петлицы лежали на груди.
     - Здорово, товарищок! - сказал красноармеец Борису...


        "12"

     "Сегодня, 11 октября, заняли мы Монастырище. Партизан Чекерда спас меня
от пули рябого гада-казака. Пощипали мы тут сотню особого назначения. У этих
палачей побывал в руках Виталя.  На них лежат его муки и кровь... И отлились
им вчера эти муки и  кровь!..  Не многие ушли!  Писать не могу -  до сих пор
сердце горит и руки дрожат,  напишу когда потом. А теперь догонять надо тех,
кто ушел. Ну, да не уйдут! Не будь я партизан Пужняк, коли всех не догоним".


                        Глава тридцать первая

        "ОСЕННИЙ ВЕТЕР"


        "1"

     Горделивые и  корыстные расчеты Караева на привилегированное положение,
о котором говорил Дитерихс, рассеялись, как дым.
     Никто  не  хотел  всерьез принимать наименование и  назначение "особой"
сотни.  В  этом внутреннем фронте она  была такой же  затычкой,  как  и  все
остальные сотни, дивизионы, эскадроны и батальоны...
     Караев оказался в Монастырище.
     Отряд Топоркова после спасских боев получил задание - просочиться опять
в тыл белым. Топорковцы с радостью приняли новое задание.
     Крупный населенный пункт -  Монастырище -  был  выгодным в  тактическом
отношении узлом.  Шоссейная дорога связывала его  с  Никольском,  Спасском и
Владивостоком.   Монастырище  контролировало  широкое  плато,   пересекаемое
железной дорогой, и было значительным препятствием на пути к Никольску.
     ...Советник "особой" сотни,  поручик Такэтори Суэцугу получил секретное
предписание -  оставить сотню и  немедленно отправиться во  Владивосток.  Он
церемонно известил об  этом Караева,  подав два пальца своей маленькой руки,
затянутой в лайковую перчатку.  Караев сдвинул на глаза кубанку и насмешливо
сказал:
     - Сматываетесь, значит, поручик?!
     - Как? - спросил Суэцугу. - Что вы сказали?
     - Лыжи, говорю, навострили? - усмехнулся Караев.
     - Я не понимаю вас!  -  сухо сказал Суэцугу, застегивая перчатки. - Я с
удовольствием поговорил бы с вами, но я тороплюсь...
     - Ну, ну!
     Восклицание ротмистра не понравилось японцу. Он понял намек.
     - Я солдат,  господин Карае-фу!  -  высокомерно проронил он. - А солдат
должен немедленно выполнять приказ!
     - Вот я и говорю:  выполняйте!  - Караев не мог удержаться от резкости;
ему  было  ясно,  что  отзыв советника означает единственно то,  что  японцы
признали  игру  безнадежно  проигранной.   -   Мотайте,   пока  вас  тут  не
прихлопнули! - сказал он зло.
     Суэцугу нахмурился. Но Караев уже спохватился, вспомнив, что судьба еще
может столкнуть его с японцем, и с самой любезной улыбкой проговорил:
     - Счастливого пути, господин поручик!
     Морщины на лице Суэцугу разгладились.
     - Счастливо оставаться,  господин ротмистр! - живо отозвался он и колко
добавил:  - Гора с горой не сходится, а человек и человек - может быть... До
свидания!
     Караев молча поклонился.
     - Буду рад видеть вас в другом месте! - раскланялся Суэцугу.
     Однако выехать японцу не удалось.
     Партизаны  уже  перерезали  все  дороги.  Суэцугу  обстреляли.  Поручик
вернулся.
     В доме,  который он покинул полчаса назад,  как ему казалось, навсегда,
Суэцугу  внимательно оглядел  свою  одежду.  Фуражка его  была  прострелена,
просторный офицерский плащ  тоже  был  продырявлен в  трех  местах.  Поручик
уставился на эти мелкие отверстия и  сидел молча.  Темно-карие матовые глаза
его утратили всякое выражение.  Но каменная неподвижность побледневшего лица
дала понять Караеву,  какие именно мысли проносились в  этот момент в голове
поручика. Караев сочувственно хмыкнул и сказал, желая ободрить японца:
     - Счастлив ваш бог, поручик!
     Суэцугу выпрямился.  Надменность проглянула в  его  чертах.  Деревянным
голосом,  неестественно громко,  будто для кого-то  стоявшего за дверью,  он
произнес:
     - Смерть в бою - высшая награда патриоту!
     Караев  оторопел.   "Эка  нашпиговали  тебя,   чертову  куклу!..   Ишь,
вытаращился -  будто  аршин  проглотил!"  У  него  просилось  с  языка  злое
замечание о  том,  что  поручик  возвратился,  не  пытаясь  прорваться через
партизанские заслоны,  и что это шло вразрез с горделивой фразой Суэцугу. Но
он  смолчал,  лишь наклонив голову,  как  бы  в  знак уважения к  сказанному
поручиком.


