е не  опускавшихся
перед ее взглядом, давно утратившим былую властность, -  что  он  узнал  или
заподозрил тайну своего рождения? Перемена  в  его  обращении  заставила  ее
вздрогнуть; и в самом деле, он теперь очень мало  походил  на  кембриджского
студента, который посетил ее два  года  назад  и  которому  она  выслала  на
прощание пять гиней через камердинера. Она внимательно оглядела  его,  потом
затряслась, быть может, несколько сильнее  обычного,  и  испуганным  голосом
сказала:
     - Здравствуйте, кузен.
     У него было, как мы уже говорили, совсем другое решение, именно  -  всю
жизнь прожить так, словно тайна его  рождения  ему  неизвестна,  но  тут  он
внезапно и вполне законно передумал.  Он  попросил  миледи  отпустить  своих
приближенных и, как только они остались наедине, сказал ей:
     - Уж если на то пошло, сударыня, то хотя бы "здравствуйте,  племянник".
Великое зло было причинено мне, и вам, и бедной моей  матери,  которой  ныне
нет в живых.
     - Бог свидетель, я в этом неповинна! - воскликнула она,  сразу  выдавая
себя. - Всему виною ваш распутный отец, это он...
     - Это он навлек позор на нашу семью, - сказал мистер Эсмонд.  -  Я  все
это знаю. Я никого не хочу тревожить. Те, кто  сейчас  носят  титул,  -  мои
благодетели, нежно мною любимые и никогда не  думавшие  причинить  мне  зло.
Покойный лорд, мой дорогой  покровитель,  узнал  истину  лишь  за  несколько
месяцев до своей смерти, когда патер Холт открыл ему ее.
     - Негодяй! Он нарушил тайну исповеди!  Он  нарушил  тайну  исповеди!  -
вскричала вдовствующая виконтесса.
     - Это неверно. Он знал об этом и  помимо  исповеди,  -  отвечал  мистер
Эсмонд.  -  Мой  отец,  будучи  ранен   на   войне,   обо   всем   рассказал
священнику-французу, скрывавшемуся после битвы, и еще другому священнику,  в
доме которого он умер. Этот джентльмен не помышлял о том,  чтобы  разгласить
тайну, покуда не встретился в Сент-Омере  с  патером  Холтом.  Последний  же
молчал о ней, имея в виду собственные  цели,  а  кроме  того,  желая  прежде
удостовериться, жива ли моя бедная мать. Она умерла  много  лет  назад;  так
сказал мне в свой смертный час мой бедный покровитель; и я не  сомневаюсь  в
истине его слов. Не знаю даже, мог ли бы я  доказать  законность  брака.  Но
если бы и мог, я не стал бы этого делать. Я не намерен обесславить наше  имя
и сделать несчастными тех, кого люблю по-прежнему, как  бы  жестоко  они  со
мной ни обошлись! Верьте мне, сударыня, сын не  усугубит  зла,  которое  вам
причинил  отец.  Оставайтесь  его  вдовою  и  не  отказывайте  мне  в  своем
расположении. Вот все, о чем я прошу вас; и больше никогда не будем касаться
этого предмета.
     - Mais vous etes un noble  jeune  homme!  {Но  вы  благородный  молодой
человек! (франц.).} - воскликнула миледи,  переходя,  как  всегда  в  минуты
волнения, на французский язык.
     - Noblesse oblige {Благородство обязывает (франц.).}, - ответил  мистер
Эсмонд, отвешивая ей низкий поклон. - Еще живы те, кому за их любовь и ласку
я не раз охотно обещал отдать жизнь свою. Неужели же мне теперь сделаться им
врагом и затеять с ними тяжбу из-за титула? Не все ли равно, кто носит  его?
Так или иначе он остается в семье.
     - Что в ней есть такого, в этой  маленькой  недотроге,  что  заставляет
мужчин так raffoler d'elle! {Быть без ума  от  нее  (франц.).}  -  вскричала
вдовствующая виконтесса. - Целый месяц  она  жила  здесь,  осаждая  жалобами
короля. Она  миловидна  и  хорошо  сохранилась,  но  у  нее  нет  того,  что
называется bel air {Осанка (франц.).}. При дворе его величества  короля  все
мужчины восхищались ею, а меж тем это была тогда  просто  восковая  куколка.
