ого она возвращалась.
     Она вошла в гостиную,  где  мы  сидели,  очень  бледная  и  вся  дрожа,
попросила пить и, только выпив стакан воды, поданный ей матерью, сняла капор
и начала свой рассказ.
     - Будем надеяться, что все сойдет хорошо,  -  сказала  она,  -  но  эта
встреча стоила королеве припадка. Когда мы. приехали, ее величество еще была
в Кедровой аллее, вдвоем с леди ***; мы вошли в сад через западную калитку и
направились в Кедровую аллею.  Доктор  и  епископ  вошли  вслед  за  нами  и
спрятались в кустах на боковой аллее. Когда мы подошли ближе, сердце у  меня
забилось так, что я едва могла перевести дух. Но принц  шепнул:  "Мужайтесь,
Беатриса", - и твердым шагом продолжал идти вперед. Он слегка  раскраснелся,
но не испытывал ни малейшего страха.  Ему  ли,  герою  Мальплакэ,  отступать
перед опасностью! - Эсмонд и Каслвуд переглянулись при этом  комплименте  по
адресу принца, видимо, не слишком приятном для слуха обоих.
     - Принц обнажил голову, - продолжала  Беатриса,  -  и  я  увидела,  как
королева оглянулась на леди Мэшем, словно  спрашивая:  "Кто  эти  двое?"  Ее
величество была очень бледна и казалась совсем больною на вид;  потом  кровь
прилила к ее щекам; миледи сделала нам знак подойти, и я,  держа  принца  за
руку, приблизилась к креслу. "Ваше величество,  соблаговолите  дать  милорду
виконту руку для поцелуя", - сказала фаворитками королева протянула руку,  а
принц преклонил колено, чтобы поцеловать ее, - он, кому не должно склоняться
ни перед кем из смертных, будь то мужчина или женщина! "Вы долго пробыли  на
чужбине, милорд, - сказала королева, - а между тем вате место было здесь,  в
доме вашей матери и сестры".  -  "Теперь  я  вернулся,  ваше  величество,  и
останусь здесь навсегда, если на то будет воля  моей  королевы",  -  отвечал
принц, снова отвесив глубокий поклон. "Вы взяли в жены чужестранку,  милорд,
и перешли в чужую веру;  разве  религия,  принятая  в  Англии,  недостаточно
хороша для вас?" - "Я вернулся в лоно  церкви,  к  которой  принадлежал  мой
отец, - возразил принц, - но это не умалило ни моей любви к матери, ни  моей
преданности вашему величеству".
     - Тут фаворитка сделала мне едва заметный  знак  отойти,  -  продолжала
Беатриса, - и я повиновалась, хотя мне  до  смерти  хотелось  услышать,  что
будет дальше; затем она наклонилась к королеве и что-то шепнула  ей,  отчего
та вздрогнула, издала какое-то бессвязное бормотание и,  ухватясь  за  ручку
кресла, вперила в принца испуганный взор. Он меж тем подошел к ней вплотную,
потом заговорил быстро и вполголоса; мне  удалось  только  разобрать  слова:
"отец, благословить, прощение"; и вдруг я увидела, как он  упал  на  колени,
вытащил какую-то бумагу, спрятанную у него на груди, и протянул королеве; но
та при виде ее вскрикнула, всплеснула руками и отдернула  ту  руку,  которую
принц ловил, чтобы поцеловать. Он, однако же, продолжал говорить,  оживленно
жестикулируя, и то прижимал руки  к  груди,  то,  напротив,  разводил  их  в
стороны, как бы желая сказать: "Вот я, брат ваш, весь перед вами и  в  вашей
власти". Леди Мэшем, зайдя с другой  стороны  кресла,  также  опустилась  на
колени и что-то говорила весьма  горячо  и  настойчиво.  Она  схватила  руку
королевы и подняла бумагу, которую выронила ее величество. Потом принц встал
и сказал что-то, словно намереваясь уйти; фаворитка же  сперва  с  удвоенным
пылом продолжала убеждать в чем-то свою госпожу, потом вскочила, побежала за
принцем и опять подвела его к  креслу.  Снова  он  опустился  на  колени  и,
завладев рукою королевы, которую она на этот раз не  пыталась  отнять,  стал
покрывать ее бесчисленными поцелуями, а миледи все это время не  переставала
нашептывать  королеве,  перемежая  мольбы  вздохами  и  рыданиями.   На   ее
величество словно нашло оцепенение; она только молча мяла в  свободной  руке
бумагу, которую  ей  дал  принц,  потом  вдруг  несколько  раз  пронзительно
вскрикнула и забилась в истерическом припадке.  "Довольно,  сэр,  хватит  на
этот раз", - услышала я голос леди Мэшем. Лакей, отошедший было за Банкетный
павильон, бежал уже к нам, встревоженный криками.
