гу Эсмонда в сторону; и полковник, отступя на шаг, опустил оружие острием
вниз и, снова отвесив глубокий поклон, объявил,  что  признает  себя  вполне
удовлетворенным.
     - Eh bien, vicomte! - сказал молодой принц, который во многом  еще  был
мальчиком, и притом мальчиком-французом. - Il ne nous reste qu'une  chose  a
faire! {Нам осталось сделать только одно! (франц.).} - Он положил свою шпагу
на стол и прижал обе руки к груди. - Нам осталось  сделать  только  одно,  -
повторил он, - вы не догадываетесь, что именно? Embrassons nous! {Обнимемся!
(франц.).} - И он широко раскрыл объятия.
     Беседа их только что пришла к концу, как дверь отворилась и  на  пороге
показалась  Беатриса.  Что  привело  ее  сюда?  Она  вздрогнула   и   сильно
побледнела, увидя брата и  кузена,  обнаженные  шпаги,  сломанные  клинки  и
обрывки бумаг, еще тлевшие в камине.
     - Прелестнейшая Беатриса, - сказал принц, покраснев, что ему было очень
к лицу, - эти джентльмены пожаловали сюда из Лондона с известием о том,  что
моя сестра при смерти и что ее преемнику крайне необходимо  быть  на  месте.
Простите мне мою  вчерашнюю  эскападу.  Я  так  долго  сидел  взаперти,  что
ухватился за случай прокатиться верхом, и не удивительно,  если  моя  лошадь
примчала меня к вам. Вы приняли меня со всем величием  королевы,  окруженной
своим маленьким двором. Прошу вас  засвидетельствовать  мое  почтение  вашим
фрейлинам. Я долго вздыхал под окном комнаты, где вы мирно  почивали,  но  в
конце концов и сам отправился на покой и лишь под утро был  разбужен  вашими
родственниками. Но это было приятное пробуждение,  джентльмены,  ибо  каждый
принц должен считать счастливым тот день в своей жизни, когда он узнал, хотя
бы ценою собственного посрамления,  столь  благородное  сердце,  как  сердце
маркиза Эсмонда. Mademoiselle, не разрешите ли вы нам воспользоваться  вашей
каретой? Бедному маркизу, должно быть, смертельно хочется спать.
     - Может быть, король позавтракает  перед  отъездом?  -  было  все,  что
нашлась сказать Беатриса. Розы на щеках ее  увяли;  глаза  горели,  она  как
будто сразу постарела. Она подошла к Эсмонду и заглянула ему в лицо. - Я вас
и прежде не любила, кузен, - прошипела она, - судите же  сами,  как  вы  мне
милы теперь. - Если бы словами можно было  разить  насмерть,  она  убила  бы
Эсмонда, не задумываясь; об этом говорил ее взгляд.
     Но ее злые слова даже не ранили мистера Эсмонда; сердце его  окаменело.
Он глядел на нее и удивлялся тому, что мог любить ее целых десять лет. Любви
этой не было более; она пала замертво в  тот  миг,  когда  Фрэнк,  вбежав  в
кенсингтонскую таверну, подал ему письмо, найденное в "Eikon Basilike".
     Принц, покраснев еще сильнее, поклонился Беатрисе; она бросила на  него
долгий, пристальный взгляд и вышла из комнаты. Больше я ее никогда не видал.
     Немедля была заложена карета,  и  мы  тронулись  в  путь.  Милорд  ехал
верхом; что же до Эсмонда, то усталость его была так велика, что не успел он
сесть в карету, как тут же заснул и пробудился лишь  поздно  вечером,  когда
карета въезжала в Олтон.
     У ворот гостиницы под вывескою "Колокола"  мы  едва  не  столкнулись  с
другою каретой, на козлах которой, рядом с кучером, сидел не кто  иной,  как
старый Локвуд. Из окон выглянули милорд епископ  и  леди  Каслвуд,  которая,
увидя нас, вскрикнула от неожиданности. Обе кареты въехали во двор гостиницы
почти в одно время. Хозяин и его люди уже  спешили  навстречу  с  зажженными
факелами.
     Мы тотчас же выпрыгнули  из  кареты,  как  только  завидели  миледи,  а
главное, доктора, в его черных одеждах. Что в Лондоне? Не поздно ли? Жива ли
еще королева? Все эти вопросы сыпались один за другим,  а  честный  Бонифэйс
покорно дожидался, покуда ему можно будет, почтительно  кланяясь,  проводить
знатных гостей в отведенные им комнаты.
