шло ему даром: у него открылась оспа,  страшная
болезнь, щадившая замки не более хижин.

        "Глава IX"
     Я выздоравливаю после оспы в готовлюсь покинуть Каслвуд

     Когда миновал кризис болезни и к Гарри Эсмонду  возвратились  силы,  он
узнал, что маленький Фрэнк Эсмонд также болел оспой и уже успел  оправиться,
а миледи, его мать, и сейчас еще лежит в постели, равно как и двое или  трое
из домашней челяди. Доктор  Тэшер  сказал:  "Все  мы  должны  возблагодарить
провидение за то, что смерть пощадила миледи и ее  сына,  тогда  как  бедных
слуг она унесла в могилу", - и рассердился на Гарри, когда  тот  с  невинным
видом спросил, за что именно следует благодарить:  за  смерть  слуг  или  за
спасение господ? Точно так же юный Эсмонд не  мог  согласиться  с  доктором,
когда тот, навещая  миледи,  оправлявшуюся  уже  от  болезни,  рассыпался  в
уверениях, что оспа ничуть не повредила ее красоте, не дерзнув оставить след
на прелестных чертах виконтессы  Каслвуд,  тогда  как  Гарри,  вопреки  этим
льстивым речам, находил, что красота миледи сильно пострадала.
     Правда, когда болезнь совсем прошла, на лице ее милости не осталось  ни
рубцов, ни рябин (не считая разве одной лишь  небольшой  отметинки  на  лбу,
повыше левой брови); но  нежный  розовый  румянец  исчез  с  ее  щек,  глаза
утратили свой блеск, волосы поредели, и  вся  она  теперь  казалась  старше.
Точно неумелая рука, реставрируя прекрасную  картину,  стерла  верхний  слой
краски, легкими мазками наложенный на полотно, и обнажила его  грунтовку.  К
тому же должно признаться, что в течение года или  двух  после  перенесенной
болезни нос миледи был красноват и сохранял некоторую припухлость.
     Не было бы нужды упоминать обо всех этих мелочах, если б они не оказали
решающего влияния на судьбу нескольких людей, что нередко бывает в мире, где
комар подчас значит больше слона, а ничтожная кочка, как  показывает  пример
короля Вильгельма, может изменить путь целой империи. Однажды, когда Тэшер с
обычной своей угодливостью (постоянно вызывавшей  в  Гарри  Эсмонде  чувство
досады и раздражения) всячески заверял миледи в том, что лицо ее  ничуть  не
изменилось, юноша вдруг вмешался и заявил:  "Нет,  изменилось;  госпожа  моя
теперь и вполовину не так  красива,  как  прежде";  и  бедная  леди  Эсмонд,
услышав это,  невесело  улыбнулась  и  заглянула  в  небольшое  венецианское
зеркало, которое, должно быть, убедило ее в том, что глупый  мальчик  сказал
правду, ибо, когда она отвернулась от зеркала, глаза ее были полны слез.
     Зрелище чужих слез всегда рождало неистовую жалость в  сердце  Эсмонда,
и,  увидев  их  на  глазах  той,  кого  он  любил  больше  всего  на  свете,
неосторожный юноша бросился на колени и умолял ее простить его, называя себя
болваном, тупицей и скотом за то, что осмелился держать подобные  речи,  сам
будучи причиной ее болезни, а доктор Тэшер сказал ему, что медведь он  есть,
медведем и останется, и тем окончательно уничтожил бедного Эсмонда,  который
не пытался даже жаловаться.
     - Это мой медведь, доктор, и я не  позволяю  дразнить  его,  -  сказала
миледи, ласково проводя рукой по  голове  мальчика,  все  еще  стоявшего  на
коленях перед нею. - Ах, как поредели  у  вас  волосы!  И  у  меня  тоже,  -
добавила она с новым вздохом.
     - Не во мне дело, - сказала миледи Эсмонду после ухода  пастора,  -  но
скажите, Гарри, я в самом деле так изменилась? Увы! Боюсь, что это правда.
     - Сударыня, мне ваше лицо кажется самым добрым, нежным и  прекрасным  в
мире, - сказал мальчик; и он в самом деле так думал и  продолжает  думать  и
поныне.
     - Да, но каким оно покажется милорду, когда  он  вернется?  -  спросила
миледи, вздохнув и снова бросив взгляд в венецианское зеркальце. - Вдруг он,
как и вы, найдет меня безобразной - да, да, вы так и сказали: безобразной, -
ведь он меня разлюбит тогда. Все, что мужчина ценит  в  женщине,  -  это  ее
скромная красота. Почему он из всех дочерей моего отца выбрал  именно  меня?