     "Скорее врача", - сказала леди Мэшем, и я  бросилась  за  доктором  А.,
который тотчас же вместе с епископом поспешил на мой зов. Леди Мэшем  успела
шепнуть принцу, что все идет как нельзя лучше и чтобы завтра он с  утра  был
наготове; и принц уехал  в  дом  епископа  Рочестерского,  где  его  ожидали
кое-кто из друзей. Итак,  решительный  ход  сделан,  -  заключила  Беатриса,
опускаясь на колени и складывая руки на груди. - Боже, храни  короля!  Боже,
храни короля!
     После того как Беатриса окончила свой рассказ, и волнение ее  несколько
улеглось,  мы  осведомились,  когда  можно  ожидать  возвращения  принца,  и
услышали в ответ, что он, возможно, проведет день у епископа Эттербери.  При
этом известии слушатели Беатрисы обменялись взглядами: ясно было, что у всех
троих промелькнула одна и та же мысль.
     Но кто возьмет на себя объявить ей о  принятом  решении?  Мсье  Батист,
или, иначе говоря, Фрэнк Каслвуд, густо покраснел  и  взглянул  на  Эсмонда;
полковник закусил губу и с позором отступил в тыл, к балкону; пришлось  леди
Каслвуд начать разговор, который заведомо не предвещал ничего хорошего.
     - Мы рады тому, что нашего  гостя  нет  дома,  -  сказала  она  мягким,
задушевным голосом, взяв дочь за руку.
     Беатриса сразу насторожилась, точно почуяла опасность, и  подозрительно
оглядела нас всех.
     - Рады? - переспросила она, и грудь ее начала вздыматься от волнения. -
Разве он уже успел надоесть вам?
     - Кое-кому здесь он чересчур уж пришелся по  сердцу!  -  крикнул  Фрэнк
Каслвуд.
     - Кому же? Вам, милорд, или матушке, которой завидно, что  он  пьет  за
мое здоровье? Или, может быть, главе нашего рода  (тут  она  с  высокомерным
выражением повернулась к полковнику Эсмонду); то-то он  за  последнее  время
донимает короля своими проповедями.
     - Мы не хотим сказать, что ты допускала излишние вольности в  обращении
с его величеством.
     - Весьма признательна, сударыня, - сказала  Беатриса  и  присела  перед
матерью, вызывающе вскинув голову.
     Но леди Каслвуд продолжала спокойно и с большим достоинством:
     - По крайней мере, никто не сказал этого, а можно было, если бы  только
приличествовало матери говорить подобные слова о  родной  дочери,  о  дочери
твоего отца.
     - Eh! Mon pere, - возразила Беатриса, - он был  не  лучше  всех  других
отцов. - И снова она бросила взгляд в сторону полковника.
     Всех нас словно резнуло, когда она произнесла эти французские слова;  и
тон и выражение в точности были переняты у нашего заморского гостя.
     - Ты многому научилась за этот месяц, Беатриса,  -  сказала  с  грустью
миледи, - раньше  ты  не  прибегала  так  часто  к  французской  речи  и  не
отзывалась дурно о своем отце.
     Беатриса, должно быть, почувствовала допущенный сгоряча промах, так как
густо покраснела при этих словах.
     - Я научилась почитать своего короля, - сказала она, выпрямившись, - не
мешало бы и другим относиться с большим доверием к его величеству, да  и  ко
мне тоже.
     - Если бы ты больше уважала свою мать, Трикс, - сказал Фрэнк, - было бы
лучше для тебя самой.
     - Я уже не дитя, - отвечала она,  повернувшись  к  брату,  -  мы  здесь
отлично прожили пять лет  без  ваших  благодетельных  советов  и  назиданий,
как-нибудь обойдемся без них и впредь.  Но  отчего  же  безмолвствует  глава
рода? - продолжала она. - Ведь он же главное лицо у нас в доме.  Или  милорд
ожидает, покуда его капеллан допоет псалмы, и лишь тогда намерен  приступить
к проповеди? Скорей бы; мне наскучили псалмопения. - В  своей  запальчивости
неосмотрительная девушка почти слово в слово повторила  то,  что  говорил  о
полковнике Эсмонде принц.
     - Вы себя выказали на редкость способной ученицей, сударыня,  -  сказал
полковник и затем, поворотясь к своей госпоже, спросил: - Употребил  ли  наш
гость эти слова в присутствии вашей милости, или же ему  угодно  было  одной
лишь Беатрисе посетовать на скуку моих проповедей?
