хорошенькую
пуританку, юный Гарри? - сказал  милорд  с  беззаботным  и  веселым  смехом;
казалось, он не без участия  слушал  страстную  речь  молодого  человека.  -
Признайся-ка, Гарри. Ты сам влюблен в нее? Пьянчуга Фрэнк Эсмонд не  избежал
судьбы всех смертных?
     - Милорд, милорд! - воскликнул Гарри. Краска бросилась ему  в  лицо,  и
глаза наполнились слезами. - Я никогда не знал матери, но эту леди я  люблю,
как родную мать.  Я  чту  ее,  как  верующий  чтит  святыню.  Когда  ее  имя
произносится без должного уважения, мне это кажется кощунством. Мне  страшно
подумать, что кто-нибудь может взирать на нее с  нечистыми  помыслами.  Молю
вас, заклинаю вас, оставьте ее. Не то быть беде.
     - Какая там беда! -  воскликнул  милорд,  яростно  стегнув  лошадей;  и
лошади - мы в ту пору уже выехали в дюны  -  помчались  таким  аллюром,  что
никакая человеческая рука не в силах была  их  сдержать.  Вожжи  лопнули,  и
взбесившиеся животные, не разбирая пути, неслись вперед, карету  бросало  из
стороны в сторону, а седоки отчаянно цеплялись за стенки, покуда наконец  не
увидели перед  собой  глубокий  овраг,  где  карета  неизбежно  должна  была
опрокинуться; тут оба джентльмена, не раздумывая, выпрыгнули каждый со своей
стороны. Гарри Эсмонд отделался падением в траву, которое  в  первую  минуту
оглушило его; но вскоре он поднялся на ноги, не испытывая  иных  последствий
прыжка, кроме дурноты и кровотечения из  носу.  Лорд  Мохэн  оказался  менее
счастливым: падая, он ушибся головой о камень и теперь неподвижно  лежал  на
земле без всяких признаков жизни.
     Несчастье это случилось, когда джентльмены были уже на пути к  дому;  и
лорд Каслвуд, выехавший на прогулку вместе  с  сыном  и  дочерью,  встретили
пустую карету  и  взмыленных  пони,  которые  все  еще  скакали,  путаясь  в
разорванных постромках; люди милорда повернули и остановили их.  Юный  Фрэнк
первым заметил красное платье лорда Мохэна, распростертого на земле,  и  вся
кавалькада поспешила на помощь к  несчастному,  над  которым  склонялся  уже
Гарри Эсмонд. Пышный парик и шляпа с перьями свалились с головы милорда,  из
раны на лбу  обильно  струилась  кровь,  и  казалось,  что  на  земле  лежит
безжизненное тело, - да так оно, впрочем, и было.
     - Великий боже! Он умер! - вскричал милорд. - Эй,  кто-нибудь,  скачите
за лекарем... нет, стойте. Я съезжу в Каслвуд и привезу Тэшера, он сведущ  в
хирургии. - И милорд в сопровождении сына поскакал по направлению к замку.
     Едва они скрылись из виду, как Эсмонд, понемногу придя в себя, вспомнил
о подобном же случае, свидетелем которого ему пришлось быть однажды на  пути
из Ньюмаркета в Кембридж; разрезав рукав милорда, он перочинным ножом вскрыл
ему вену на сгибе локтя и облегченно вздохнул, когда мгновение спустя из нее
хлынула кровь. Потребовалось не менее получаса,  чтобы  милорд  окончательно
пришел в себя, и подоспевший с маленьким Фрэнком  доктор  Тэшер  застал  его
вполне ожившим, хоть и бледным, словно мертвец.
     Когда силы к нему  вернулись  настолько,  что  он  мог  двигаться,  его
усадили на лошадь одного из конюхов, а на другую сел Эсмонд, причем  по  обе
стороны милорда шли люди, чтобы поддержать его в случае надобности, и с ними
достойный доктор Тэшер. Маленький Фрэнк и Гарри шагом ехали за ними.
     Когда мы повернули к замку, мальчик сказал:
     - Мы встретили маменьку, она была на террасе с доктором, и отец напугал
ее, сказав, что ты умер...