Только по этой причине. Мы царствуем лишь день или два; и верьте мне, Астинь
знала, что Эсфирь уже недалеко.
     -  Сударыня,  -  сказал  мистер  Эсмонд,  -   Артаксеркс   был   азиат;
непостоянство - в обычаях его страны и в духе ее законов.
     - В подобных делах вы все азиаты, - сказала миледи, - или охотно  стали
бы ими, если  б  могли.  Поди  сюда,  Фрэнк,  дитя  мое.  Ты  здоров,  хвала
создателю. Твои кудри не поредели от этой противной оспы и на  твоем  личике
не осталось рябин, не так ли, мой ангел?
     Фрэнк жалостно захныкал при одной лишь мысли о подобном несчастье. Мать
с ранних  лет  приучила  юного  лорда  восхищаться  собственной  красотой  и
дорожить ею не меньше, чем дорожит прелестью своих черт модная красавица.
     Однажды, когда жар у Гарри  спал  и  болезнь  пошла  на  убыль,  что-то
похожее на чувство стыда вдруг остро кольнуло его в сердце - то была мысль о
том, что за все время болезни  он  ни  разу  не  вспомнил  о  бедной  дочери
кузнеца, чьи красные щеки еще месяц  назад  так  влекли  к  себе  его  взор.
Бедняжка Нэнси! Щеки ее увяли вместе с розами. Она заболела в  один  день  с
Эсмондом;  и  она,  и  брат  ее  умерли  от  оспы  и  покоились  теперь  под
каслвудскими тисами.  Из-за  частокола  палисадника  не  выглядывало  больше
улыбающееся личико, и некому было приветить старого Сиврайта у его одинокого
очага. Эсмонд охотно  поцеловал  бы  ее  в  наряде  смерти  (так  сказано  в
прелестных стихах мистера Прайора), но когда ноги юноши после  выздоровления
впервые коснулись земли, Нэнси давно уже лежала в могиле.
     От доктора Тэшера Гарри Эсмонд узнал горестную судьбу бедной девушки, о
которой давно хотел, но не решался спросить. Почтенный пастор рассказал, что
страшная болезнь побывала почти в каждом доме; что семнадцать человек умерло
от нее в деревне; и, называя умерших, упомянул также Нэнси  и  ее  братишку.
При этом он не преминул заметить, сколь благодарны господу должны быть  все,
кто остался в живых. Льстить и поучать было назначением  этого  человека,  и
надо отдать ему  справедливость:  он  выполнял  его  с  большим  усердием  и
постоянно упражнялся если не в том, то в другом.
     Итак, Нэнси не стало; и Генри Эсмонд, краснея оттого что  не  пролил  о
ней ни одной слезы,  принялся  сочинять  по-латыни  элегию  на  смерть  юной
сельской красотки. Он просил дриад оплакивать  ее  и  призывал  речных  нимф
скорбеть о ней. И так  как  отец  усопшей  занимался  ремеслом  Вулкана,  он
поспешил сравнить ее с дочерью Венеры, позабыв о том, что жена Сиврайта была
стара, безобразна и сварлива. Он строил постную мину, но, по правде  говоря,
сокрушался не более, чем наемный плакальщик на похоронах.  Первая  юношеская
или  девичья  страсть  всегда  почти  бесплодна:  она  умирает,  едва  успев
родиться.  Эсмонд  до  конца  своих  дней  сохранил   в   памяти   неуклюжие
стихотворные  строчки,  в  которых  его  муза  оплакивала  его   хорошенькую
возлюбленную; и не без стыда думал о том, как плохи были  эти  стихи  и  как
хороши они ему казались; как притворна была его скорбь и как он чуть  ли  не
гордился ею. Не правы те, кто говорит о простодушии юности. По моему мнению,
едва ли кто-нибудь еще в  мире  так  склонен  лгать  и  лицемерить  в  своих
взаимных чувствах, как молодые люди. Они обманывают самих себя и друг  друга
при помощи уловок, которые не действуют на  более  искушенного  человека;  с
годами мы становимся проще и учимся лучше понимать истину.