     - Так ты с ним виделась наедине? - вскричал милорд, не  удержавшись  от
крепкого словца. - Ты с ним виделась наедине, черт возьми?
     - Будь он сейчас здесь, вы не посмели бы так оскорблять  меня;  да,  не
посмели бы! - вскричала его сестра. - Приберегите проклятия для вашей  жены,
милорд; мы тут не привыкли к подобным речам. Пока вас не было, мы с матушкой
жили в мире и согласии, и я была ей куда лучшей дочерью, нежели вы -  сыном.
Хорош сын, сколько лет уже только и  думает,  что  о  своих  лошадях,  своих
любовницах и своей папистке-жене!
     - Ах ты... - закричал милорд, выбранившись еще крепче  прежнего.  -  Ты
смеешь задевать Клотильду? Клотильда - ангел во плоти.
     Полковник Эсмонд едва сдержал улыбку, видя, как легко удалось  Беатрисе
искусным маневром отвлечь атакующего противника от главной цели.
     - Речь идет сейчас не о Клотильде, - заметил мистер  Эсмонд,  несколько
даже презрительно, - ее милость сидит в Париже,  за  сотни  миль  отсюда,  и
подрубает детские пеленки.  Дело  касается  сестры,  а  не  супруги  милорда
Каслвуда.
     - Он вовсе не лорд Каслвуд, - сказала Беатриса,  -  и  он  это  отлично
знает; он сын полковника Фрэнсиса Эсмонда, и только; он носит титул, который
ему не принадлежит, и живет в чужих владениях и знает это. - То  была  новая
отчаянная вылазка,  предпринятая  осажденным  гарнизоном,  очередная  alerte
{Атака (франц.).}, на этот раз в другом направлении.
     - Прошу простить, - отвечал Эсмонд.  -  Мои  права  не  доказаны,  и  я
никаких  прав  не  предъявляю.  Раз  мой  отец  не  объявил  никого  другого
наследником, титул законно перешел к вашему отцу, и милорд Каслвуд такой  же
полноправный хозяин своему имени и своим скромным  владениям,  как  и  любой
английский дворянин. Но и не об  этом  сейчас  речь,  как  вы  сами  знаете.
Позвольте же мне вернуться к предмету разговора; и если уж вы  хотите  знать
мое мнение, то я скажу вам, что  дом,  где  обитает  принц,  не  знакомый  с
чувством уважения к женщине, не место для молодой незамужней леди,  что  для
вас лучше сейчас находиться в деревне, нежели здесь, что гость наш прибыл  в
Англию  ради  большого  и  важного  дела,  от  которого  никакие  прихоти  и
безрассудства не должны его отвлекать, и что вам, Беатриса, после  того  как
вы столь блестяще провели сегодня свою роль, следует на время сойти со сцены
и предоставить другим актерам доигрывать пьесу.
     Все это было сказано ровным, спокойным голосом и с той  безукоризненной
вежливостью, которая, как я хочу надеяться, никогда не изменяла  говорившему
в обхождении с женщинами; {Мой дорогой отец имел  полное  право  утверждать,
что по отношению  к  нашему  полу  он  всегда  был  истинным  и  безупречным
джентльменом. Даже со мною, с самого нежного возраста, он всегда  обращался,
как с маленькою леди. Не помню, слыхала ли я от него хоть одно суровое слово
(хотя не  раз  заслуживала  этого),  и  с  последней  негритянкой  на  нашей
плантации он точно  так  же  был  всегда  добр  и  отменно  вежлив.  Зато  и
короткости он не допускал ни с кем, за исключением моей  матери,  и  отрадно
было видеть то взаимное доверие, которое  до  самых  последних  дней  царило
между ними. Повиноваться ему было радостью для  всех  ниже  его  стоящих;  и
матушка и все домашние постоянно соперничали  друг  с  другом  в  стремлении
угодить ему и трепетали от одной мысли, что могут доставить ему огорчение. И
при всем том не было  человека  скромнее  его,  кто  меньше  требовал  бы  и
довольствовался бы меньшим; и  мистер  Бенсон,  наш  каслвудский  священник,
принявший его последний вздох, говорил всегда: "Не знаю,  какого  вероучения
держался полковник Эсмонд, но жил он и умер, как истинный христианин". -  Р.
Э.-У.} полковник стоял при этом  у  стола,  а  виконтесса  и  Фрэнк  Каслвуд
держались по сторонам его, как бы готовясь обойти с флангов бедную Беатрису,
укрывшуюся за тем же столом.