        "2"

     Сотня  Караева  занимала восточную окраину села.  С  рассветом началась
перестрелка.  Едва развиднелось,  партизаны пошли на сближение, подобравшись
вплотную к оборонительной линии белых.
     Алеша  Пужняк  со  своими побратимами подкрался к  одному из  домов  и,
выглянув из-за  угла,  заметил группу белоказаков,  устанавливающих пулемет,
обращенный  вдоль  улицы.  Казаки  торопливо  перетаскивали камни,  кирпичи,
какие-то  доски,  воздвигая завал.  В  полусогнутых фигурах,  перебегавших с
одной стороны улицы на другую, Алеше почудилось что-то знакомое. И вдруг его
осенило. Он чуть ли не в полный голос сказал, молитвенно сложив руки:
     - Господи, боже ты мой!
     Чекерда удивленно вскинул на него взгляд:
     - Ты чего?
     Алеша подозвал Цыгана.
     - Цыган! Погляди, не узнаешь ли кого?
     Тот вгляделся в копошившихся казаков и негромко сказал:
     - Наши... - Потом поправился: - Караевские, Алеша!
     Пужняк быстро повернулся к нему всем телом.  Желваки заходили у него на
скулах. Он спросил казака:
     - Драться будешь, Цыган? Или рука не подымется?
     Цыган поглядел на  Алешу.  Бледность проступила через его смуглую кожу.
Но  вместо  ответа  он  поднял винтовку и  прицелился в  перебегавшего улицу
казака.  Алеша  остановил  его  жестом:  "Успеем!"  Велел  Чекерде  сообщить
Афанасию Ивановичу, какого противника посылает им судьба.
     ...Ожесточение обуяло  партизан,  когда  весть  о  встрече  с  палачами
Виталия прокатилась вдоль всей линии.
     Афанасий Иванович хлестнул плетью по своему ичигу.
     - А ну, давайте разом, партизаны!
     Алеша вставил:
     - Надо бы, Афанасий Иванович, к этому вопросу с тактикой подойти.
     Командир повел на Алешу глазами, налившимися кровью.
     - По всему фронту разо дер-нем!  Полетят к чертовой матери!.. Для такой
злобы одна  тактика:  бить почем зря,  чтобы все  летело вверх тормашками!..
Ч-черта им в дыхало!.. За Виталю!
     И  точно ярость Топоркова была той  спичкой,  что  бросили в  пороховую
бочку, взорвалась партизанская злоба! Крик: "За Виталю!" - вырвался из сотен
глоток. И когда имя это было сказано, все забыли партизаны. Поднялись они во
весь рост и пошли на караевцев не сгибаясь.
     ...Рванул Алеша кольцо гранаты,  метнул чугунное яблоко в  тех казаков,
что  мостились у  завала.  Взлетел на  воздух  пулемет,  отбросив в  сторону