     - Что я умер? - спросил Гарри.
     - Да. Он сказал: "Подумай,  дорогая,  бедный  Гарри  убит",  -  но  тут
маменька громко вскрикнула, и - ах, Гарри! - она упала наземь, и я  подумал,
что и она умерла. А что сталось с отцом, - ты его таким никогда не видал: он
разразился самыми страшными проклятиями  и  побледнел,  как  полотно;  потом
как-то чудно засмеялся и приказал доктору сесть на его коня, а мне  ехать  с
ним вместе; и мы тотчас же отправились.  И  я  оглянулся  и  видел,  как  он
брызгает на маменьку водой из фонтана. Ах, до чего же она испугалась!
     Размышляя над этим необыкновенным происшествием - ибо лорд Мохэн  также
носил имя Генри и оба лорда часто звали друг друга Фрэнк и Гарри, - Эсмонд в
немалом смущении и тревоге приближался к дому. Его дорогая госпожа  все  еще
находилась в саду и с нею одна из ее служанок; милорда  не  было  видно.  Из
сада на дорогу ведут  несколько  ступенек  и  калитка.  Проезжая  мимо  этой
калитки, лорд Мохэн, мертвенно-бледный, с головой, повязанной  платком,  без
парика и шляпы, которые нес за ним конюх, но учтивый, как  всегда,  поклоном
приветствовал леди, сидевшую наверху.
     - Хвала всевышнему, вы живы, - сказала она.
     - И Гарри тоже, маменька, - сказал маленький Фрэнк. - Ура!
     Гарри Эсмонд спешился, чтобы взбежать по ступенькам к своей госпоже; то
же сделал и маленький Фрэнк, и один из конюхов увел обеих лошадей, тогда как
другой, со шляпой и париком  в  руках,  последовал  за  милордом  к  главным
воротам, до которых оставалось еще около полумили пути.
     - Ах, мой мальчик! Сколько страху я натерпелась из-за  вас!  -  сказала
леди Каслвуд, когда Гарри Эсмонд приблизился к  ней;  нежность  сияла  в  ее
глазах, голос звучал тепло и задушевно; и  она  простерла  свою  доброту  до
того, что поцеловала молодого человека (во второй раз она удостоила его этой
высокой чести) и пошла к дому, держа за руки обоих, его и сына.


        "Глава XIV"
     Мы следуем за ним в Лондон

     Спустя несколько дней лорд Мохэн оправился настолько, что мог  объявить
о своем отъезде; и на следующее же  утро  распростился  с  Каслвудом,  решив
ехать в Лондон не торопясь и дважды остановиться в пути  на  ночлег.  Хозяин
замка был с ним эти дни нарочито и церемонно учтив,  изменив  обычной  своей
искренней и беззаботной непринужденности; но все же не было  никаких  причин
сомневаться, что оба лорда расстаются добрыми друзьями,  хотя  Гарри  Эсмонд
приметил, что милорд виконт виделся со своим  гостем  только  в  присутствии
других, словно избегая оставаться с ним наедине. Не поехал  он  и  провожать
лорда Мохэна, изменив  своему  обыкновению,  -  ибо  он  всегда  с  радостью
встречал друзей и с неохотой отпускал от себя,  -  и  удовольствовался  тем,
что, когда лошади были  поданы  и  владелец  их,  уже  одетый  по-дорожному,
явился, чтобы проститься с дамами, он вместе с ним вышел во двор замка и там
с поклоном пожелал ему счастливого пути.
     - Мы скоро увидимся в Лондоне, Мохэн, - сказал милорд с  улыбкой,  -  и
тогда сведем все наши счеты.
     - Пусть это вас не беспокоит, Фрэнк,  -  дружелюбно  отозвался  тот  и,
протянув руку, был, видимо, немало удивлен мрачным и надменным выражением, с
которым милорд принял это прощальное приветствие; затем он вскочил в седло и
в сопровождении своих слуг тронулся в путь.