Сейчас она лучше и кажется сестрою своей дочери; но заслуживает ли она столь
неумеренных похвал? Мистер Стиль,  будучи  на  дежурстве  при  особе  принца
Георга, увидел ее, когда она с обоими детьми направлялась  в  Кенсингтон,  и
посвятил ей стихи, в которых обещает носить  ее  цвета  и  отныне  одеваться
только в черное. Мистер Конгрив  говорит,  что  напишет  "Скорбящую  вдову",
которая затмит его "Скорбящую невесту".  Леди  Мальборо,  -  хотя  мужья  их
враждовали и даже дрались, когда этот негодяй Черчилль  изменил  королю  (за
что его следовало повесить), - тоже влюбилась в нашу  вдовушку  и  оскорбила
меня в моем собственном доме, заявив, что приехала не к старой  вдове,  а  к
молодой виконтессе. Маленького Каслвуда с маленьким лордом  Черчиллем  водой
не разольешь, и они уже несколько раз  по-братски  оттузили  друг  друга.  А
распутник Мохэн, вернувшись в прошлом году из деревни, где он  раскопал  это
сокровище, бредил ею целую зиму, сравнивая ее с бисером, который мечут перед
свиньями, и в конце концов убил бедного дуралея Фрэнка. Ведь это  из-за  нее
они поссорились. Я отлично знаю, что из-за нее.  Признайтесь-ка,  племянник,
было между нею и Мохэном что-нибудь? Ну, скажите же: было или  нет?  Уж  про
вас самого я и не спрашиваю.
     Мистер Эсмонд весь вспыхнул.
     - Миледи чиста, как святые на небесах, сударыня! - вскричал он.
     - Э, mon neveu! {Племянник (франц.).} Многие святые оттого и попали  на
небеса, что им было что замаливать там. Вижу,  вы  не  умнее  других  и  без
памяти влюблены в нее.
     - Поистине, я всегда любил и почитал  ее  превыше  всего  на  свете,  -
отвечал Эсмонд. - И я не стыжусь этого.
     - А между тем  она  выставила  вас  за  дверь  -  отдала  приход  этому
отвратительному поросенку, сыну старой свиньи Тэшера, и говорит, что  больше
не пустит вас к себе на глаза. Все вы таковы, monsieur mon  neveu.  Когда  я
была молода, из-за меня состоялось, наверно, не менее тысячи дуэлей. А когда
бедный мсье де Суши бросился в канал в Брюгге из-за того, что я отдала танец
графу Спрингбоку, - я не могла выжать из себя ни  слезинки  и  танцевала  до
пяти часов утра. Это было на балу у  графа,  нет,  что  я  говорю,  у  лорда
Ормонда, а его величество оказал  мне  честь  тем,  что  всю  ночь  напролет
танцевал только со мной. Но как же вы выросли! Вот у вас есть  bel  air.  Вы
брюнет. Все наши Эсмонды брюнеты.  А  у  маленькой  недотроги  сын  блондин;
вылитый отец, тот тоже был блондин - и дурак. Вы  были  порядочным  уродцем,
когда вас привезли в Каслвуд, - одни  глаза  на  лице,  ни  дать  ни  взять,
вороненок. Мы хотели сделать из вас священника. Этот ужасный Холт - как  он,
бывало, пугал меня, когда мне случалось захворать!  То  ли  дело  мой  новый
духовник abbe {Аббат (франц.).} Дульет - премилый человек.  По  пятницам  мы
соблюдаем пост. Мой повар - человек весьма благочестивый и набожный. Вы ведь
тоже наш, не так ли? А верно ли, что принц Оранский очень болен?
     Такою беспечной болтовней занимала старая виконтесса  мистера  Эсмонда,
которого совсем сбила с толку  подобная  словоохотливость,  сменившая  былое
высокомерие. Но она вдруг прониклась к нему расположением - в  той  мере,  в
какой была способна на это, - да к тому же, пожалуй,  несколько  побаивалась
его; и теперь, молодым человеком, он чувствовал  себя  с  нею  настолько  же
непринужденно, насколько мальчиком был робок и молчалив. Она сдержала данное
обещание. Она ввела его в свое общество, довольно  многочисленное,  которое,
разумеется, состояло из приверженцев короля Иакова, так что за ее карточными
столами плелось немало интриг. Она представила мистера Эсмонда,  как  своего
родственника, многим выдающимся особам;  она  довольно  щедро  снабжала  его
деньгами, которые совесть не запрещала ему принимать  ввиду  связывавших  их
родственных отношений и тех жертв, которые он принес ради блага семьи. Но он
твердо решил, что никакой женщине более не  удастся  удержать  его  у  своих
юбок, и, быть может, лелеял уже втайне планы, как ему  отличиться  и  самому
составить себе имя взамен отнятого у него по  прихоти  судьбы.  Недовольство
жизнью школяра с ее мирным однообразием, горький внутренний  протест  против
рабской зависимости, на которую он обрек себя  ради  тех,  чья  непреклонная
суровость  заставляла  сердце  его  истекать  кровью,  беспокойное   желание
повидать свет, людей - все это привело его к мысли  о  военной  карьере  или
хотя бы об участии в двух-трех походах. Он стал добиваться  от  своей  новой
покровительницы, чтобы она похлопотала о нем, и в один прекрасный день  имел
честь быть назначенным в чине прапорщика в стрелковый полк ирландской  армии
под командой полковника Квина.
