нд у Фрэнка.
     - Матушка сама нашла письмо  в  книге,  на  туалетном  столе.  Беатриса
написала его еще здесь, - сказал Фрэнк. -  Матушка,  спускаясь  с  лестницы,
увидела ее у двери принца, которую она пыталась отворить,  и  с  той  минуты
более не оставляла ее одну до самого отъезда. Ему не пришло в голову  искать
письмо в книге, а у Мартина не было случая  сказать  ему.  Я  чуть  не  убил
Mapтина, хотя, в сущности, бедняга ни в чем не виноват: ведь он  думал,  что
привез письмо от Беатрисы к брату.
     Ни единым словом Фрэнк не попрекнул меня, хоть это  я  был  виною,  что
злодей очутился у нас в доме. Когда мы стучались в ворота, я спросил: "Скоро
ли будут готовы лошади?" - Фрэнк молча указал тростью за угол, откуда в  эту
минуту выводили уже оседланных лошадей.
     Мы поднялись наверх, чтобы проститься с  миледи;  она  вся  дрожала  от
волнения, и даже бывший с нею епископ, общество которого она всегда находила
столь приятным, не мог ее успокоить.
     - Вы говорили ему о том, что Беатриса в  Каслвуде,  милорд?  -  спросил
Эсмонд. Епископ покраснел и замялся.
     - Я... - начал он, - я...
     - Вы по заслугам  наградили  злодея,  -  прервал  его  Эсмонд.  -  Ваше
признание стоило ему короны. Госпожа моя побледнела.
     - Генри, Генри, - сказала она, - не убивайте его.
     - Может быть, еще не поздно, - сказал Эсмонд, - может  быть,  он  не  в
Каслвуд поехал. Дай бог, чтобы еще было не  поздно.  -  Епископ  начал  было
говорить  избитые  слова  о  верноподданническом  долге  и  священной  особе
государя, но Эсмонд сурово оборвал  его,  посоветовал  сжечь  все  бумаги  и
позаботиться о леди Каслвуд и пять минут спустя вместе с  Фрэнком  и  верным
Джоном Локвудом уже скакал по дороге в Каслвуд.
     Мы только что въехали в Олтон, когда навстречу нам попался не кто иной,
как  старый  Локвуд,  отец  Джона,  каслвудский  привратник,   шагавший   за
хекстонским дилижансом, который в  Олтоне  останавливался  на  ночь.  Старик
рассказал нам, что его молодая госпожа прибыла в Каслвуд  в  среду  вечером,
нынче же утром, то есть в пятницу, послала его в Кенсингтон  с  письмом  для
миледи, причем сказала, что письмо очень важное.
     Мы взяли на себя смелость распечатать его и  прочесть,  покуда  Локвуд,
ахая и охая, таращил глаза на молодого лорда, которого не видал  целых  семь
лет.
     Никаких важных известий в письме  Беатрисы  не  содержалось.  Оно  было
написано в шутливом тоне; Беатриса как бы не склонна была всерьез  принимать
свое заточение. Она спрашивала, дозволено ли ей навещать миссис Тэшер, да  и
вообще выходить за ограду дома, сообщала о здоровье своих павлинов и  ручной
лани, просила матушку прислать ей со  стариком  Локвудом  кое-какие  платья.
Далее она просила кланяться от нее известной особе,  если  другие  особы  не
усмотрят в том ничего непозволительного, и выражала надежду, что так  как  в
карты  теперь  играть  не  с  кем,  то  означенная  особа  займется  чтением
душеспасительных книг,  как,  например,  проповедей  доктора  Эттербери  или
"Eikon Basilike"; сама она также  намерена  обратиться  к  душеспасительному
чтению; милой маменьке, верно, приятно будет узнать, что она вовсе не думает
выплакать тут глаза.
     - Кто теперь живет в замке, кроме вас, Локвуд? - спросил полковник.
     - Прачка да стряпуха, сэр; а сейчас вот еще горничная госпожи  Беатрисы
и лакей из Лондона, а больше никого. Лакея  я  поместил  в  своей  сторожке,
подальше от девушек, - сказал старый Локвуд.
     Эсмонд карандашом приписал несколько слов к письму Беатрисы, после чего
отдал письмо старику и велел ему продолжать свой путь.  Мы  уже  знали,  чем
объяснить внезапное благонравие Беатрисы и для чего она  упомянула  в  своем
послании про "Eikon Basilike". Письмо для того только было  написано,  чтобы
навести принца на след первой записки, а заодно и услать  из  замка  старого
привратника.