     Дважды предприняв вылазку и оба раза потерпев неудачу, Беатриса, как  и
следовало ожидать, решила прибегнуть к ultima ratio {Крайний довод  (лат.).}
всякой женщины и ударилась в слезы. Прекрасные глаза ее заблестели влагою, а
я никогда не мог оставаться  равнодушным  к  подобному  проявлению  женского
горя, тем более в данном случае.
     - Вас трое, а я одна, - рыдала она, - и мать, и брат, и  вы,  Гарри,  -
все против меня. Что же я такого сделала, что дала вам повод к этим недобрым
взглядам и речам? Моя ли вина, если принц, как вы говорите,  пленился  мною?
Разве я звала его к нам? Разве не вашу волю я исполнила,  стараясь  скрасить
его пребывание здесь? Не от вас ли я привыкла слышать, что мой долг  умереть
за него, если понадобится? Не вы ли,  матушка,  учили  меня  денно  и  нощно
молиться за короля, ставя его благо превыше собственного? Чего же вы  теперь
от меня хотите, кузен? Да, вы, потому что я знаю,  что  этот  сговор  против
меня - ваших рук дело, И матушка и Фрэнк действуют по вашему наущению.  Куда
же вы прикажете мне направиться?
     - Я лишь хочу отвести от принца  опаснейшее  искушение,  -  внушительно
произнес Эсмонд. - Не дай мне бог сколько-нибудь усомниться в вас, Беатриса,
я лишь хочу уберечь его от соблазна. Ваша честь, я уверен,  не  нуждается  в
охране, но в  ней  нуждается  его  безрассудство.  По  своему  положению  он
настолько выше всех женщин, что любые его  домогательства  непременно  будут
беззаконными. Мы не желаем подвергать опасности ту, которая нам всех милее и
дороже, и потому, Беатриса, мы решили, что вы должны отсюда уехать.
     - Гарри говорит, точно по книге читает, -  сказал  Фрэнк,  присовокупив
одно из своих излюбленных проклятий, - и, черт возьми, каждое  его  слово  -
святая истина. Не можешь ты не быть красивой, Трикс; а  принц  не  может  не
волочиться за тобой. Так лучше тебе убраться подальше от греха,  потому  что
если только он  затеет  с  тобой  какие-нибудь  шутки,  никакое  величество,
настоящее или будущее, не помешает Гарри Эсмонду и мне свести с ним счеты.
     - Чего же мне  еще  бояться  при  таких  двух  защитниках?  -  спросила
Беатриса с некоторой горечью. - Покуда вы на страже, никто меня не обидит.
     - Надеюсь, что так, Беатриса, - сказал полковник Эсмонд, - и если принц
знает, что мы за люди, он и не будет пытаться.
     - А если нет? - мягко вмешалась леди Каслвуд. - Вспомните, что он вырос
в стране, где домогательства короля не почитаются  для  женщины  бесчестьем.
Уедем, милая моя Беатриса. Отправимся в Уолкот  или  в  Каслвуд.  Лучше  нам
переждать это время вне Лондона; а когда принц стараниями наших друзей будет
восстановлен в своих правах и водворится в Сент-Джеймсе или Виндзоре,  тогда
и мы спокойно вернемся в свой домик. Вы как думаете, Гарри и Фрэнк?
     Нечего и говорить, что Гарри и Фрэнк думали точно так же.
     - Что ж, будь  по-вашему,  -  сказала  Беатриса,  слегка  побледнев,  -
сегодня вечером леди Мэшем сообщит мне о том, как чувствует себя королева, а
завтра...
     - Не стоит откладывать до завтра, дорогая, - прервала ее леди  Каслвуд,
- мы можем переночевать в Хаунслоу и завтра к утру уже быть на месте. Сейчас
двенадцать часов; прикажите, кузен, чтобы к часу была подана карета.
     - Стыдитесь! - вскричала Беатриса в порыве обиды и  негодования.  -  Вы
оскорбляете меня этими жестокими мерами;  родная  мать  не  доверяет  мне  и
готова исправлять при мне обязанности тюремщика. Нет, маменька, с вами я  не
поеду, я не арестантка и не нуждаюсь в надзоре.