     Гарри Эсмонд был тут же и все это видел. Отъезд лорда Мохэна  ничем  не
напоминал его прибытие, к которому так готовились  в  Каслвуде  (старый  дом
принарядился, как только можно было, чтобы достойно встретить гостя); и весь
день потом обитателей замка не покидало какое-то тягостное уныние, навеявшее
на мистера Эсмонда мрачные предчувствия и  смутные  тревоги.  Лорд  Каслвуд,
стоя на крыльце, провожал взглядом своего  гостя,  пока  вся  кавалькада  не
скрылась под аркой наружных ворот. Перед тем как  выехать  за  ворота,  лорд
Мохэн оглянулся, и милорд виконт медленно приподнял свою шляпу и  поклонился
в ответ. Лицо его при этом приняло  какое-то  странное,  неживое  выражение,
удивившее Гарри. Он крепко выбранился и  ногой  оттолкнул  собак,  прыгавших
вокруг него; потом подошел к фонтану, расположенному в  середине  двора,  и,
прислонившись к столбу, стал смотреть в воду.  Эсмонд  пошел  через  двор  к
низенькой двери, которая вела в его комнату (ту, где когда-то жил капеллан),
но прежде чем войти, он обернулся и в окне верхней залы увидел леди Каслвуд;
прячась в складках занавеси, она глядела на милорда, неподвижно стоявшего  у
фонтана. Во дворе царила какая-то странная тишина;  и  вся  картина  надолго
запечатлелась в памяти Эсмонда - яркое синее  небо,  каменные  контрфорсы  и
тень от солнечных часов, падающая на слова memento  mori,  золотыми  буквами
начертанные на плите; две собаки, черная борзая и почти белый спаниель, одна
задрала  морду  к  солнцу,  другая  обнюхивает  камни  и  траву;  и  милорд,
прислушивающийся к  тихому  плеску  фонтана.  Удивления  достойно,  как  это
зрелище и этот звук падения водяной струи врезались в память человека, перед
взором которого сотни картин величия и опасности прошли, не оставив никакого
следа.
     Все утро леди Каслвуд весело смеялась и в присутствии мужа и его  гостя
была особенно радостна и оживленна. Но как только оба джентльмена  вышли  из
комнаты, веселая улыбка сразу сбежала с ее  лица,  уступив  место  выражению
тревоги, и, бросившись к Гарри, она сказала:
     - Ступайте за ними, Гарри, боюсь, у  них  там  что-то  неладно.  -  Так
Эсмонд в угоду миледи взял на себя роль соглядатая; и  сейчас  он  спешил  в
свою комнату, чтобы на свободе сочинить правдоподобную  историю  в  утешение
своей милой госпоже, ибо сам он уверился вполне, что  между  обоими  лордами
назрела нешуточная ссора.
     Время шло, и вечерами, как  встарь,  собирался  за  столом  каслвудский
семейный кружок; но тайная забота безмолвно и  незримо  омрачала  мысли,  по
крайней мере, троих из сидевших там людей. Милорд был ласков  и  добр  сверх
обыкновения. Когда б он  ни  выходил  из  комнаты,  взгляд  жены  неотступно
следовал за ним. В его же  обхождении  с  нею  появилась  какая-то  грустная
нежность и предупредительность, неожиданная для человека, обычно грубоватого
и не отличающегося изысканностью манер. Он часто и  любовно  называл  ее  по
имени, был кроток и нежен с детьми, особенно с сыном,  который  не  был  его
любимцем. Он также стал аккуратно посещать церковь, что не  входило  в  круг
его  привычек,  и  с  великим  усердием  выполнял  все  обязанности  доброго
христианина (даже слушал проповеди доктора Тэшера).
     - Всю ночь он ходит взад и вперед по  комнате;  что  с  ним  случилось?
Гарри, узнайте, что с ним случилось, - твердила леди  Каслвуд  своему  юному
родственнику. - Он отправил три письма в Лондон, - сказала она в другой раз.
     - Да, сударыня, к своему стряпчему, - отвечал Гарри,  который  знал  об
этих письмах и даже видел одно из них, где  речь  шла  о  намерении  милорда
сделать новый заем; и когда  молодой  человек  попытался  отговорить  своего
покровителя, милорд отвечал, что "деньги нужны ему для уплаты старого долга,
сделанного под залог имущества, которое теперь необходимо освободить".
