напомнила мне о том и о другом. Прощайте, матушка;  не  думаю,
чтобы я когда-нибудь вам простила; что-то оборвалось между нами, и ни слезы,
ни время не поправят дела. Я всегда знала, что я  одна  на  свете;  вы  меня
никогда не любили, никогда, и я вызывала вашу ревность еще в те годы,  когда
отец сажал меня к себе на колени. Отпустите меня; чем  скорей  я  уеду,  тем
лучше; я не хочу более вас видеть.
     - Ступай, дитя мое, - отвечала ей мать, по-прежнему строго,  -  ступай,
склони свою гордую  голову  и  на  коленях  моли  о  прощении;  быть  может,
одиночество смирит твой дух и  заставит  тебя  раскаяться.  Не  упреки  твои
страшат меня, бедная моя Беатриса, меня страшит  твое  черствое  сердце;  да
смягчит его господь и да вразумит  тебя,  чтобы  когда-нибудь  ты  научилась
ценить свою мать.
     Если моей госпоже и свойственна была жестокость,  то  никакие  силы  не
заставили бы ее сознаться в этом. Она умела быть еще высокомерней дочери,  и
я подозреваю, что гордость духа досталась Беатрисе по наследству.

        "Глава XI"
     Гость покидает наш дом, найдя его недостаточно гостеприимным

     Час спустя Беатриса выехала из Лондона; вместе с ней в почтовую  карету
села ее горничная, а  на  козлах  поместился  вооруженный  слуга  на  случай
какой-либо опасности. Эсмонд и Фрэнк хотели верхом сопровождать  карету,  но
Беатриса с негодованием отвергла их общество, и вместо того был послан вслед
за каретой еще один слуга, со строгим наказом  не  оставлять  путешественниц
ранее, чем завтра поутру, когда они минуют Хаунслоу-Хит. А так как эти  двое
составляли всю мужскую прислугу леди Каслвуд, то Эсмондов верный Джон Локвуд
должен был заменить их в доме на время их отсутствия, хотя  гораздо  охотнее
согласился бы сопровождать в деревню мисс Люси, свою любезную.
     Обед прошел в невеселом молчании; в доме точно сразу стемнело, когда не
стало там ясного лица Беатрисы. Днем пришло известие от  фаворитки,  которое
несколько рассеяло уныние, овладевшее всеми нами. "Королева испытала сильное
потрясение, - гласила записка, - но сейчас ей  лучше,  и  все  идет  хорошо.
Пусть _милорд Каслвуд_ будет готов явиться, как только мы пришлем за ним".
     Под вечер пришла еще одна записка: "В Совете было  сегодня  генеральное
сражение; лорд-казначей сломал свой жезл и больше никогда уж его не  вернет;
преемника пока не назначено. У лорда Б*** на Голден-сквер  собирается  нынче
большое общество, преимущественно из вигов. Если он  заколеблется,  найдутся
другие, более надежные. У королевы припадки не повторялись, она  в  постели,
хотя и чувствует себя лучше. Будьте готовы поутру, я надеюсь,  что  к  этому
времени все уладится".
     Принц воротился вскорости после того, как ушел посланный, принесший эту
записку. Его королевское высочество столь  усердно  почтил  своим  вниманием
винный погреб епископа, что беседовать с ним сейчас о делах было бы попросту
потерей времени. Он был препровожден в  свою  королевскую  опочивальню;  при
этом он все время называл Каслвуда по имени и совершенно позабыл ту роль, от
исполнения которой зависели его корона и безопасность. Хорошо еще, что слуги
леди Каслвуд были усланы из дому и слыхали его только те,  кто  не  мог  это
выдать.  Голосом,  прерываемым  царственною  икотой,   он   осведомился   об
очаровательной Беатрисе; легко дал раздеть себя и уложить в постель, и через
минуту уже погрузился в тот глубокий, лишенный сновидений сон, которым  Вакх
благодетельствует своих почитателей. Мы подумали,  что  хорошо  бы  Беатрисе
увидеть его таким. Мы почти пожалели, что ее нет.
