о говоря,
у меня нет такого ощущения, как говорят некоторые писатели, что
кажется, что я только на подступах, что я не написал своей
главной книги, что все впереди. У меня такого нет. Мне кажется,
что я, все-таки, кое-что успел, потому что, если собрать все
вместе, то это будет томов пятнадцать полновесных. И говорить,
что я еще ничего не успел и на подступах, это было бы ненужное
кокетство. Ну, а стремление всегда одно и то же: написать что-то
новое и интересное, может быть, лучше, чем было, хотя, увы,
далеко не всегда получается. И силы уже не те. И дело в том, что
очень мешает писать обстановка в стране, и не в том, что плохо
печатают, и прочее, а просто это ощущение какой-то
неуверенности, полного наплевательства к человеку, беззакония
дикого, непрочности бытия. Я вполне понимаю, например, Виктора
Конецкого, который, в каком-то интервью, по-моему, с полгода
назад, сказал, что он он абсолютно не может писать из-за такого
состояния нашего общества. Просто это как-то давит и угнетает. Я
понимаю, что если идти по четкой схеме, как раньше-то
говорилось, что писатель сейчас должен возвысить свой голос на
борьбу за справедливость, на защиту угнетенных и, наоборот,
как-то собраться с силами, это все, конечно, так, но ведь для
этого нужно время, для этого нужны силы, для этого нужна
определенная энергия и стимул. Сейчас такое ощущение, что, как
ты голос не возвышай, не очень-то и слышат, вот в чем дело-то.
Получается, что ты выходишь на высокую башню, как муэдзин,
кричишь там над пустыми пространствами, надсаживаешься, а всем
до лампочки. Понимаю, что, возможно, ощущение в чем-то
обманчивое, это мое субъективное ощущение, но пока вот так. Ну,
я, в общем-то, не перестаю работать, я стараюсь что-то делать,
писать. Другое дело, что при этом едва ли может выйти книга,
которая потрясет читательские массы. Но работать надо!
   - Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по
детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой
степени?
   - Ну, сначала все-таки, конечно, ностальгия по детству.
Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось
глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь,
писать уже не о собственном, а о современном детстве, и
сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла
необходимость как-то защищать их.
   - У вас большинство героев не могут перешагнуть через
определенный возраст - тот возраст, когда человек взрослеет,
когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека,
свое положение в окружающем мире, когда подросток особо остро
нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор
Петров, в первую очередь, сейчас Данька Рафалов появился, ну и
отчасти еще - Сергей Каховский, Кирилл...
   - Видите, не так уж и мало.
   - Но это не большинство героев... То есть, с чем это связано,
что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях
более младшего возраста?
   - Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого
автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и
близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен
писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей
для юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о
старшеклассниках, видимо считая, что это дает более широкое поле
для писания: и переживания, и проблемы, и так далее. А мне
казалось, что дети младшего, среднего возраста - это тоже целый
мир, и у них тоже масса переживаний, проблем и вопросов, и ломка
там тоже часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит
где-то в семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более
старшего возраста - их ведь, согласитесь тоже немало.
   - Насколько изменились ваши взгляды...
   - Взгляды - на что?
   - Ну, вообще, на все, о чем вы писали, на жизнь...
   - Нет, если обсуждать вопрос, как изменились взгляды, тогда
надо ставить его более конкретно: какие взгляды, на что - на
жизнь, на политику, на литературу, на семью... на космос... на
философию... А так взгляды особенно, по-моему, ни на что и не
изменились.
   - Ну, вот относительно "Мальчика со шпагой"...
   - Абсолютно не изменились. То есть, я считаю, что пионерская
организация - она была полезной, и то, что ее полностью
прихлопнули и разогнали - это одна из многих глупостей нашей
перестройки... Эта, знаете, банальная фраза - "выплескивать
ребенка вместе с водой". Пионерия во многом, конечно, была
рычагом идеологического и педагогического давления,
тоталитарного. Но ведь были же там и светлые пятна, и светлые
ростки какие-то.