     Не  прошло  и  трех  недель  после  назначения  мистера  Эсмонда,   как
несчастный случай прервал жизнь короля Вильгельма, лишив Англию величайшего,
мудрейшего,  отважнейшего  и  самого  милосердного  государя,   какого   она
когда-либо знала. Если еще при жизни  этого  великого  монарха  у  противной
партии в обычае было порочить его славу, то радость, проявленная его врагами
в Англии и в Европе при  известии  о  его  кончине,  свидетельствуют  о  том
страхе, который он всем им внушал. Как ни молод был Эсмонд, у  него  хватило
ума (да и великодушия тоже)  возмутиться  нескромным  ликованием  лондонских
сторонников  короля  Иакова  после  смерти  этого  славного  монарха,  этого
непобедимого полководца, этого  мудрого  и  умеренного  правителя.  Как  уже
говорилось выше, верность изгнанному королю и  его  дому  была  традицией  в
семействе, к которому принадлежал мистер Эсмонд.  Все  надежды,  склонности,
воспоминания и предрассудки вдовы его отца были связаны с королем Иаковом, и
едва ли нашелся бы другой заговорщик, который  столь  же  шумно  защищал  бы
права короля и поносил его противников за карточным столом или  чашкою  чая.
Дом ее милости кишел церковниками, переодетыми и непереодетыми,  сплетниками
из Сен-Жермена и поставщиками последних версальских  новостей  -  вплоть  до
точных сведений о составе и численности  ближайшей  экспедиции,  снаряжаемой
французским королем из Дюнкерка на погибель принцу Оранскому,  его  армии  и
его двору. В этом доме она принимала герцога Бервика, когда он был в Лондоне
в девяносто шестом году. Она сохранила бокал, из которого он  пил  тогда,  и
поклялась не употреблять его до того  счастливого  дня,  когда  можно  будет
выпить из него за здоровье короля Иакова Третьего в честь его возвращения на
родину;  у  нее  хранились  также  разные  сувениры  королевы   и   реликвии
короля-праведника, который, если верить слухам, не всегда  был  праведником,
поскольку дело касалось ее, а также и многих других. Она  верила  в  чудеса,
свершавшиеся у его могилы, и  могла  рассказать  сотню  доподлинных  случаев
чудесного  исцеления  с  помощью  четок  благословенного  короля,  амулетов,
которые он носил, локонов его волос и всякой  всячины.  Эсмонду  запомнились
десятки удивительнейших историй, слышанных им от  легковерной  старухи.  Тут
был и епископ Отэнский, излечившийся от болезни, которая  мучила  его  сорок
лет и сразу прошла, как только он отслужил мессу за упокой души короля.  Тут
были и мсье Марэ, хирург  из  Оверни,  разбитый  параличом  на  обе  ноги  и
исцеленный по молитве короля. Тут был и Филипп Питет, бенедиктинский  монах,
страдавший приступами кашля, от которого он  так  бы  и  погиб,  если  б  не
обратился к помощи неба, призывая в заступники благословенного короля, после
чего его тут же прошиб обильный пот и он совершенно выздоровел. И  была  тут
жена мсье  Лепервье,  учителя  танцев  при  дворе  герцога  Саксен-Готского,
полностью исцелившаяся от ревматизма  благодаря  предстательству  короля,  -
чудо, в котором не должно сомневаться, так как пользовавший ее  врач  и  его
помощник под присягой подтвердили, что не были ни в какой мере  причастны  к
ее излечению. Всем этим россказням и сотням им подобных мистер Эсмонд  волен
был верить или не верить. Его престарелая родственница проглатывала  их  все
без разбора.