     - Ночь лунная, ехать будет легко, - сказал Эсмонд, -  ободрись,  Фрэнк,
быть может, мы еще вовремя поспеем в Каслвуд. - И всю дорогу они  на  каждом
почтовом  дворе  расспрашивали,  не  проезжал  ли  нынче   высокий   молодой
джентльмен, одетый в серое и в таком же, как  у  милорда,  светло-каштановом
парике; а если проезжал, то когда именно. Из Лондона он выехал в шесть утра,
а мы в три пополудни. Он ехал почти с такой же скоростью,  как  и  мы,  и  к
концу пути все еще оставался на семь часов в выигрыше против нас.
     Заря еще не занялась, когда мы выехали на каслвудскую равнину. Путь наш
лежал мимо того самого места, где четырнадцать лет назад опрокинулась карета
и лорд Мохэн упал на землю без признаков жизни. Деревня еще не  просыпалась;
в кузнице не горел огонь, пуста была улица,  по  которой  мы  ехали  -  мимо
старого вяза, где в ветвях дремали еще грачи, мимо церкви и через  мост.  За
мостом мы спешились и, привязав лошадей, подошли к воротам замка.
     - Если с нею ничего не случилось, - дрожа всем телом, сказал  Фрэнк,  и
на глазах у него выступили слезы, - я поставлю серебряную статую богоматери!
- Он протянул руку и хотел уже стукнуть в дубовые  ворота  тяжелым  железным
молотком, но Эсмонд остановил его. У него были свои тревоги,  свои  надежды,
своя мука и отчаяние, но об этом он ни словом не обмолвился своему  спутнику
и ничем не выдал владевших им чувств.
     Он подошел к  сторожке  привратника  и  негромко,  но  настойчиво  стал
стучать в решетчатое оконце, покуда в нем не показался какой-то человек.
     - Кто здесь?  -  окликнул  он  нас,  выглянув  наружу;  то  был  лакей,
приехавший из Кенсингтона.
     - Лорд Каслвуд и полковник Эсмонд, - отозвались мы снизу. - Открой  нам
ворота и впусти нас, только не поднимай шуму.
     - Лорд Каслвуд? - переспросил тот. - Милорд давно здесь и спит в  своей
постели.
     - Отворяй сейчас же, черт тебя возьми! - закричал  Каслвуд,  разражаясь
проклятиями.
     - Никому я отворять не буду, -  сказал  тот  и  захлопнул  окно.  Фрэнк
выхватил пистолет; он выстрелил бы в привратника, если б Эсмонд  не  удержал
вновь его руку.
     - В такой большой  замок,  -  сказал  он,  -  всегда  можно  проникнуть
несколькими путями. - Фрэнк проворчал, что до  западных  ворот  в  обход  не
менее полумили. - Я знаю другой вход, не дальше ста ярдов отсюда, - возразил
мистер Эсмонд; и, ведя молодого виконта за руку, он стал  пробираться  вдоль
самой  стены,  сквозь  гущу   кустарника,   буйно   разросшегося   по   краю
полузасыпанного рва,  некогда  окружавшего  замок,  пока  наконец  дошел  до
маленького окошка в стене за контрфорсом, служившего патеру  Холту  потайным
ходом. Эсмонд проворно вскарабкался на выступ стены, выбил  стекло,  которое
уже успели вставить за это  время,  и  нажал  известную  ему  пружину;  рама
опустилась, оба джентльмена влезли в окно  и,  стараясь  ступать  как  можно
бесшумнее, прошли на двор, над которым уже алела заря  и  в  тишине  журчали
струи фонтана.
     Первым делом они поспешили к сторожке привратника, дверь которого нашли
незапертой; с пистолетами в руках они предстали перед насмерть  перепуганным
лакеем и приказали ему молчать. Затем они спросили его, когда  лорд  Каслвуд
прибыл в замок. (У Эсмонда кружилась голова  и  ноги  отнимались,  когда  он
задавал этот вопрос.) "Вчера вечером, часов около восьми", - был  ответ.  "И
что же он стал делать?" - "Его милость отужинали вместе с сестрицею". - "Кто
прислуживал за столом? Ты?" - Да, он и горничная миледи, они вдвоем подавали
ужин, тогда как прочие слуги хлопотали на кухне; в замке не нашлось вина,  и
его милости пришлось запивать еду молоком, чем он весьма был недоволен; и...
и госпожа Беатриса ни на шаг не отпускала от себя мисс Люси. Постель милорду
ведено было приготовить в комнатке  капеллана,  что  по  ту  сторону  двора.