     Один из джентльменов, бывших в тот вечер на Кенсингтон-сквер,  оказался
настолько глуп, что ночью поскакал в Хаунслоу  и  заехал  в  гостиницу,  где
обычно останавливалась миледи и ее домашние, едучи  из  Лондона.  Эсмонд  не
велел хозяину докладывать госпоже Беатрисе о его  прибытии  и  имел  счастье
дважды пройти мимо дверей комнаты, в которой она спала со своей горничной, и
ранним: утром наблюдать их сборы к отъезду. Он видел, как она  улыбнулась  и
сунула деньги в руку лакея, которому было  приказано  следовать  за  каретой
верхом до самого Бэгшота. Второй слуга, сидевший  на  козлах,  был  вооружен
пистолетами, и Беатриса, видимо, решила, что с нее достаточно  будет  одного
провожатого; отпущенный ею  слуга  многочисленными  поклонами  приветствовал
свою молодую госпожу, потом завернул на кухню выпить кружку эля и вместе  со
своим собратом, кучером Джоном, и его лошадьми пустился в обратный путь.
     Не отъехав и мили от Хаунслоу, почтенные друзья остановились пропустить
еще по стаканчику, и тут, к немалому испугу обоих, их  нагнал  мчавшийся  во
весь опор Эсмонд. На строгий вопрос полковника лакей  отвечал,  что  молодая
госпожа просила передать всем в  доме  ее  почтение,  а  более  не  поручала
ничего, что ночь она проспала отлично и что на исходе этого дня  располагает
быть уже в Каслвуде. Продолжать беседу с ним полковник не мог за отсутствием
времени и, пришпорив коня, поскакал дальше,  торопясь  в  Лондон,  где,  как
известно читателю, его ожидало дело первостатейной важности.  Мысль  о  том,
что Беатриса находится вдали от опасности, служила  ему  немалым  утешением.
Конь донес его до Кенсингтон-сквер (он  хорошо  знал  дорогу  туда,  славный
Серый!) раньше, чем августейший гость проспал свой вчерашний хмель.
     Весть о событиях, происшедших накануне, к утру уже успела облететь весь
город. Бурная стычка вышла в зале Совета, в присутствии  самой  королевы;  в
каждой кофейне толковали ее причины на свой лад. Милорд епископ  также  знал
уже новость и, невзирая на ранний час,  поспешил  на  Кенсингтон-сквер,  где
теперь дожидался пробуждения своего повелителя; весьма возможно, намекнул он
обитателям дома, что еще до наступления ночи гость всенародно будет объявлен
принцем Уэльским и наследником престола. Накануне в доме епископа принц имел
свидание с некоторыми джентльменами, пользовавшимися наибольшим  влиянием  в
истинно  британской  партии.  Его  королевское  высочество  обворожил   всех
решительно, - шотландцев и англичан, папистов и сторонников Высокой церкви.
     - Даже квакеры там были, - продолжал епископ, - правда, английский пунш
и эль оказались  чересчур  крепкими  для  нашего  заморского  гостя,  но  со
временем он приобретет к ним привычку. А милорду  Каслвуду,  -  тут  епископ
лукаво засмеялся, - придется снести тяжкое обвинение в том, что он однажды в
жизни был пьян. Его высочество раз  десять  поднимал  бокал  в  честь  вашей
сестры, - продолжал далее епископ, - столь  горячая  братская  привязанность
немало позабавила всех нас. Где, кстати, эта  очаровательная  нимфа,  отчего
она не украшает чайный стол миледи блеском своих ясных глаз?
     Миледи отвечала довольно сухо, что Беатрисы нет дома; и милорд  епископ
удовлетворился этим ответом, будучи слишком поглощен важными  делами,  чтобы
думать об отсутствии любой леди, как бы прекрасна она ни была.
     Мы все еще сидели за столом, когда прямо из дворца явился доктор  А***,
весьма озабоченный и встревоженный; оказалось,  что  потрясение,  испытанное
королевой накануне, крайне пагубно сказалось на ее здоровье; послали за ним,
и он велел  отворить  кровь.  Мистер  Эмс,  врач  с  Лонг-Экр,  поставил  ее
величеству кровососные банки, после чего ей  сделалось  легче  и  она  стала
свободней дышать. Отчего это мы все вздрогнули при имени мистера  Эмса?  "Il
faut etre aimable pour etre aime" {Нужно быть  любезным,  если  хочешь  быть
любимым (франц.).} - пошутил весельчак-доктор, но Эсмонд дернул его за рукав
и глазами сделал знак замолчать. Эмс был тот самый врач, в чей дом перенесли
после роковой дуэли моего дорогого господина, отца Фрэнка Каслвуда, и где он
навеки закрыл глаза.