   - Да, но она, как организация была достаточно формальной.
Светлые пятна были как бы сами по себе, а целиком-то она просто
не могла существовать...
   - Ну, так вместе с организацией светлые пятна уничтожили. А
лучше сейчас, что вообще никакой организации нет?
   - Вопрос насчет "Каравеллы". Хоть вы сейчас непосредственно и
не занимаетесь ей, но все равно, вам небезразлична, наверное, ее
жизнь... Как вы видите, что в дальнейшем с ней может быть,
насколько оптимистично можно смотреть?
   - Знаете, даже тогда, когда я вплотную ей занимался, я не
смотрел вперед дальше, чем на год, честно говоря, настолько
неопределенна, тревожна и непредсказуема была жизнь. А сейчас -
что же я могу сказать... Тут все зависит от того, насколько
хватит сил и энергии у молодых руководителей...
   - А если не хватит, что тогда?..
   - Ну, не хватит,- значит, не хватит, значит, все... Знаете, в
одной футуристической повести есть такая драматическая фраза:
"Планета закончила свой цикл"... Империи - и те не вечны под
луной, а уж какой-то пионерский отряд...
   - Вы не попытаетесь в этом случае как-то... ее... не знаю...
   - В какой-то степени я, наверно, попытаюсь, и мне уже
приходилось вмешиваться, когда нависала непосредственная
опасность... Но, если у ребят-инструкторов не хватит сил и
энергии на постоянную работу, то подменить их и тянуть заново
всю эту машину я все равно уже не смогу. И возраст не тот, и
настроения как-то изменились, я уже не могу прыгать через заборы
вместе с ребятишками... Я устаю... И потом, честно говоря,
где-то на шестом десятке приходит ощущение, что времени остается
не так много, а хотелось бы написать то, что задумано...
   - Как на ваш взгляд изменилось нынешнее "младое поколение",
понятно ли им то, что вы хотите сказать в своих книгах?
   - Я готов был бы согласиться с тем, что оно изменилось не в
лучшую сторону, что исчезли многие идеалы, что все стали думать
о жизни, которая выражается стремлением только к какому-то
внешнему благополучию, где квартиры, особняк, иномарки, валюта,
поездки за границу и так далее... Это действительно так, и у
многих это стало идеалом, и масса молодежи пошла в "крутые
мальчики", и появился еще целый, ну, не класс, но сословие, что
ли, молодых людей с автоматами... Ведь что еще питает все эти
конфликты - не только там происки политиков и прочее, они ведь
еще находят и определенную почву. Ведь после Афганистана, после
других конфликтов возникло целое сословие молодых людей, которые
считают нормальным образом жизни тот, когда у тебя под боком
есть автомат, а ощущение - постоянно на нервном взводе. Они не
очень ценят собственную жизнь, они привыкли к опасности...
Кстати, личное мужество - это далеко не самое лучшее качество.
Еще древние греки говорили, что приучить себя не особенно
дрожать за свою жизнь может практически каждый; бояться за
других, страдать - это сложнее... И эти ребята сейчас считают
наиболее нормальным образом жизни, когда они в какой-то
полувоенной атмосфере живут и готовы кинуться в любой конфликт,
чтобы... жить, как в фильме "Гардемарины, вперед!"... только без
той хорошей романтики... Но, как ни странно, несмотря на все
это, я ведь получаю постоянно письма от
двадцати-двадцатипятилетних молодых людей... Причем, даже
бизнесмены молодые пишут, говоря о том, что после всей
пакостности будней для них это какая-то отдушина - вот такие
книги, еще что-то... Так что, видимо, какой-то процент читателей
сохранился, и мне кажется, это не самый плохой процент в
нынешнем молодом поколении... Может быть, на него в глубине души
и надеешься, более, чем на всех остальных... Потому что
большую-то историю, в таком вот, стратегическом плане, все-таки
делают ведь не бизнесмены, а люди высокого интеллектуального
уровня, умеющие и мечтать, и философствовать, и смотреть вперед,
и обладающие воображением большим...