Госпожа Беатриса спустилась вниз и шутила и смеялась со служанками, а  потом
заперлась у себя; а милорд еще долго стоял и  переговаривался  с  нею  через
дверь, и она все смеялась над ним. Потом он вышел во двор и стал ходить взад
и вперед, а она выглянула из верхнего окна; и милорд стал умолять ее,  чтобы
она сошла вниз и посидела бы с ним немного; но она не захотела и только  все
смеялась над ним, а потом захлопнула окно; тогда милорд что-то проговорил на
чужом языке, что звучало похоже на брань, и ушел в  отведенную  ему  комнату
спать.
     - И это все?
     - Все, - отвечал лакей, призывая честь свою в свидетели; не видать  ему
райского блаженства, коли он лжет.
     - Нет, было вот еще что. По приезде, а потом еще раз или два за  ужином
милорд, как водится, поцеловал свою сестрицу, и она его тоже.
     Услышав это, Эсмонд заскрежетал зубами от ярости и, верно,  задушил  бы
растерявшегося беднягу лакея, если бы  Каслвуд,  покатываясь  со  смеху,  не
схватил его за руку.
     - Если тебе весело оттого, что  твоя  сестра  целуется  с  посторонними
мужчинами, - сказал Эсмонд по-французски,  -  боюсь,  Беатриса  не  раз  еще
доставит тебе случай позабавиться. - С горечью подумал Эсмонд о  Гамильтоне,
Эшбернхэме, обо всех, кто прежде  срывал  те  розы,  аромат  которых  вдыхал
теперь молодой принц! Сердце сжалось в нем при  этой  мысли.  Уста  Беатрисы
показались ему оскверненными, ее красота потускнела, стыд и гордость  встали
стеною между ним и ею. Любовь умерла в его сердце; если бы  теперь  Беатриса
предложила ему свою любовь и корону в придачу, он с содроганием отверг бы  и
то и другое.
     Но презрение к Беатрисе не умерило гнева  полковника  против  человека,
послужившего поводом, если не причиною зла.  Фрэнк  задремал,  прикорнув  на
каменной скамье у стены. Эсмонд же расхаживал по двору взад и вперед,  думая
о том, как быть дальше. Не все ли равно, что произошло или чего не произошло
между принцем и этим жалким вероломным созданием.  Быть  может,  мы  поспели
вовремя, чтобы спасти от позора  тело  ее,  но  не  душу;  не  она  ли  сама
надоумила принца приехать сюда, лаской и хитростью постаралась избавиться от
прислуги, которая могла помешать им. Сердцем она уже пала, если  даже  телом
еще оставалась чиста; а ведь он целую жизнь посвятил тому, чтобы  борьбой  и
преданностью расположить к себе это сердце, которое она готова была  продать
за герб с короною или мановение августейшего ока.
     Передумав все свои горькие думы, он растолкал бедного  Фрэнка,  который
поднялся, зевая во весь рот, и объявил, что видел во сне Клотильду.
     - Ты должен поддержать меня в том, что я намерен предпринять, -  сказал
ему Эсмонд. - Мне пришло на ум, что, быть может, этот негодяй лишь  повторял
затверженный урок, и все, что он нам наговорил, - ложь; но если так,  то  мы
узнаем истину от джентльмена, который почивает в комнате  капеллана.  Только
сперва попробуем дверь, ведущую в покои миледи (так называли у нас  комнаты,
расположенные в северо-западном крыле), точно ли она заперта изнутри, как он
говорил. - Мы дернули дверь, но она не поддалась; лакей был прав.
     - Можно было отворить ее и потом запереть снова,  -  сказал  несчастный
Эсмонд. - Сколько раз основательница  нашего  рода  впускала  нашего  предка
таким путем!
     - Что ты думаешь делать, Гарри,  если...  если  мы  узнаем,  что  лакей
обманул нас? - Молодой человек с тревогой и страхом заглянул в глаза  своему
родственнику;  должно  быть,  выражение  этих  глаз  не  предвещало   ничего
хорошего.
     - Прежде всего послушаем, что нам скажут здесь, и совпадает  ли  это  с
рассказом лакея, - сказал Эсмонд и, войдя  в  пристройку,  отворил  дверь  в
комнату, о которой вот уже двадцать пять лет привык думать, как о своей.  На
столе горела свеча, принц лежал на постели  одетый  и  спал,  но  Эсмонд  не
слишком заботился о том, чтобы не нарушить его  покой.  Принц  проснулся  и,
увидя перед собой две  мужские  фигуры,  поспешно  выхватил  из-под  подушки
пистолет.
     - Qui est la? {Кто там? (франц.).} - окликнул он.