     - Что она? - дрожащим шепотом спросила леди Каслвуд Эсмонда.
     - Слава богу, ничего дурного не случилось, - отвечая он, и добрая  леди
схватила его руку и поцеловала, называя его своим милым, дорогим защитником.
Она-то не думала о королевах и коронах.
     Новости, которые сообщил епископ, оказались утешительного свойства: еще
не все потеряно; королева жива, во всяком случае, шесть  часов  тому  назад,
когда они покидали Лондон, она еще дышала. ("Миледи настояла на  том,  чтобы
ехать за вами", - пояснил доктор.)  Аргайль  привел  в  Лондон  портсмутские
полки и вызвал еще  подкрепления;  виги  начеку,  будь  они  неладны  (боюсь
сказать, но,  кажется,  епископ  употребил  выражение  еще  более  крепкое),
впрочем, и наши тоже. Еще можно все спасти, только бы принц вовремя поспел в
Лондон. Мы тут же потребовали лошадей, чтобы без промедлений продолжать свой
путь. Бедный Бонифэйс сразу приуныл, увидя, что мы, вместо того чтобы  войти
в дом, снова рассаживаемся по каретам. Принц и его  первый  министр  сели  в
одну.  Эсмонд  остался  в  другой  со  своей  милой  госпожою   в   качестве
единственной спутницы. Каслвуд верхом поскакал вперед, чтобы  вновь  собрать
друзей принца и оповестить их о его прибытии.
     Мы ехали всю ночь. Эсмонд подробно рассказывал своей госпоже обо  всем,
что произошло за последние сутки: об их бешеной скачке из Лондона в Каслвуд,
о том, как благородно повел себя принц, и о своем примирении  с  ним.  Время
шло быстро в этой  задушевной  беседе,  и  ночные  часы  не  показались  нам
долгими.
     Карета епископа ехала первой, а мы за  нею.  Кое-где  вышла  заминка  с
лошадьми, но все же к четырем часам утра в воскресенье, 1  августа,  мы  уже
были в Хэммерсмите, а спустя полчаса миновали дом леди Уорик и  с  рассветом
въехали в Кенсингтон.
     Несмотря на столь ранний час, улицы были  необычно  оживлены;  на  всех
перекрестках толпился народ. Особенно большая толпа  собралась  у  дворцовых
ворот, где был расставлен караул. Карета, ехавшая впереди,  остановилась,  и
слуга епископа слез с козел, чтобы расспросить, что означает  это  скопление
народа.
     Тут вдруг ворота распахнулись и появился отряд конных  трубачей,  а  за
ними шли герольды в  парадном  облачении.  Проиграли  трубы,  потом  главный
герольд вышел вперед и возвестил о том, что на престол вступил  _Г_е_о_р_г_,
милостью божией король Великобритании, Франции и Ирландии, защитник веры.  И
весь народ закричал: "Боже, храни короля!"
     В толпе, кричавшей и  швырявшей  вверх  шляпы,  я  вдруг  заметил  одно
нахмуренное лицо, знакомое мне с детства и виденное  под  самыми  различными
масками. То был не кто иной, как бедный мистер Холт, который тайно пробрался
в Англию, чтобы быть свидетелем победы правого дела, и теперь  смотрел,  как
его противники празднуют свое  торжество  под  радостные  крики  английского
народа. Бедняга даже позабыл снять шляпу и возгласить "ура", и, только когда
соседи в толпе, возмущенные подобным отсутствием верноподданнического  пыла,
стали ругать его, называя переодетым иезуитом, он растерянно обнажил  голову
и принялся вторить общему хору. Поистине этому человеку не  везло  в  жизни.
Какую бы игру он ни затеял, он всегда проигрывал, к какому  бы  заговору  ни
примкнул, заговор неизменно оканчивался поражением. Спустя  некоторое  время
он мне повстречался во Фландрии, откуда направлялся в Рим, к главному  штабу
своего ордена; а впоследствии вдруг объявился  у  нас,  в  Америке,  изрядно
постаревший, но все такой же хлопотливый и неунывающий. Весьма вероятно, что
он тотчас же обзавелся мокасинами и боевым топором,  пробрался  в  индейский
лагерь и там, раскрасив тело в боевые цвета  и  задрапировавшись  в  одеяло,
усердно обращал индейцев  в  христианскую  веру.  Есть  в  соседнем  с  нами
Мэриленде невысокий холмик, осененный крестом;  под  ним  успокоился  навеки
этот неугомонный дух.