   - Не могли бы вы назвать примерно десять книг, которые вы
советуете почитать будущим учителям?
   - Ох, советовать... Десять?! Ну... Десять книг они и без меня
знают (смеется). А навязывать свое мнение - я же могу оказаться
очень субъективным. Потом, почему именно учителям? Учителям надо
не десять книг читать, а не одну сотню. И по программе, и сверх
программы. Вообще-то я не уверен, что нормальный учитель может
по-настоящему общаться с ребятами, если он не читал "Трех
мушкетеров" (смеется). Хотя, может быть, эта мысль может
показаться несколько... легкомысленной.
   - Часто ли вы перечитываете книги, которые вам еще в детстве
нравились, и вообще, хорошие книги?
   - Да, часто перечитываю. Я люблю перечитывать Марка Твена...
Стивенсона, например, могу перечитывать... Вплоть до того, что
даже "Приключения Буратино". Хотя эту книжку сейчас уже и
принято ругать и кричать, что Алексей Толстой содрал с
"Пиноккио", это самостоятельное произведение... "Алые паруса"
перечитываю - недавно вот, мне подарили новое издание Грина, так
опять открыл, почитал...
   - Ваши любимые книги, фильмы, музыка? Были ли среди них такие,
которые в определенный период резко меняли вашу жизнь,
мироощущение, взгляды, позицию, а также способствовали тому, что
вы начали писать?
   - Сразу трудно ответить, потому что может случиться, что
назовешь что-нибудь не то. Из музыки - Пятая симфония
Чайковского и Восьмая соната Бетховена. Из фильмов - старый,
довоенный вариант "Детей капитана Гранта" и экранизация рассказа
Олдриджа "Последний дюйм". Из книг: среди множества любимых книг
- все-таки это книги Паустовского, ибо они сделали в душе
поворот, который способствовал тому, что я начал писать. Это был
могучий стимул, катализатор - можно назвать как угодно. Решающий
фактор.
   - С какими писателями вы лично знакомы, может быть, дружите?
   - Я не могу сказать, что я очень дружен со знаменитыми
писателями. Знаком я со многими, потому что я неоднократно бывал
на писательских съездах, на банкетах и на разных конференциях,
встречался, и беседовал, и все прочее. Но сказать, что я с
кем-то дружен... У меня были очень хорошие отношения с Радием
Петровичем Погодиным, но, к сожалению, его уже нет. Я был
достаточно близко знаком с Анатолием Алексиным, но он, говорят,
отправился сейчас жить за кордон. То есть, я с ним был знаком не
по-дружески, а скорее как-то по-деловому. Встречался я со
многими писателями: и с Михалковым, и с Барто, и с Кассилем - с
детскими, пожалуй, со всеми, но едва ли это можно назвать
приятельскими отношениями и дружбой. А мой дружеский круг крайне
узок. В Свердловске нас было трое: Пинаев, Бугров и я. И вот
Бугрова нет... И вот остались мы с Евгением Ивановичем Пинаевым
вдвоем. Он хороший писатель, пока, по-моему, еще мало читаемый и
мало признанный, в силу того, что наша издательская политика к
писателям нынешним и русским, если только это не громкие и не
скандально известные имена, относятся пренебрежительно. Так же и
к нему. Но я думаю, что со временем все встанет на свои места.
   - Кого из фантастов вы цените, какие их произведения.
Отношение к жанру фэнтези, к Толкину, к толкинистам, к Ефремову?