     У сторонников Высокой церкви не в  почете  были  эти  легенды.  Но  они
считали,  что  честь  и  справедливость  обязывают  их  сохранять   верность
низложенному королю; и едва ли у царственных изгнанников  нашелся  бы  более
горячий приверженец, нежели добросердечная госпожа,  в  доме  которой  вырос
Эсмонд. Она пользовалась влиянием  на  мужа,  быть  может,  большим,  нежели
подозревал сам милорд, который хоть и нарушал подчас  супружескую  верность,
но, тем не менее, весьма высоко  ставил  свою  жену  и,  не  будучи  склонен
утруждать себя  размышлениями,  охотно  принимал  те  взгляды,  которые  она
внушала ему.
     Для женщины с таким простым и верным сердцем служение  иному  государю,
кроме одного, законного, было немыслимым делом. Переход  на  сторону  короля
Вильгельма в  корыстных  целях  показался  бы  ей  чудовищным  лицемерием  и
вероломством. Ее взыскательная совесть так же мало могла примириться с этим,
как с воровством, подлогом или иным низким  поступком.  Лорда  Каслвуда  без
особого труда можно было бы перетянуть на противную сторону, но жену  его  -
никогда, и он препоручил ей свою совесть в этом  случае,  как  и  во  многих
других, если только соблазн был не слишком велик.  Что  же  до  Эсмонда,  то
именно  в  чувстве  любви  и  благодарности  к  миледи,  в  той  беззаветной
преданности ей, которая красной нитью прошла через его  юные  годы,  следует
искать причину, заставившую молодого человека принять и этот и многие другие
символы веры, преподанные ему его благодетельницей. Будь она вигом, он  стал
бы вигом тоже; последуй она учению мистера Фокса и сделайся  квакершей,  он,
без сомнения, отказался бы от парика и кружевных манжет и  предал  проклятию
шпагу,  узорный  камзол  и  чулки   с   золотым   шитьем.   В   повседневных
университетских спорах, где  весьма  сказывались  партийные  распри,  Эсмонд
сразу прослыл якобитом, и столько же из  тщеславия,  сколько  из  искреннего
чувства отдал свои симпатии тому, чью сторону держало его семейство.
     Почти все духовенство страны и  более  половины  прочего  ее  населения
держало эту сторону. Нет  в  мире  народа,  у  которого  верноподданнические
чувства были бы развиты  сильнее,  чем  у  нас;  мы  чтим  своих  королей  и
сохраняем верность им даже после  того,  как  они  давно  уже  нас  предали.
Всякий, кто проследит историю Стюартов, диву  дастся,  видя,  как  они  сами
швырялись  короной,  как  упускали  случай  за  случаем,   какие   сокровища
преданности растрачивали попусту и  с  каким  роковым  упорством  добивались
собственной гибели. Никто не имел более верных слуг, чем они; никто менее их
не умел пользоваться благоприятной минутой и не было у них  врагов  опаснее,
нежели они сами {*}.

                 {* Странно, как смертные люди за все
                       нас, богов, обвиняют!
                 Зло от нас, утверждают они; но не слишком
                       ли часто
                 Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают
                       безумством?}

     Когда на  престол  взошла  принцесса  Анна,  усталый  народ  облегченно
вздохнул,  радуясь  передышке  после  всех  войн,  распрей  и  заговоров   и
возможности в лице принцессы королевской крови  примирить  интересы  партий,
между которыми  была  поделена  страна.  Тори  могли  служить  ей  с  чистой
совестью; и в  то  же  время,  сама  принадлежа  к  тори,  она  представляла
торжество  стремлений  вигов.  Английскому  народу,  требовавшему  от  своих
государей привязанности  к  родному  семейству,  приятно  было  думать,  что
принцесса верна своему; и вплоть до последнего дня и  часа  ее  царствования
можно было  надеяться,  что  британская  корона  перейдет  к  королю  Иакову
Третьему,  как  оно  и  было  бы,  если   б   не   роковая   незадачливость,
унаследованная им от предков вместе с притязаниями  на  эту  корону.  Но  он
никогда не умел ни выждать благоприятного  случая,  ни  воспользоваться  им,
если  он  представлялся.  Он  шел  напролом,  когда  нужно  было   соблюдать
осторожность,  и  был  осторожен,  когда  следовало   рискнуть   всем.   Его
бездарность хоть  кого  может  привести  в  бешенство  даже  и  теперь,  при
воспоминании о его печальной истории. Не  распоряжается  ли  судьба  участью
королей по-иному, нежели участью простых смертных?  Похоже,  что  так,  если
судить по истории этого королевского рода, ради которого  так  беззаветно  и
так бесплодно пролито  было  столько  крови,  выказано  столько  верности  и
отваги.