     Все  эти  обстоятельства  исключали  возможность  нового   свидания   с
королевой, на сегодня, во всяком случае; и когда стук в потолок известил нас
о том, что гость  проснулся,  доктор,  епископ  и  мистер  Эсмонд  поспешили
наверх, чтобы доложить принцу о полученных известиях, частью добрых,  частью
же не суливших ничего определенного. Доктор не мог более оставаться с  нами,
но пообещал непременно сообщать принцу обо  всем,  что  делается  рядом,  во
дворце. И он и епископ сходились на том, что, как  только  болезнь  королевы
примет благоприятный оборот, принц должен явиться в ее покои, где тотчас  же
будет созван Совет; караул в обоих дворцах, Кенсингтонском  и  Сент-Джеймсе,
несут полки, из которых два вполне надежны, а третий, во всяком  случае,  не
настроен враждебно, и они открыто встанут на сторону принца, когда королева,
в присутствии Совета, признает его наследником престола.
     Весь день  принц  с  епископом  Рочестерским  и  полковником  Эсмондом,
исправлявшим  обязанности  секретаря,  запершись   в   спальне,   составляли
манифесты и воззвания к народу, к шотландцам,  к  духовенству,  к  населению
Лондона и всей  Англии,  в  которых  возвещалось  о  возвращении  на  родину
изгнанного потомка трех  королей  и  о  признании  его  сестрою  в  качестве
законного наследника престола. Народу  и  церкви  гарантировалась  при  этом
неприкосновенность всех прав и привилегий.  Епископ  ручался  за  содействие
многих прелатов, которые не замедлят  обратиться  к  своей  пастве  и  своим
собратьям по сану с призывом признать священные права  будущего  государя  и
способствовать искоренению в стране нечестивого мятежного духа;
     Покуда мы были заняты этим делом, из  дворца  несколько  раз  прибывали
посланные с известием о состоянии здоровья августейшей больной.  В  середине
дня ей стало немного лучше, но к вечеру она вновь  впала  в  бессознательное
состояние и начала заговариваться. Была уже почти ночь,  когда  доктор  А***
заглянул опять к нам, на этот раз с более благоприятными вестями:  положение
королевы, во всяком случае,  не  угрожало  непосредственной  опасностью.  За
последние два года ее величество перенесла несколько подобных  припадков,  и
даже более серьезных, нежели этот.
     К этому времени у нас уже было готово несколько воззваний (составить их
так, чтобы не задеть ни одну из партий и не возбудить опасений у  вигов  или
диссентеров, было делом нелегким  и  требовавшим  большой  осторожности);  и
нужно отдать должное принцу: он проявил не только умение схватить самую суть
сообщаемых ему сведений и подобрать надлежащие обороты для  текста,  который
ему предстояло скрепить своею подписью, но также  великодушие  и  заботливую
предусмотрительность по отношению к тем, кто трудился ради его блага.
     - Если бы наш план потерпел неудачу, - сказал  он,  -  или  эти  бумаги
попали кому не следует, милорда Эсмонда, чьей рукой они написаны, это  могло
бы привести в такое место, куда я ему вовсе не желаю попасть;  а  потому,  с
вашего разрешения, я сейчас сам перепишу их, хоть я и  не  слишком  силен  в
орфографии; тогда они никого не смогут скомпрометировать, кроме  того,  кого
непосредственно касаются. - И тщательно переписав  воззвание  набело,  принц
сжег черновики, писанные Эсмондом. - А  теперь,  джентльмены,  -  сказал  он
после этого, - пойдемте отужинаем с дамами и выпьем по бокалу  вина.  Милорд
Эсмонд, я прошу вас остаться к ужину; вы что-то  совсем  перестали  баловать
нас своим обществом.
     Принц обедал и ужинал в бывшей комнате  Беатрисы,  примыкавшей  к  той,
которая ему служила спальней.  Обычно  хозяева  дома,  соблюдая  этикет,  не
садились за стол, покуда августейший гость не пригласит их разделить  с  ним
трапезу. На этот раз, по вполне понятным причинам, только  Фрэнк  Каслвуд  и
его мать дожидались выхода принца из спальни, где  он  провел  весь  день  в
занятиях с епископом и полковником Эсмондом, исполнявшими  при  этом  случае
роли, один - первого министра, а другой - секретаря Государственного совета.