     - Маркиз Эсмонд, ваше величество, - отвечал  ему  полковник.  -  Маркиз
Эсмонд,  который  прибыл,  чтобы  приветствовать  ваше  величество  в  своем
Каслвудском замке и доложить  о  событиях,  происшедших  в  Лондоне.  Следуя
королевскому приказу, я всю последнюю ночь, после того как мы  расстались  с
вашим величеством, провел в переговорах с друзьями короля.  Весьма  досадно,
что желание вашего величества совершить загородную прогулку и  посетить  наш
скромный дом побудило короля без предупреждения покинуть вчера  Лондон,  так
как именно вчера представился случай, который едва ли повторится, и если  бы
королю  не  заблагорассудилось  проехаться  в  Каслвуд,  быть  может,  принц
Уэльский почивал бы сейчас в Сент-Джеймском дворце.
     - Проклятие! Джентльмены, - вскричал принц,  вскакивая  с  постели,  на
которой лежал одетым, - доктор заезжал ко мне вчера утром  после  того,  как
целую ночь провел у постели моей сестры, и сказал, что в этот день для  меня
нет никакой надежды увидеться с королевой.
     - Но обстоятельства сложились  иначе,  -  сказал  Эсмонд,  снова  низко
кланяясь принцу, - ибо в настоящее время королева, несмотря на все  старания
доктора, вероятно, уже скончалась.  Состоялось  заседание  Совета,  назначен
новый лорд-казначей; войска были подготовлены к тому, чтобы встать на защиту
прав вашего величества, и пятьдесят преданных джентльменов, принадлежащих  к
цвету британского дворянства, собрались, чтобы сопровождать во дворец принца
Уэльского, который в настоящее  время  был  бы  уже  признанным  наследником
престола, а может быть, и королем... если  б  вашему  величеству  не  пришла
охота подышать деревенским воздухом. Мы были готовы,  лишь  одной  особы  не
оказалось на месте - всемилостивейшей особы вашего величества, которая...
     - Morbleu, monsieur {Черт возьми, сударь (франц.).}, вы  слишком  часто
употребляете этот титул! - вскричал принц; он стоял у постели и  явно  ждал,
чтобы кто-нибудь подал ему кафтан. Но ни один из нас не тронулся с места.
     - Постараемся в будущем пореже досаждать вам этим, - ответил Эсмонд.
     - Что означают ваши слова, милорд? - спросил принц и что-то пробормотал
сквозь зубы; Эсмонд уловил выражение guet-apens {Ловушка (франц.).}.
     - Если кто-нибудь и ставил вам ловушку, сэр, - сказал он, - то  не  мы.
Не по нашему приглашению вы находитесь здесь. Мы же явились для того,  чтобы
отомстить за бесчестие нашего рода, а не довершить его.
     - Бесчестье! Morbleu, никакого бесчестья не было, - сказал принц, густо
покраснев, - все это лишь невинная забава.
     - Которую предполагалось закончить всерьез.
     - Клянусь честью дворянина, милорды,  -  порывисто  вскричал  принц,  -
что...
     - Что мы поспели вовремя. Непоправимое еще  не  совершилось,  Фрэнк,  -
сказал  полковник  Эсмонд,  повернувшись  к  молодому  Каслвуду,  который  в
продолжение этого разговора оставался у дверей. -  Взгляни  на  этот  листок
бумаги: его величество соизволил сочинять стихи в честь - или на бесчестие -
Беатрисы. Узнаю почерк и орфографию его  величества:  "Madame"  и  "Flamme",
"Cruelle" и "Rebelle",  "Amour"  и  "Jour".  Если  бы  искания  августейшего
поклонника увенчались победой, он не  стал  бы  тратить  время  на  рифмы  и
вздохи. - И точно, во время разговора Эсмонд нечаянно  взглянул  на  стол  и
заметил листок, на котором рукою  молодого  принца  нацарапано  было  начало
мадригала, предназначенного довершить наутро покорение его красавицы.
     - Сэр, - сказал принц, пылая от гнева  (он  уже  натянул  на  себя  без
помощи свой королевский кафтан), - я здесь не для  того,  чтобы  выслушивать
оскорбления.
     - А для того, чтобы наносить их, ваше величество, -  сказал  полковник,
отвешивая глубокий поклон, - и мы явились поблагодарить за честь,  оказанную
нашему семейству.
     - Malediction! {Проклятье! (франц.).} - воскликнул молодой  человек,  и
слезы обиды и бессильного гнева выступили у него на глазах. - Чего же вы  от
меня хотите, джентльмены?