     Итак, тотчас же после смерти короля по всему городу, от Вестминстера до
Лэдгет-Хилла затрубили герольды, среди всенародного  ликования  провозглашая
восшествие на престол Анны (дочки  уродины  Анны  Хайд  -  так  называла  ее
вдовствующая виконтесса).
     На  следующей  неделе  лорд  Мальборо  получил  орден  Подвязки  и  чин
главнокомандующего всеми военными силами ее величества королевы  английской.
Это назначение крайне взбесило вдову или, выражаясь ее словами, оскорбило ее
верноподданнические чувства к законному государю.  "Принцесса  -  игрушка  в
руках этой отвратительной фурии, которая у  меня  же  в  доме  осыпала  меня
оскорблениями. Что станется со страной, отданной во власть подобной женщины?
- восклицала виконтесса. - А уж  этот  прожженный  плут  и  изменник  милорд
Мальборо кого хочешь продаст, кроме  разве  своей  ведьмы-жены,  которой  до
смерти боится. Да, когда страна попала в лапы к  подобным  тварям,  хорошего
ждать не приходится".
     Такими приветствиями встретила перемену власти Эсмондова  родственница,
однако    с    возвышением    упомянутых     знаменитых     особ,     всегда
покровительствовавших людям более скромным, если те имели  счастье  снискать
их расположение, настали лучшие дни и для одного известного  нам  семейства,
давно уже в том нуждавшегося. Еще в  августе  месяце,  когда  мистер  Эсмонд
находился со своим полком в Портсмуте, перед  тем  как  покинуть  Англию,  и
занят был военными учениями, постигая тайны владения мушкетом и  копьем,  он
узнал, что  для  той,  кого  он  некогда  называл  своей  любимой  госпожой,
исхлопотали пенсион  по  ведомству  гербовых  сборов,  а  для  юной  госпожи
Беатрисы - обещание взять ее  ко  двору.  Вот  те  плоды,  которые  принесло
наконец пребывание бедной вдовы в Лондоне, - не отмщение врагам ее покойного
мужа,  но  примирение  со  старыми  друзьями,   которые   сочувствовали   и,
по-видимому, склонны были помочь  ей.  Что  же  до  товарищей  по  недавнему
несчастью и тюремному заключению Эсмонда, то полковник Уэстбери находился  с
главнокомандующим в Голландии; капитан Макартни отбыл  недавно  в  Портсмут,
где стоял его стрелковый полк в числе других войск, по слухам,  готовившихся
к отправке в Испанию под командой  его  светлости  герцога  Ормонда;  милорд
Уорик воротился домой; а лорд Мохэн, вместо того чтобы понести наказание  за
убийство,  столько  горестей  и  перемен  вызвавшее  в   семействе   Эсмонд,
отправился с блистательным посольством лорда Мэнсфильда ко  двору  курфюрста
Ганноверского, чтобы передать  его  высочеству  орден  Подвязки  и  любезное
письмо от королевы.

        "Глава IV"
     Обозрение предыдущего

     Те проблески света,  которым  озарил  его  туманное  прошлое  несвязный
рассказ бедного лорда, мучимого раскаянием и  изнемогающего  в  предсмертных
муках, позволили мистеру Эсмонду заключить, что  мать  его  давно  умерла  и
потому вопрос о ней, о защите ее чести, поруганной бросившим ее супругом, не
мог влиять на решение сына отстаивать  или  скрыть  от  мира  свои  законные
права.  Из   торопливых   признаний   милорда   явствовало,   что   истинные
обстоятельства дела стали ему известны лишь два  года  назад,  когда  мистер
Холт приехал к  нему  в  Каслвуд  и  пытался  вовлечь  его  в  один  из  тех
бесчисленных заговоров, которые  составлялись  тайными  вождями  якобитов  с
целью лишить принца Оранского жизни или трона; заговоров, столь  похожих  на
сговор простых убийц, столь подлых в выборе средств и  преступных  по  цели,
что поистине наш народ с полным правом отступился от злополучного  рода