   - К Толкину и к толкинистам я отношусь с почтением и
пониманием, но Толкин, все-таки, далеко не самый любимый мой
писатель. Мне в чем-то он кажется, может быть, слишком растянут,
может быть, старомоден, может быть, в плане сюжета его
произведения не очень выстроены. Пусть не побьют меня камнями
те, кто влюблен в Толкина, я вполне разделяю их любовь и понимаю
их - все-таки это целый мир, это своя страна, куда можно уйти и
где можно жить по-своему. Естественно, я не оригинален в своей
любви. Я люблю Стругацких, причем, я помню, купил в Москве их
первую книжку - "Страна багровых туч", прочитал и потом так этой
любви ни разу не изменял. Конечно, это был сразу новый уровень
нашей фантастики, человечной, по сути дела. Там прежде всего
человек, в отличие от всех других. Самый любимый из зарубежных,
это, конечно, Брэдбери. К фэнтези я отношусь с величайшим
почтением и любовью. А в общем-то у меня достаточно много
любимых авторов, которых я читаю с удовольствием. Но я никогда
не ставил себе задачу отгородиться за счет фантастики от другой
литературы, понимая, что твердой грани между ними нет и быть не
может. Чем не фэнтези "Ночь перед Рождеством" Гоголя? Или
"Гробовщик" Пушкина? Или "Пиковая дама"? К Ефремову я отношусь
очень хорошо, но меньше всего у него люблю "Туманность
Андромеды". А больше всего мне нравится то, что он писал до
"Туманности Андромеды", его рассказы, "Путешествие Баурджеда",
"На краю Ойкумены". Мне кажется, что в "Туманности Андромеды" он
оказался слишком в рамках социальной заданности, и его общество
будущего, уже тогда, когда я еще молодым человеком прочитал,
показалось мне малопривлекательным. Что-то в нем было от... я не
знаю, "от казармы" - грубое слово, я не хочу обижать Ивана
Антоновича, но, что-то от такого вот социализма, с его
обязательным уставным режимом... Это мне показалось немножко
неприятным. Космические сцены и эпизоды там очень хороши, а где
он описывает быт на нашей коммунистической планете - что-то мне
туда не захотелось.
   - Как вы относитесь к Штильмарку, Солженицыну, Булгакову?
   - К Солженицыну я отношусь индифферентно, сразу скажу. Я
понимаю значение Солженицына в истории русской литературы, в
разоблачении всех жутких репрессий, понимаю его могучую,
колоссальную работу, и его заслуги перед Россией и перед
литературой, и ни в малейшей степени не хочу сказать ни одного
худого слова в его адрес, но как писатель, как литератор, он не
вызывает у меня восторга, прямо скажем. Хотя и резкого неприятия
тоже не вызывает. Поэтому я индифферентен. Штильмарк? Ну, я знаю
у Штильмарка две вещи: "Наследник из Калькутты" и "Повесть о
Страннике Российском", так, по-моему, называется? Штильмарк мне
нравится, и его "Наследник из Калькутты"... я помню, я был
студентом, и мне надо было готовиться к экзаменам, по-моему, за
четвертый курс, а я вместо этого целую ночь читал запоем эту
книгу, вымененную в магазине "Букинист" на какую-то другую... И
сейчас иногда перечитываю, хотя, конечно, понимаю, что это,
может быть, и не высокая классика в общепринятом понимании, но,
с другой стороны, и "Три мушкетера" тоже не высокая классика,
но, это все равно классика. И Штильмарк сделал очень много в
русской приключенческой литературе. Что касается Булгакова - то
это есть Булгаков, тут и говорить нечего, я когда прочитал, для
начала, "Мастера и Маргариту", я был ошарашен, влюблен, поражен.

   - Что из вещей Стругацких вам нравится больше всего? А что не
нравится, или не очень нравится?
   - Я не могу сказать, что мне у Стругацких что-то не нравится.
Я просто могу догадываться, что есть вещи, которые другим
читателям покажутся сложными и не понравятся, особенно из
последних. А в общем-то мне, как память о молодости, все-таки
более всего близки "Трудно быть богом", "Понедельник начинается
в субботу", "Далекая радуга" - эти повести светлые, и прочее...
Хотя я знаю, что сами Стругацкие бывали - может быть, Борис
Натанович и сейчас - бывали недовольны, когда люди говорят о
своих симпатиях к их ранним вещам и мало ценят последующие -
более философские, более глубокие, но в то же время более
сложные и, мне кажется, более рассчитанные на элитарного
читателя.
   - А как вы относитесь к "Гадким лебедям"?
   - Хорошо отношусь, мне нравится...
   - Что вы думаете относительно "Рыцарей Сорока Островов" и
других вещей Лукьяненко?