     Если бы я замышляла побег, неужели вы думаете, я не  нашла  бы  способа
обмануть вас? Я на подозрении у собственной семьи. Что ж, если те, от кого я
вправе ждать любви и  ласки,  отказывают  мне  даже  в  доверии,  лучше  мне
расстаться с ними. Я  уеду,  но  уеду  одна.  Я  выбираю  Каслвуд.  Мне  уже
привелось томиться там горем и одиночеством;  позвольте  же  мне  воротиться
туда, но не приставляйте ко мне стражу, избавьте  хоть  от  этого  унижения,
потому что я не в силах стерпеть его. Я уеду, когда  вам  будет  угодно,  но
только одна, или же вовсе не уеду.  Вы  же  оставайтесь  здесь  все  трое  и
торжествуйте свою победу надо мной и радуйтесь моему несчастью; я все  сумею
вынести, как выносила прежде. Пусть главный мой тюремщик  велит  закладывать
карету. Благодарю вас, Генри Эсмонд, за то, что вы  явились  душою  заговора
против меня. До конца дней я сохраню об этом память и буду  благодарна  вам;
что же до  вас,  братец  и  маменька,  то  не  знаю,  как  и  выразить  свою
признательность за вашу усердную заботу о моей чести.
     Она выплыла из комнаты, величественная, как  императрица,  на  прощание
метнув в нас вызывающий взгляд, и поле битвы осталось за нами, но  нам  было
немного страшно и даже как будто стыдно своей  победы.  Казалось,  ив  самом
деле, мы поступили чересчур сурово и жестоко, задумав обречь это  прекрасное
существо на изгнание и позор. Мы молча глядели друг  на  друга;  то  был  не
первый ход в этой злополучной игре, о котором мы горько сожалели  уже  после
того, как он был сделан. Шепотом, недомолвками, точно люди,  сошедшиеся  для
дела, которое им самим представляется постыдным, мы уговорились отпустить ее
одну.
     Спустя полчаса или около того она вновь вошла в комнату все  с  тем  же
надменным, вызывающим выражением лица. В руках у нее была  шкатулка,  обитая
шагреневой кожей.  Эсмонд  сразу  признал  эту  шкатулку:  в  ней  хранились
бриллианты, которые он  подарил  ей  к  несостоявшейся  свадьбе  с  герцогом
Гамильтоном и которые так ослепительно сверкали на ее  груди  в  злополучный
вечер прибытия принца.
     - Я прошу маркиза Эсмонда, - сказала  она,  -  взять  обратно  подарок,
которым он меня удостоил в ту пору, когда доверял мне больше, нежели теперь.
Я впредь не намерена пользоваться услугами и благодеяниями Генри  Эсмонда  и
хочу  вернуть  эти  бриллианты,  принадлежавшие  любовнице  одного   короля,
джентльмену, заподозрившему во мне  любовницу  другого.  Исполнили  вы  свою
обязанность выкликателя кареты, милорд маркиз? Не дадите ли мне в провожатые
своего лакея для уверенности, что я не сбегу дорогой? -  Мы  были  правы  во
всем, но она сумела заставить нас почувствовать себя виноватыми; мы выиграли
сражение, но казалось, что честь победы принадлежит этой  бедной,  обиженной
девушке.
     Крышку злосчастной шкатулки, заключавшей в  себе  бриллианты,  украшала
некогда баронская корона,  вытканная  на  ней  после  обручения  Беатрисы  с
молодым джентльменом, впоследствии ею отвергнутым; потом эту корону  сменила
другая, герцогская, которую бедняжке также  не  суждено  было  носить.  Леди
Каслвуд, взяв шкатулку, машинально, не думая о том, что делает, открыла  ее;
и что же - вместе с ожерельем, подарком Эсмонда, там лежал портрет покойного
герцога в виде миниатюры на  эмали,  который  Беатриса  носила  вделанным  в
браслет и сняла вместе с трауром в  день  приезда  короля;  как  видно,  она
совсем позабыла о портрете.
     - Ты и это также отдаешь, Беатриса? - держа миниатюру в руках, спросила
мать с жестокостью, какую  ей  не  часто  случалось  обнаружить;  но  бывают
минуты, когда и самая кроткая женщина становится жестокой и  даже  ангел  не
откажет себе порой в наслаждении торжеством {Это замечание  показывает,  как
дурно и несправедливо судят иногда о нашем поле даже  лучшие  из  мужчин.  У
леди Каслвуд вовсе не было намерения торжествовать над дочерью, она лишь  из
чувства долга указала на ее прискорбную ошибку. - Р. Э.}.
     Выпустив эту стрелу, леди Каслвуд и сама испугалась последствий  своего
поступка. Удар пришелся Беатрисе в самое  сердце;  она  вспыхнула,  поднесла
платок к глазам, потом поцеловала миниатюру и спрятала у себя на груди.
     - Я забыла, - сказала она, - мой позор заставил  меня  позабыть  отмоем
горе, но мать