     Услышав о печальном  конце  Нэнси  Сиврайт,  миледи  сперва  ничего  не
сказала, но как только ушел доктор Тэшер, она взяла Гарри Эсмонда за руки  и
проговорила:
     - Гарри, прошу вас простить мне те жестокие слова, которые я наговорила
вам накануне вашей болезни. Я глубоко сожалею об участи бедняжки и  уверена,
что в тот вечер я в порыве гнева взвела на нее напраслину.  Как  только  мне
позволено будет выходить, вы должны свести меня к кузнецу, и мы  узнаем,  не
могу ли я чем-нибудь облегчить его горе. Несчастный! Потерять сразу и сына и
дочь! Как бы я стала жить без своих детей?
     И  в  самом  деле,  первая  прогулка  после  болезни,  которую   миледи
предприняла, опираясь на руну Эсмонда, привела их к домику  кузнеца.  Но  от
этого посещения старику отцу не стало легче; он встретил их сурово и говорил
неохотно. "Бог дал, бог и взял", - были его слова; он, Сиврайт,  знает  свой
долг верного слуги господня. Ему немного нужно, а уж теперь и подавно, -  не
надо ведь кормить столько ртов. Он пожелал доброго утра ее милости и мистеру
Эсмонду - молодой джентльмен сильно вытянулся за время  болезни,  и  на  его
лице почти не осталось следов; и с этими словами он отвесил угрюмый поклон и
вошел в дом, оставив миледи, молчаливую и несколько пристыженную,  у  дверей
кузни. Над могилой своих детей он поставил красивую плиту, которую и  сейчас
можно видеть на каслвудском погосте, и не  прошло  и  года,  как  к  именам,
вырезанным на этой  плите,  прибавилось  и  его  имя.  Перед  лицом  Смерти,
могущественнейшего из владык,  тщеславие  женщины  умолкает  и  ревность  не
решается переступить границы мрачного царства.  То  страсть  земная,  и  она
гаснет в холодном голубом просторе, окружающем нашу планету.
     Наконец, когда всякая опасность миновала, пришло известие, что милорд с
дочерью возвращается домой. День их  приезда  навсегда  запомнился  Эсмонду.
Миледи, госпожа его, с самого утра была в  страшном  волнении;  в  последнюю
минуту она побежала к себе в комнату и вышла оттуда с нарумяненными  щеками.
Сейчас должна решиться ее судьба. Красота ее исчезла, но кончилось ли вместе
с ней и ее царство? Еще миг, и она  узнает  это.  Уже  милорд  показался  на
мосту. Из углового окна видна была его статная  фигура  в  пурпурном  плаще,
верхом на сером иноходце, а рядом с ним на вылощенной гнедой  лошадке  ехала
его маленькая дочь в ярко-голубом платье. Миледи  прислонилась  к  камину  и
глядела на них, прижав руку к сердцу. От красных пятен на щеках она казалась
еще бледнее. Она поднесла к глазам платок и тотчас же отняла его,  судорожно
смеясь; румяна оставили красный след на белом батисте. Она снова бросилась в
свою спальню и воротилась с бледными щеками и покрасневшими веками, держа за
руку сына,  как  раз  когда  милорд  входил  в  залу,  сопровождаемый  Гарри
Эсмондом, который поспешил встретить  своего  благодетеля  и  подержать  ему
стремя.
     - Что это, Гарри, мой мальчик! - весело закричал милорд. - У тебя  лицо
вытянулось, как морда у борзой. Ты не похорошел от оспы, а ваша ветвь рода и
так никогда не славилась избытком красоты - хо-хо!
     Он захохотал и  с  завидной  легкостью  соскочил  на  землю,  красивый,
веселый, румяный, видный  собою,  точно  королевский  телохранитель.  Эсмонд
опустился на одно колено и почтительно приветствовал своего покровителя, как
только тот спешился, после чего подошел поздороваться с маленькой  Беатрисой
и помочь ей сойти с лошади.
     - Фи! Какой вы стали желтый! - сказала она. - А на лице у  вас  одна  -
две - три красных дырки. - И это была истинная правда, ибо грубая кожа Генри
Эсмонда навсегда сохранила следы болезни.
     Милорд снова захохотал, развеселившись еще более.
     - Разрази меня бог, -  сказал  он,  употребив  одно  из  любимых  своих
присловий, - от этой плутовки ничто не скроется. Она даже разглядела  румяна
и белила вдовствующей виконтессы и спросила, зачем  та  намазала  себе  щеки
краской. Верно, Трикс? А Тауэр, а Сент-Джеймский дворец, а  театр!  Она  все
успела повидать, даже принца Георга и принцессу Анну. Верно, Трикс?
     - Они оба  толстые-претолстые,  и  от  них  пахнет  брэнди,  -  сказала
девочка. Отец шумно захохотал.