оторванный каток.  Четыре гранаты были  у  Алеши.  Четыре взрыва раздались у
завала.  Освободил руки Алеша.  Мести его  надо было вылиться в  рукопашной.
Выхватил Алеша  саблю и  кинулся из  засады.  Цыган -  за  ним.  Подоспевший
Чекерда подскочил к Алеше с левой руки.
     Не  глядел Алеша на  тех,  кого  рубил.  Ненавистные лица врагов белыми
пятнами возникали перед Алешей, и рубил он по их раскрытым в отчаянном крике
ртам, обрывая проклятия и мольбы, по глазам, наполненным ужасом. И не было в
нем жалости...
     ...Расстреляв все  патроны,  урядник Картавый был прижат в  угол.  Ужас
сковал его движения,  когда увидел он,  что идут партизаны не таясь, в рост.
Чувствовал он,  что партизан поднял гнев,  который ведет людей сквозь ливень
пуль,  сквозь пожары и смерть,  побеждая все.  Заледенило душу казака,  и не
стало у  него сил защищаться.  Поднял он  было руки вверх.  Но тут Алеша,  в
неутоленном своем  гневе,  чирканул  по  нему  саблей,  и  перестал Картавый
существовать.
     ...Кинулся Митрохин,  ходивший еще с  отметиной Вовки на лбу,  в чьи-то
сенцы, когда увидел, что не устоять против партизан. Сорвал судорожной рукой
дверь с крючка.  Ввалился в мрак сеней.  Нащупал,  трепеща,  какие-то бочки,
сдвинул их в сторону и присел -  хотел схорониться. Но за ним вслед ворвался
Цыган.  В полутьме,  сидя, рассмотрел Митрохин станичника, озаренного светом
из  двери.  Не  удивившись появлению  его,  Митрохин  с  трусливой  радостью
подумал:  "Свой",  -  и понадеялся на спасение. Цыган всматривался в сумрак,
держа палец на спусковом крючке винтовки, Митрохин сказал:
     - Это я, Сева, Митрохин.
     Вспомнил он  тут имя Цыганкова,  хотя до  сих пор только и  называл его
байстрюком,  Цыганом да голышом,  памятуя,  что никогда тому не сравняться с
ним,  богатым казаком Митрохиным,  у  которого одних коней до  ста в  табуне
ходило.
     Цыган тусклым голосом сказал:
     - А-а... Это ты, Митрохин!..
     - Я, я, Сева... я. Кому же больше быть? Я... - торопливо ответил казак,
и по звуку голоса было понятно, что распяливает он рот в непослушную улыбку,
задабривая станичника.
     Цыган равнодушно-нехотя сказал:
     - Вышел бы за избу, что ли.
     - Не-е, я лучше тут, Сева... Спасибочки тебе.
     - Ну,  тут так тут, как знаешь, - сказал Цыган и нажал спуск. В тесноте
сенец негромко хлопнул выстрел...