   - Знаете, есть такое модное слово в современной политике -
неоднозначно. Что-то мне в этой книге нравится, что-то мне не
нравится. Мне, все-таки, основная идея этой книги кажется
чересчур жестокой. Не сам показ того, что дети могут воевать с
детьми и могут быть жестокими - это и так на каждом углу - а то,
что автор (у меня такое впечатление, что, может, это против его
воли) преподносит это как явление логичное и вполне
естественное. А мне все-таки кажется... Я согласен с мнением
любимого мной, к сожалению, в этом году умершего Радия Погодина:
я, говорил он, зная, что такие вещи могут быть, все-таки не
смогу писать о том, как, скажем, пятиклассник повалил
второклассника и бьет его ногами. Хотя знаю, что это есть, и
никуда не денешься, но для моего героя это противоестественно.
Поэтому я ничего не могу сказать.
   - А как вы считаете, как бы развивалась ситуация, если бы
такие условия были действительно созданы?
   - Как бы развивалась ситуация? Видите, мне очень трудно
говорить об этом, потому что, если бы возникла такая ситуация, я
поставил бы туда своих героев, а не его героев, и мои герои
повели бы себя иначе.
   - Насколько реалистична ситуация, которая сложилась в романе
Лукьяненко, которая описана?..
   - Вы знаете, она, честно говоря, производит впечатление
достаточно реалистичной, в общем плане - такая ситуация
возникнуть могла. Но отдельные сцены - вот этой неожиданно
возникающей жестокости и этой крови неоправданной - мне кажется,
чересчур все-таки нелогичны. То есть, ребята того
интеллектуального уровня, который писатель показывает у своих
героев, вели бы себя, наверное, все-таки гуманнее.
   - Но Лукьяненко не показывает высокий уровень всех, он говорит
в основном про интеллектуальный уровень главного героя... Там
разные есть...
   - Ну, разные, но и остальные у него более-менее интеллектуалы.
Да, еще мне там линия вот этого мальчишки-шпиона - помните? -
она мне показалась недостаточно завершенной и излишне банально
законченной. Потому что... так кончают те герои, с которыми
автор не знает, что делать. То есть, у него не хватило, видимо,
или опыта, или желания, или умения как-то более-менее
психологически до конца разрешить эту драму. Он просто-напросто
убрал его, как шахматную фигуру с доски.
   - Кого из детских писателей - наших и зарубежных - вы можете
выделить, какие их произведения?
   - Я не знаю хорошо зарубежной детской литературы. То, что я
читал, представляется мне достаточно прямолинейным и даже
примитивным, может быть, потому, что у них образ жизни более
благополучный. Я имею в виду те книги, которые я читал о
школьниках, о реальной жизни. Все там как-то разложено по
полочкам. Больше всего я люблю, конечно, Астрид Линдгрен, и не
за ее забавность, сказочность сюжета, а за попытку как-то
прорваться в детскую душу. Взять "Мио, мой Мио!" - там ведь тоже
духовное одиночество. И "Братья - Львиное сердце". А из наших...
все-таки, на голову стоящим выше остальных мне представляется
Радий Погодин, со своим "Ожиданием", с его последними вещами.
Владимир Железников писал много и хорошо, но, по-моему, сейчас
он как-то... Или издатели почему-то списали его в адрес
писателей "той эпохи". И не понимают, что многое, о чем он
писал, очень важно и интересно и сейчас.
   - Как вы вообще оцениваете состояние дел в российской детской
литературе?
   - Хорошая была литература, детская советская литература.
Несмотря, на излишнюю пропаганду коммунистических идей, она
все-таки была очень психологична, очень богата проблемами, очень
богата интересными героями. По своему литературному уровню,
чисто профессиональному, она, мне кажется, была гораздо выше
детских литератур других стран. Но у нас же как пойдут
крушить-ломать... То храмы, то театры, то не знаю что... Так же
и тут - начали бороться с социалистическими идеями, а покрушили
и все остальное. Где она сейчас, наша российская детская
литература? Я не могу всерьез восприни