     - Брэнди! - воскликнул он. - А откуда ты  знаешь,  как  пахнет  брэнди,
дерзкая девчонка?
     - Потому что так пахнет от вашей милости, когда  я  подхожу  поцеловать
вас после ужина, - ответила молодая леди, у которой и в самом деле  дерзости
было не занимать стать; это была настоящая цыганочка и притом хорошенькая на
загляденье.
     - А где же миледи? - спросил милорд, поднимаясь по лестнице  и  проходя
под тяжелой портьерой, скрывающей дверь гостиной. Эсмонду врезалась в память
статная фигура в пышных складках пурпурного плаща. За последние  месяцы  сам
он из мальчика превратился в  мужчину,  и  вместе  с  его  телом  выросли  и
возмужали его мысли.
     Лицо миледи, в котором Генри Эсмонд привык замечать всякую перемену,  с
заботливой преданностью  ловя  и  истолковывая  малейший  знак  радости  или
печали, еще много недель после приезда ее супруга хранило грустное и  унылое
выражение; и все это время она словно старалась рассеять ласками и  мольбами
какое-то недовольство милорда, от которого сам он не  спешил  отделаться.  В
своем стремлении угодить ему она  прибегала  ко  множеству  уловок,  которые
прежде пленяли его, но теперь, как видно, утратили свою силу. Он  больше  не
находил удовольствие  в  ее  пении;  и  она  перестала  петь  и  даже  детей
заставляла умолкать в его присутствии. За обедом милорд молчал и пил  больше
обычного, миледи же, сидя напротив, украдкой поглядывала на него и  тоже  не
говорила ни слова. Ее молчание досаждало ему  так  же,  как  и  ее  речи;  с
обычной бранью он ворчливо спрашивал, почему это  она  сидит  насупившись  и
словно воды в рот набрала; но стоило ей сказать слово, он резко обрывал  ее,
прося не говорить глупостей. Казалось, что бы она  теперь  ни  делала  и  ни
говорила - все было не по нем.
     Когда хозяин и хозяйка не в ладах меж собой, все в доме делятся на  два
лагеря. Гарри Эсмонд так трепетал перед милордом, что не  задумался  бы  три
мили пробежать босиком, чтобы выполнить его поручение; но перед леди  Эсмонд
он благоговел всем сердцем, с силой истинной  страсти,  и  ради  того,  чтоб
избавить ее от огорчения или оказать ей услугу, готов был в любой миг отдать
свою жизнь; сердечное чутье и подсказало ему вскорости,  что  его  обожаемая
госпожа несчастлива и что какая-то тайная забота (тайная, ибо она никогда не
говорила о своем горе) гнетет ее.
     Кто из видевших свет и знакомых с природой людской не догадается, какое
несчастье ее постигло? Правда, знавал я людей, которые до глубокой  старости
донесли в истинном цвету свою  юношескую  любовь.  Но  ведь  и  Томас  Парр,
слышно, дожил до ста шестидесяти лет, однако  же  обычная  продолжительность
человеческой жизни - семь десятков, и редко кто перевалит за этот предел;  и
так уж водится, что человек, который, подобно милорду,  женился  ради  одних
лишь прекрасных глаз, считает, что его обязательства  по  брачному  договору
кончаются, как только женщина перестает выполнять  свои,  и  его  любовь  не
долговечней ее красоты. Бывает, как я уже говорил, и по-иному:  сам  я  (да,
пожалуй, и каждый из нас) мог бы припомнить не  одну  семью,  где  священный
светильник любви, зажженный в юные годы,  никогда  не  угасал;  но  подобные
семьи, как и мистер Парр, как и великан  восьми  футов  росту  в  ярмарочном
балагане, исключение среди людей, чаще  же  всего  этот  бедный  светильник,
некогда озарявший брачный покой, бывает задут ветром или сквозняком  или  же
попросту с шипением гаснет от недостатка масла. А тогда - тогда Хлоя долгими
ночами томится, не смыкая глаз, рядом с мирно похрапывающим  Стрефоном;  или
vice versa {Наоборот (лат.).},  бедняга  Стрефон,  женившийся  на  бездушной
кокетке, ловит, проснувшись, неверное видение супружеского счастья,  которое
должно было длиться вечно и оборвалось, как всякий сон. Но ложе постлано,  и
ни тот, ни другая не смеют  покинуть  его,  пока  в  жизни  их  не  наступит
последний день, и тогда каждый заснет отдельно.