     Что до денег, леди Каслвуд нимало не тревожилась. Любящую женщину редко
огорчают денежные  затруднения;  в  самом  деле,  трудно  доставить  женщине
большее  удовольствие,  нежели  потребовать,   чтобы   она   заложила   свои
драгоценности ради любимого человека; помнится,  мистер  Конгрив,  говоря  о
лорде Мальборо, утверждал, что причина успеха, которым  милорд  в  молодости
пользовался у женщин, коренится в том, что он брал у них деньги. "Не  всякий
мужчина способен ради них на такую  жертву",  -  говаривал  мистер  Конгрив,
бывший недурным знатоком известной части прекрасного пола.
     Каникулы Гарри Эсмонда  приближались  к  концу,  и  он,  как  уже  было
сказано, готовился воротиться в университет,  где  по  истечении  последнего
семестра ему предстояло получить диплом и принять духовный сан.  Он  вступал
на этот путь не из  благочестивых  побуждений,  как  подобало  бы  человеку,
готовящемуся посвятить себя  исполнению  столь  священных  обязанностей,  но
скорее следуя трезвому голосу благоразумия, побуждавшему его избрать  именно
это занятие. Он рассудил, что обязан всем семейству Каслвуд и что нигде  ему
не может быть лучше, чем вблизи от них; что  он  может  быть  полезен  своим
благодетелям, почтившим его глубоким доверием  и  искренней  привязанностью;
что может помочь в воспитании наследника титула, находясь при нем в качестве
наставника;  что  может  по-прежнему  быть  другом   и   советником   своего
покровителя и своей дорогой госпожи, которым угодно было утверждать, что  он
всегда для них останется таковым;  и,  отказавшись  от  всяких  честолюбивых
мечтаний, зревших, быть может, в глубине его  души,  он  надеялся  утешиться
мыслью, что жизнь его отдана на служение тем, кто для него всего дороже. И в
самом деле, госпожа его не раз говорила, что не хотела бы расстаться с  ним,
а ее воля была для него законом.
     Для леди Каслвуд последние дни  этих  памятных  каникул  ознаменовались
радостным событием: в одно прекрасное утро милорд, прочтя письма, полученные
из Лондона, заметил, как бы вскользь, что милорд Мохэн отправился в Париж  и
намерен предпринять длительное путешествие по Европе; и хотя известие это не
сняло, видимо, тяжести с души  самого  лорда  Каслвуда  и  не  изменило  его
поведения, супруга его, избавившись от причины своих тревог, приободрилась и
повеселела и всеми доступными  ей  средствами  утешения  стремилась  вернуть
милорду былое благодушие и рассеять его мрачные мысли.
     Сам он в объяснение их ссылался на нездоровье  и  объявил,  что  желает
посоветоваться с врачом, для чего  намерен  съездить  в  Лондон  и  повидать
доктора Чейна.
     Было решено, что его милость и Гарри Эсмонд до Лондона доедут вместе; и
в понедельник утром, октября 10-го дня 1700 года, оба они тронулись в  путь.
Накануне день был воскресный, но из-за сильного дождя семейство не поехало в
церковь; и милорд сам прочел в кругу своих домашних вечернюю молитву, сделав
это с необычной теплотой и глубоким чувством,  особенно  проникновенно,  как
показалось Гарри, произнес он слова прощального благословения. А  перед  тем
как всем разойтись по своим комнатам, он обнял и поцеловал жену  и  детей  с
большей нежностью, нежели обычно склонен был выказывать, и с душевным жаром,
воспоминание о котором впоследствии служило немалым утешением его близким.
     Поутру сели  на  лошадей  (после  прощаний,  не  менее  нежных,  нежели
накануне), ночь провели на постоялом дворе и к вечеру следующего дня прибыли
в Лондон, причем лорд  Каслвуд  сразу  направился  в  "Трубу",  гостиницу  в
Кокпите близ Уайтхолла, где милорд  привык  ост