     - Может быть, вашему величеству угодно будет  проследовать  в  соседнее
помещение, - сказал Эсмонд, не оставляя своего торжественного  тона,  -  там
хранятся некоторые бумаги, которые я был бы  счастлив  представить  вам  для
обозрения; позвольте, я покажу вам дорогу. - И, взяв со стола свечу,  мистер
Эсмонд, пятясь перед принцем в полном согласии с этикетом, перешел в комнату
капеллана, через которую мы недавно проникли в замок. -  Фрэнк,  кресло  его
величеству, - сказал Эсмонд своему спутнику, который был удивлен и  озадачен
всей  этой  сценой,  пожалуй,  не  меньше,  чем  главное  действующее  лицо.
Полковник между тем подошел к стенному тайнику над  камином,  открыл  его  и
вынул бумаги, столько лет пролежавшие там.
     - Не угодно ли вашему величеству взглянуть, - сказал он, -  вот  патент
на титул маркиза, присланный вашим августейшим отцом из Сен-Жермена  виконту
Каслвуду, моему  отцу;  вот  брачное  свидетельство  моей  матери,  а  также
свидетельство о моем рождении  и  крещении;  я  был  крещен  по  обряду  той
религии, превосходство которой ваш святой родитель так блистательно  доказал
примером всей своей жизни. Вот доказательства моих прав,  дорогой  Фрэнк,  и
вот что я делаю с ними: в огонь брачное свидетельство, в  огонь  рождение  и
крещение, в огонь титул маркиза  и  собственноручный  королевский  рескрипт,
которым ваш предшественник соизволил почтить  нашу  фамилию!  -  И  с  этими
словами Эсмонд одну за другой бросил  бумаги  в  камин.  -  А  теперь,  сэр,
позвольте напомнить вам, - продолжал он, - что наш род пришел в упадок из-за
своей преданности вашему; что дед мой разорился, проливая свою кровь,  и  не
пощадил жизни родного сына ради дела Стюартов; что за это же дело погиб  дед
нынешнего лорда Каслвуда (теперь уж ты  законный  и  настоящий  лорд,  милый
Фрэнк); что бедная моя тетка, вторая жена  моего  отца,  сперва  пожертвовав
своей честью вашему распутному и вероломному  семейству,  отдала  потом  все
состояние королю, в обмен же получила высокий титул,  от  которого  осталась
теперь кучка пепла и вот этот ярд бесценной голубой ленты. Вот она, я бросаю
ее на землю и топчу ногами; вот моя шпага, я ломаю ее и отрекаюсь от вас,  а
если бы вам удалось свершить то злое дело,  которое  вы  замышляли,  клянусь
небом, я пронзил бы ею ваше сердце, я не простил бы вас,  как  отец  ваш  не
простил Монмаута. Фрэнк последует моему примеру, не правда ли, Фрэнк?
     Фрэнк все это время растерянно  созерцал  бумаги,  пылавшие  в  камине;
услышав последние слова  Эсмонда,  он  обнажил  шпагу  и  переломил  ее,  не
поднимая головы.
     - Куда мой кузен, туда и я, - сказал он, пожав руку Эсмонду.  -  Маркиз
он или нет, я от него  никогда  не  отступлюсь,  черт  меня  побери!  (Прошу
прощения вашего величества!) И значит... значит, я теперь стою за  курфюрста
Ганноверского. Вы сами во всем виноваты, ваше величество.  Королева,  должно
быть, уже умерла. И не увяжись вы за Трикс сюда, в Каслвуд, вы  сегодня  уже
были бы королем.
     - Итак, я лишился короны,  -  заговорил  молодой  принц  по-французски,
порывисто и торопливо, как всегда, - потерял прелестнейшую женщину  в  мире,
утратил верность двух таких преданных сердец - скажите,  милорды,  можно  ли
пасть ниже? Маркиз, если я встану на колени перед вами, простите ли вы меня?
Нет, этого я не могу сделать, но я могу предложить вам иное  удовлетворение,
какое подобает джентльменам. Надеюсь, вы не  откажетесь  скрестить  со  мною
шпагу: ваша сломана, правда, но вон  там  есть  две  другие.  -  И  принц  с
мальчишеской стремительностью бросился к тайнику в стене, достал обе шпаги и
протянул их Эсмонду: - А! так вы согласны! Merci, monsieur, merci!
     Тронутый до чрезвычайности подобным знаком великодушия  и  раскаяния  в
причиненном зле, полковник Эсмонд поклонился так низко, что едва не коснулся
августейшей руки, оказавшей ему такую честь, и затем молча встал в  позицию.
Клинки скрестились, но тотчас же  Каслвуд  обломком  своей  шпаги  оттолкнул
шпа