     Звуки труб короля Георга  развеяли  по  ветру  все  надежды  слабого  и
неразумного претендента; и, пожалуй, можно сказать, что под  эту  же  музыку
окончилась драма моей жизни. Счастье, которое мне суждено было потом узнать,
не опишешь в словах; оно - святыня и тайна по самой природе своей; и как  бы
ни теснилась  благодарностью  грудь,  об  этом  беседовать  можно  только  с
всеведущим богом, да еще с одним благословенным существом  -  самою  нежной,
самой чистой и самой преданной женой, какую кто-либо знавал на свете.  Когда
я размышляю о безграничном счастье, ожидавшем меня, о  глубине  и  силе  той
любви, которой я был удостоен столько лет, меня всякий раз охватывает  вновь
восторг и изумление, и поистине я благодарен творцу за то, что  он  дал  мне
сердце, способное понять и оценить всю красоту и ценность ниспосланного  мне
дара. Да, воистину любовь vincit omnia; {Все побеждает (лат.).} она  превыше
почестей, дороже богатства, достойней благородного имени. Кто не  ведал  ее,
тот не ведает жизни; кто не испытал ее радостей, тому остались  чужды  самые
высокие побуждения души. В имени моей  жены,  здесь  начертанном,  для  меня
венец всех надежд, вершина счастья. Знать такую любовь -  блаженство,  перед
которым все земные утехи не имеют  цены;  думать  о  ней  -  значит  славить
господа.
     Произошло это в Брюсселе, куда, по совету друзей-вигов, мы уехали после
провала нашего заговора; там я удостоился величайшего счастья моей жизни,  и
моя дорогая госпожа сделалась  моей  женой.  Мы  так  привыкли  к  сердечной
близости и доверию, связывавшим нас, так долго и счастливо жили бок  о  бок,
что мысль об узах еще более тесных могла бы и вовсе не прийти нам в  голову;
но  стечение  обстоятельств  привело  к   этому   событию,   столь   чудесно
осчастливившему и меня и ее (за что смиренно благодарю творца); хотя то были
обстоятельства весьма печальные и, увы, не раз повторявшиеся в  нашем  роду.
Не знаю, какое честолюбивое ослепление руководило прекрасною  и  своенравной
женщиной, чье имя так часто упоминается на этих страницах и которой я  целых
десять лет платил дань нерушимой верности и страсти; но с того  самого  дня,
когда мы явились в Каслвуд для ее спасения, она неизменно смотрела  на  всех
своих родных, как на врагов, и в конце  концов  покинула  нас  и  бежала  во
Францию - ради какого жребия, я здесь гнушаюсь говорить. Под сыновним кровом
моя дорогая госпожа тоже не чувствовала себя дома;  бедный  Фрэнк  был  слаб
волею, как, пожалуй, и все мужчины в нашем роду, и всегда был в подчинении у
женщин. А женщины, его окружавшие, отличались властолюбием  и,  кроме  того,
жили в постоянном страхе, как бы он не заколебался под влиянием матери и  не
отрекся от той веры, которую они его  уговорили  принять.  Различие  религий
разделяло мать и сына, и госпожа моя почувствовала, что дети отошли от нее и
что она одна на свете, если только не считать преданного слуги, на  верность
которого она, благодарение богу, всегда могла рассчитывать. И  вот  однажды,
застав мою дорогую госпожу в  слезах  после  безобразной  сцены,  устроенной
женою и тещей Фрэнка  (бедному  мальчику  ведь  пришлось  жениться  на  всей
немецкой семейке, с которой он  имел  несчастье  связать  себя),  я  решился
просить ее довериться заботам и попечению того, кто с помощью божией  всегда
будет ей верен и предан. И нежная матрона, не менее чистая  и  прекрасная  в
своей  осенней  поре,  чем  девица  в  цветении  весны,  не  отвергла   моей
почтительной мольбы  и  согласилась  разделить  мою  судьбу.  Да  будут  мои
последние слова словами  признательности  ей,  и  да  благословит  небо  ту,
которая принесла благословение моему дому.