     Примерно в эту  пору  юный  Эсмонд,  довольно  искусный  в  нанизывании
рифмованных строчек, стихами  перевел  кое-какие  из  Овидиевых  посланий  и
принес их миледи, желая развлечь ее. Гарри заметил, как растрогали ее те  из
них, в которых говорилось о покинутых женщинах; и когда он читал о том,  как
Энона призывала Париса или Медея молила Язона вернуться к ней, леди  Каслвуд
вздыхала и говорила, что эти стихи самые лучшие.  И  она,  должно  быть,  не
задумалась бы изрубить на куски старого декана,  своего  отца,  если  б  это
могло вернуть ей милорда.  Но  прекрасный  Язон  ее  ушел,  как  уходят  все
прекрасные Язоны, и не во власти бедной волшебницы было удержать его. Милорд
хмурился лишь до тех пор, покуда встречал укор  в  печальном  взгляде  жены.
Когда же она сумела превозмочь себя и научилась придавать показную веселость
своему лицу и поведению, к ее супругу вернулось отчасти обычное  благодушие;
он уже не бранился и не бушевал за обедом, но порой даже  смеялся,  а  порой
зевал  без  стеснения;  стал  надолго  отлучаться  из  дому,  чаще  прежнего
приглашал к себе гостей и большую часть своих дней проводил на охоте или  за
бутылкой вина, как и раньше; разница была лишь в том, что теперь бедная жена
уже никогда не видела в его глазах  огонька  любви.  Супруг  ее  был  здесь,
рядом, но пламя погасло; и путеводный маяк больше не светил ей, как в  былые
дни.
     Каковы были чувства миледи, когда ей пришлось признать истину,  которую
не зря предрекало ей вещее зеркало, - что вместе с красотой кончилось  и  ее
царство и что дни счастья для нее миновали?  Что  делает  моряк,  когда  его
мачту и руль снесло бурей? Он ставит временную мачту и старается  править  с
помощью весла. Что происходит  в  доме,  с  которого  ураган  сорвал  крышу?
Оправившись от потрясения, потерпевший первым делом  спешит  убедиться,  что
дети его невредимы, затем отводит их под  надежный  кров,  чтобы  укрыть  от
дождя. Если пламя охватило дворец, мы  ищем  пристанища  в  сарае.  В  жизни
каждого человека случается - и не раз! - что внезапный шквал сбивает  его  с
пути; и все, что ему остается, - это искать спасения  на  скалах,  куда  его
выкинет волной.
     Когда леди Каслвуд убедилась, что корабль ее пошел ко дну, все, что  ей
осталось, - это, оправившись от понесенной потери, искать счастья, рискуя по
мелочам, в надежде на мелкие прибыли и удачи; так купец, потерявши  тысячные
богатства, покупает  indocilis  pauperiem  pati  {В  страхе  пред  бедностью
(лат.).} на несколько гиней товаров для нового корабля. Все  свое  уцелевшее
достояние она вложила в детей, балуя их сверх всякой меры, что при  подобной
кротости нрава было неизбежно; и всеми своими помыслами отдалась их благу  -
училась, чтобы им давать уроки, совершенствовала свои  природные  таланты  и
навыки, чтобы передать их своим малюткам.  Многие  достойные  женщины  видят
смысл своей жизни в том, чтобы делать добро ближним. Они словно  переполнены
добротой и испытывают необходимость поделиться ею с  другими.  Она  достигла
отличных успехов во французском и итальянском языках, а также  и  в  латыни,
начатки каковых знаний приобрела еще в ранней юности благодаря своему  отцу;
но от супруга она скрывала все эти совершенства, опасаясь, быть  может,  как
бы он не счел их обидными для себя, ибо  милорд  был  небольшой  охотник  до
книг, об ученых женщинах отзывался с презрительным пофыркиванием  и  был  бы
весьма недоволен, узнав, что ею жена может сделать разбор латинского текста,
в котором сам он  не  понял  бы  и  двух  слов.  Юный  Эсмонд  бывал  ей  то
наставником, то помощником,  смотря  по  обстоятельствам.  Во  время  частых
отлучек милорда уроки у них шли без помех; и матери и дочери на  диво  легко
давалось  учение,  хоть  последняя  училась  неровно,  отдавая  дань  своему
капризному нраву. Что до маленького лорда, то он, должно сознаться, пошел  в
отца:  любил  игры  и  забавы,  любил  лошадей,  особенно  маленького  пони,
подаренного ему отцом, который иногда брал его с собой на охоту, предпочитая
все это Кордериусу и Лили; командовал деревенскими мальчишками,  из  которых
составилась у него целая свита, подчас даже порол их, проявляя свою власть с
гордым