     У принца сразу вытянулось лицо, когда среди ожидавших  его  в  соседней
комнате он не увидел Беатрисы, которая обычно встречала  его  своей  сияющий
улыбкой. Он тогда же осведомился у леди Эсмонд, где его прелестная вчерашняя
проводница; но ее милость, опустив глаза, отвечала уклончиво,  что  Беатрисы
нынче не будет за ужином; при этом она не обнаружила ни малейшего  волнения,
тогда как Каслвуд покраснел до самых ушей и  Эсмонд  также  пришел  в  явное
замешательство.  Должно  быть,  женщины  от  природы   наделены   инстинктом
притворства, и оттого самый матерый придворный интриган не может  сравниться
с ними в искусстве скрывать свои подлинные чувства. Да и не уходит ли лучшая
часть их жизни на то, чтобы разыгрывать комедию, улещать своих деспотических
повелителей, прятать под ласковыми улыбками  и  деланной  веселостью  тяжкие
сомнения, горе или страх?
     Принц хмуро глотал свой ужин и  лишь  после  второй  бутылки  несколько
повеселел; когда леди Каслвуд пожелала  с  его  соизволения  удалиться,  его
высочество просил передать Беатрисе, что завтра он надеется вновь видеть  ее
за своим столом, после чего сосредоточил свое внимание на вине и беседе, для
которой материала было более нежели достаточно.
     На следующий  день  нам  дали  знать  из  Кенсингтонского  дворца,  что
королеве немного лучше; она даже на час вставала с постели, однако  все  еще
слишком слаба, чтобы принимать посетителей.
     К обеду стол был накрыт только на  одну  персону,  и  прислуживать  его
королевскому высочеству явились одни мужчины. Еще с утра на семейном  совете
было принято решение, что если  его  высочество  станет  допытываться,  куда
исчезла Беатриса, ответ на этот вопрос дадут ему ее брат и кузен.
     Принц обнаруживал явные признаки нетерпения и беспокойства и  поминутно
оглядывался на дверь, как будто ждал кого-то. Но никто  не  являлся,  только
верный Джон Локвуд время от времени стучал в дверь и, не  входя  в  комнату,
передавал нам очередное блюдо; такой порядок был заведен с самого начала,  и
надо думать, на кухне сложилось убеждение, что молодой лорд привез  с  собой
из Франции католического попа, который всех нас обратил в папистскую веру, и
что паписты, подобно евреям, едят лишь в обществе  своих  единоверцев  и  не
смеют принимать пищу на глазах у христиан.
     Принц старался скрыть свое неудовольствие, но он  в  ту  пору  был  еще
неопытен в искусстве притворяться и не умел, находясь в дурном  расположении
духа, сохранять  невозмутимое  выражение  лица;  после  нескольких  неловких
попыток завести безразличный разговор он прямо приступил к делу и,  стараясь
говорить как можно непринужденнее,  сказал  лорду  Каслвуду,  что  надеется,
желает даже, видеть нынче за  ужином  его  мать  и  сестру.  А  так  как  по
известным причинам он не может  отлучаться  из  дому,  то,  чтобы  скоротать
время, не угодно ли будет мисс Беатрисе поиграть с ним в карты.
     Взглянув на Эсмонда, который в ответ сделал  ему  утвердительный  знак,
лорд Каслвуд сообщил его  королевскому  высочеству  {В  Лондоне  мы  всегда,
обращаясь к принцу,  титуловали  его  высочеством,  хотя  дамы  наши  упорно
называли его королем.}, что Беатрисы, его сестры, нет в  Кенсингтоне  и  что
родные почли за благо отправить ее на время в деревню.
     - В деревню! - воскликнул принц. - Разве она занемогла? Вчера  еще  она
была в добром здоровье, зачем же ей понадобилось уезжать из Кенсингтона? Чья
была воля на это - ваша, милорд, или же полковника  Эсмонда,  который  ведет
себя так, как будто он хозяин этого дома?
     - Не этого, сэр, - с достоинством отвечал ему Фрэнк. - Ему  принадлежит
лишь родовое поместье, которое он великодушно предоставил нам. Это дом  моей
матери, а Уолкот принадлежал моему отцу, но  маркиз  Эсмонд  знает,  что  по
первому его слову Каслвуд будет возвращен законному владельцу.
     - Маркиз Эсмонд! Маркиз Эсмонд, - сказал принц, одним духом осушив свой
бокал, - оказал мне большую услугу, но это еще не дает ему права  на  каждом
шагу вмешиваться в мои дела. Напрасно вы  думаете,  милорд,  что  для  ваших
видов на Беатрису полезно будет, если  вы  ее  посадите  под  замок;  такими
способами не завоюешь женское сердце.