     Великодушное заступничество мистера Аддисона избавило нас от  опасности
гонений и устранило препятствия, мешавшие нашему возвращению  на  родину,  а
славные подвиги моего сына Фрэнка в Шотландии послужили к его  примирению  с
королем и правительством. Но нас более не тянуло  жить  в  Англии,  и  Фрэнк
охотно передал нам все права на  владение  вот  этим  поместьем,  которое  и
поныне является нашим домом; здесь, вдалеке от Европы и  всех  ее  бурь,  на
прекрасных берегах Потомака, мы построили себе новый  Каслвуд,  но  навсегда
сохранили благодарную память о старом. Есть  такая  пора  года,  которая  на
нашей  заокеанской  родине  бывает  самой  тихой  и  отрадной;  ее  называют
"индейское лето". Я часто сравниваю осень нашей жизни с этими  безмятежными,
ясными днями и радуюсь покою и мягкому солнечному теплу.  Небо  благословило
нас дочерью, которую  каждый  из  родителей  любит  за  сходство  с  другим.
Знаменитые бриллианты пошли на покупку топоров и плугов для наших плантаций,
а также негров, чья доля, как я надеюсь, легче и счастливей доли большинства
их  черных  братьев  в  этой  стране;  и  у  жены  моей  есть  только   одна
драгоценность; ею она дорожит и с  ней  никогда  не  расстается,  -  золотая
запонка, которую она взяла у меня в тот  день,  когда  приходила  ко  мне  в
тюрьму, и которую, как признавалась потом, всегда носила на груди, у  самого
нежного и любящего сердца в мире.



        "Комментарии"

     В ноябре 1850  года  в  письме  к  матери  Теккерей  сообщал:  "У  меня
появилась тема для романа, лучше которой  никогда  не  было".  Речь  шла  об
"Эсмонде", к написанию которого он смог приступить лишь в  конце  следующего
года. Почти весь этот год был посвящен  подготовке,  а  затем  чтению  цикла
лекций  "Английские  юмористы  XVIII  века".  В  ходе  этой  работы,  изучая
мемуарную  литературу  и  перечитывая  классиков  XVIII  столетия,  писатель
вынашивал замысел своего нового романа, действие которого в основном  должно
было  происходить  во  времена  королевы  Анны  (1702-1714).   Этот   период
английской   истории   издавна   привлекал   его   внимание.   Приступив   к
художественному воссозданию его, Теккерей штудирует исторические  сочинения,
знакомится с мемуарами и перепиской исторических деятелей, читает  газеты  и
журналы тех лет. "Он потребовал от  меня  столько  труда,  будто  я  написал
десять томов", - пишет Теккерей за месяц до окончания "Эсмонда". И в  то  же
время признается: "Жаль, что я не имею возможности вложить еще шесть месяцев
труда в свой роман... Но к концу  шести  месяцев  мне  понадобилось  бы  еще
столько же времени на его завершение".
     Роман был написан за относительно короткий срок - с  сентября  1851  по
май 1852 года. "Эсмонд" больше, чем любое другое создание автора,  несет  на
себе отпечаток его личности, его взглядов  и  жизненной  судьбы.  Внутренним
импульсом к его созданию послужило глубокое душевное  потрясение:  разрыв  с
Джейн Брукфильд, дружба с которой в течение нескольких лет заполняла  личную
жизнь писателя. Джейн была женой его друга, и, описывая  в  романе  ревнивую
привязанность Генри Эсмонда к леди Каслвуд, страдающей от бездушия  супруга,
Теккерей  вспоминал  о  собственных  переживаниях.  "Я  пишу  книгу,  полную
душераздирающей меланхолии, которой  отмечено  мое  нынешнее  состояние",  -
писал он леди Стенли в октябре 1851 года.
     Роман отличает совершенство  стиля,  законченность  формы  и  цельность
характеров. Кроме того, ведя повествование от лица главного героя,  пишущего
свои мемуары в  середине  прошлого  века,  автор  прибегает  к  сознательной
стилизации: вводит  лексические  и  грамматические  архаизмы,  воспроизводит
манеру  и  стиль  мемуаристов  XVIII  века:   неторопливую   обстоятельность
рассказа,   прерываемую   моралистическими   отступлениями,    использование
латинских цитат, сравнений с мифологическими и библейскими персонажами.  Для
создания полной иллюзии принадлежности романа к той эпохе первое издание его
по требованию автора набиралось старым шрифтом и  печаталось  с  соблюдением
норм того века. "Эсмонд" был единственным его романом,  который  выходил  не
отдельными выпусками по мере написания, а увидел свет лишь после  того,  как
был полностью закончен.
     Мемуары Эсмонда - это рассказ человека, умудренного жизнью,  с  любовью
вспоминающего  о  пережитом,  но  понявшего  тщетность   своих   возвышенных
намерений и честолюбивых предприятий. Это  взгляд  на  жизнь  и  на  историю
самого Теккерея в тот период: позиция писателя-моралиста, разочарованного  и
не приемлющего этот мир, утверждающего добро и  благородство,  но  время  от
времени иронически улыбающегося над собой и над бессмысленностью  обнаженной
им жизни.
     До "Эсмонда" Теккерей дважды обращался к историческому жанру: в повести
"Кэтрин" (1839-1840) и в романе "Записки Барри Линдона" (1843-1844). Но лишь
в "Эсмонде" Теккерей рисует достоверную картину  прошлого,  создает  широкое
историческое полотно:  в  романе  воскрешаются  быт  и  нравы  дворянства  и
аристократии конца XVII ч- начала XVIII века, жизнь военных  и  литературная
среда, выводятся реальные исторические лица - генерал  Мальборо,  политик  и
философ Болинброк, писатель-сатирик Свифт и др.
     В жанре исторического  романа  творчество  Теккерея  -  новый  этап  по
сравнению с В. Скоттом. Правда, Теккерей в отличие от него изображает  жизнь
только имущих классов. Но при этом, остро ощущая "связь времен" и  оставаясь
писателем-сатириком, он показывает, что нынешние  пороки  верхушки  общества
имеют давние корни.  Обогащенный  опытом  критического  реализма  XIX  века,
писатель создает характеры, психологически более глубокие и сложные,  чем  в
романах Скотта. В  центре  его  внимания,  как  и  в  других  произведениях,
"называются вопросы морали и нравственности.
     Во вступительной главе к "Эсмонду"  Теккерей  пишет:  "Я  предпочел  бы
историю житейских дел истории героических подвигов..."  Писателя  интересуют
не столько исторические  события,  сколько  та  обстановка,  в  которой  они
происходят, мотивы человеческих  поступков,  живые  человеческие  характеры.
Образы Генри Эсмонда, леди  Каслвуд  и,  в  особенности,  Беатрисы  вошли  в
галерею лучших созданий автора.
     Главный герой, полковник Генри Эсмонд, и члены семьи Эсмондов  являются
вымышленными персонажами. Внешне Теккерей строит повествование  как  бытовой
роман: в основе его история жизни героя с раннего  детства  до  зрелых  лет,
рассказ о его любви к Беатрисе  и  о  взаимоотношениях  с  семьей  Эсмондов.
Однако происходящие в описываемый период события не являются лишь фоном  для
сюжетного действия. С первых же страниц мы попадаем в атмосферу  напряженной
общественной   жизни   той   эпохи.   Политическая   обстановка   в   стране
непосредственно затрагивает жизнь всех персонажей, определяет их  взгляды  и
поведение. Как отмечал журнал "Хогс инстрактор" в июне 1853  года,  писателю
удалось показать "воздействие обстоятельств на человеческий разум".
     Конец  XVII-начало  XVIII  века  были  для   Англии   периодом,   когда
закладывались основы той общественной  и  государственной  системы,  которая
обеспечила  в  дальнейшем  ее   интенсивное   развитие.   Это   было   время
окончательного оформления в стране конституционно-монархического  правления.
Основные  политические  тенденции  находили   выражение   в   борьбе   между
консервативно настроенной  аристократией  (тори),  выступавшей  в  поддержку
абсолютизма Стюартов, и сторонниками  буржуазного  развития  Англии  (виги),
представлявших  главным  образом  интересы  финансовых  и  торговых  кругов.
Последним было выгодно, чтобы монархическое правление было лишь номинальным.
     Религиозная  распря  -  борьба  "папистов"  и  протестантов  -  которой
отведено большое место в  романе,  являлась  лишь  формой  проявления  этого
основного противоречия.  Сторонники  Стюартов  выступали  за  восстановление
католицизма,  их  противники  -  за  окончательное  утверждение   в   стране
англиканства - протестантского  вероучения,  освободившегося  от  подчинения
римскому папе.

     Конец 80-х годов XVII века - годы детства Генри Эсмонда - ознаменовался
важным событием в истории  Англии.  Династия  Стюартов,  восстановленная  на
престоле после английской буржуазной революции (реставрация 1660  г.),  была
вновь лишена власти в результате госуд