     - Не помню, чтобы я имел честь докладывать вашему  высочеству  о  своих
видах на, госпожу Беатрису.
     - Bah, bah, monsieur, не нужно быть колдуном, чтобы о  них  догадаться.
Это сразу бросается в глаза. Вы ревнивы, милорд, и стоит  только  прелестной
фрейлине взглянуть на чье-либо  лицо,  как  ваше  тотчас  перекашивается  от
злости.  То,  что   вы   сделали,   monsieur,   попросту   недостойно;   это
негостеприимно,  это...  это  подло!  Oui,  c'est  lache!  {Да,  это  подло!
(франц.).} (Он говорил по-французски торопясь и с каждой  фразой  все  более
раздражаясь.) - Я приезжаю к вам в дом, полагаясь на вашу  верность,  рискую
своей жизнью, пропадаю от  скуки;  мое  единственное  развлечение,  если  не
считать проповедей вашей милости, общество этой очаровательной молодой леди,
и вот вы меня  лишаете  этого  общества,  а  сами  остаетесь  здесь!  Merci,
monsieur! Я отблагодарю вас за все, когда буду в силах сделать это; я найду,
чем вознаградить подобную преданность, хотя и несколько назойливую, - именно
назойливую, милорд. Позвольте вам сказать,  что  ваш  тон  опекуна  безмерно
надоел мне за этот месяц. Вы соизволили предложить мне, корону,  но  хотите,
чтобы я принял ее от вас на коленях, подобно королю Иоанну;  как  видите,  я
знаю историю своей страны, monsieur, и не  боюсь  недовольных  баронов.  Мне
понравилась ваша возлюбленная, а  вы  ссылаете  ее  в  какую-то  деревенскую
Бастилию; я живу в вашем доме, а вы оказываете мне недоверие. В таком случае
мне остается только покинуть этот дом, monsieur, что я и сделаю сегодня  же.
У меня найдутся еще друзья, которые не считают, что их верность  долгу  дает
им право подвергать сомнению мою.  Если  когда-либо  мне  суждено  раздавать
ордена, я постараюсь почтить этим отличием джентльменов, не  столь  склонных
всюду искать дурное. Велите подать  мне  карету;  либо  прекрасная  Беатриса
вернется домой, либо я отсюда уезжаю. Я не хочу, чтобы  ваше  гостеприимство
досталось мне ценой свободы этого прекрасного создания.
     Вся  эта  тирада  была  произнесена  по-французски   и   сопровождалась
оживленной жестикуляцией, тоже по французской привычке. Принц шагал из  угла
в угол; лицо его пылало, руки тряслись от гнева. Он был  хил  и  тщедушен  -
частые нездоровья и злоупотребления радостями жизни сделали его таким. Любой
из нас обоих мог шутя вышибить  из  него  дух,  затратив  на  это  не  более
полуминуты, и тем не менее мы стояли и слушали оскорбительные речи,  в  пылу
которых он даже не считал нужным скрывать свою  страсть  к  Беатрисе  перед.
теми, для кого это было делом семейной чести.  Милорд  Каслвуд  отвечал  ему
просто и с большим достоинством.
     - Сэр, - сказал он, - вашему королевскому высочеству угодно забывать  о
том, что и другие также рискуют  жизнью  и  делают  это  ради  вас.  Немного
найдется англичан, которые дерзнули  бы  поднять  руку  на  священную  особу
принца,  но  с  нами  никто  церемониться  не  станет.  К   услугам   вашего
королевского высочества жизнь любого из нас  и  все  наше,  достояние  -  за
исключением чести.
     - Чести, сэр! Никто и не  думал  посягать  на  вашу  честь!  -  сердито
вскричал принц.
     - Мы всепокорнейше просим ваше королевское высочество и впредь  никогда
об этом не думать, - сказал лорд Каслвуд, низко кланяясь принцу.  Вечер  был
теплый, и все окна были раскрыты настежь как со стороны площади,  так  и  со
стороны садов. С площади доносился голос ночного сторожа, выкликающий время.
Полковник Эсмонд распахнул дверь, ведущую в опочивальню принца; оттуда в это
самое время выходил Мартин,  слуга,  сопровождавший  Беатрису  до  Хаунслоу.
Эсмонд выждал несколько минут и, как только ночной страж вновь затянул свое:
"Десять часов, ночь звездная, и все спокойно", - он повернулся  к  принцу  и
сказал вполголоса:
     - Ваше королевское высочество сл