        "3"

     Караеву стало ясно,  что в  Монастырище он попал в ловушку.  Сначала он
пытался руководить боем,  но Афанасий Иванович спутал все его карты,  бросив
партизан в  атаку.  Все  фанфаронство вылетело из  головы Караева,  когда он
увидел,  как  тает его  отряд.  Караев посмотрел на  присмиревшего Суэцугу и
сказал:
     - Ну, ваше благородие... давайте удирать.
     - Надо вывести сотню из боя, - нерешительно проронил Суэцугу.
     Караев ответил, отводя глаза:
     - Своя рубашка ближе к телу...  Да и кого выводить?.. Последних кончают
товарищи...  - Он крикнул Иванцова. Тот вырос в дверях. - Ну, рябой, выводи,
как хочешь! Выведешь - сам жив останешься... Не выведешь - первая пуля тебе,
вторая - мне. Нас с тобой не помилуют!
     Рябой кивнул головой в  сторону выстрелов,  как бы спрашивая:  "А как с
остальными?" Ротмистр равнодушно пожал плечами.
     Иванцов оседлал коней и проулками,  сам - впереди, стал продвигаться по
селу. Выстрелы слышались со всех сторон. Иванцов обернулся к Караеву:
     - На арапа пойдем,  в лоб!  Они тут зарвались... Проскочим, а там - что
бабушка наворожила!
     В ту же минуту он сделал курбет и,  схватив под уздцы лошадей ротмистра
и японца,  кинулся в чей-то двор.  Едва он успел закрыть за собой ворота, на
улице  показалась целая процессия:  Алеша,  Чекерда,  Цыган и  старик Жилин,
который вел перед собой на длинном чумбуре белесого казачка.  Пощадил он его
за  торопливое  обещание  вывести  незаметно  партизан  к  дому,  в  котором
находились Караев и Суэцугу.  Шли они медленно,  так как бледный казачок был
чрезмерно осторожен и  делал шаг  вперед не  иначе,  как оглядевшись вокруг.
Через щели забора рябой увидел всех.  Лицо его побагровело, и руки сжались в
кулаки.  Он  легко отнял одну  доску от  забора и  через пролом прицелился в
Алешу.
     Каким-то шестым чувством ощутив опасность, Чекерда тревожно оглянулся и
увидел  рябого,  прильнувшего к  винтовке.  И  в  тот  момент,  когда  рябой
выстрелил,  Чекерда свалил Алешу наземь.  Просвистела пуля и задела белесого
казачка.  Казачок заорал блажным голосом и,  причитая и  хватаясь за  плечо,
стал кататься по земле. Бросив его, партизаны кинулись ко двору.
     - Стерва рябая! Черт тебя дернул... - ругался ротмистр.
     Но рябой, не обращая внимания на офицера, бормотал:
     - Эх-ма, не удалось его угробить... деповской...
     Он  знал здесь все ходы и,  не  мешкая,  вывел офицеров во второй двор.
Направив коня на ветхий забор,  он повалил его,  и перед беглецами оказалась
пустая  улица,  в  самом  конце  которой виднелись какие-то  конные.  Рябой,
зверовато глянув на офицеров, кинул:
     - А ну,  теперя держись... Навпротык пойдем. Кто отстанет, за того я не
ответчик!
     Рябой с  силой хлестнул коня нагайкой и с места дал шенкеля.  Поскакали
за ним и ротмистр с поручиком.  Конные,  услышав топот, задержались немного.
Рябой вихрем пролетел мимо них. Погоны Караева все объяснили партизанам. Они
стали поворачивать коней. Но тут рябой дико вскрикнул:
     - Ар-р-я-а-а!
     От этого крика кони взбесились и полетели,  что есть силы.  Вдогонку им
прогремели выстрелы;  рябой свернул в  боковую улицу,  едва не разбившись об
угол дома.
     Суэцугу, забыв про кавалерийскую посадку, охватил шею коня руками и лег
на него,  цепляясь за гриву.  Его подбрасывало, как на ломовой телеге. Сзади
послышался топот.  Рябой,  казалось слившийся с конем,  оглянулся,  на скаку
выстрелил из  винтовки,  бешено  хлестнул  своей  нагайкой коней  Суэцугу  и
Караева.  Заплетенная в конец нагайки свинцовая пуля рассекла кожу на крупах
коней.  Обезумев от боли, кони понеслись как ветер. Суэцугу в жизни своей не
видал такой скачки.  Его кидало с седла на круп и обратно с такой силой, что
он  уже не  чувствовал своего тела и  не  думал уже ни  о  чем,  единственно
стараясь не свалиться с коня.
     Иногда в  бешеной тряске этой  попадалось ему  на  глаза лицо  Караева,
низко пригнувшегося к луке.  И по тому,  каким оно стало, Суэцугу было ясно,
что Караев не отступит от своих слов,  сказанных рябому,  и  что третья пуля
будет ему, Суэцугу...
     Японец потерял счет времени.  Вдруг он заметил,  что конь его припадает
на одну ногу. Суэцугу стал отставать. Он встревоженно закричал:
     - Мой конь плохо есть!.. Подождите меня!
     Караев оглянулся.  Коротко поговорив о  чем-то с Иванцовым,  он сдержал
своего коня. Рябой подождал Суэцугу, снял винтовку с плеча, молча сунул дуло
в  ухо коню и  выстрелил.  Конь рухнул,  чуть не придавив поручика.  Иванцов
хлопнул ладонью позади седла.
     - Залазь,  ваше благородие!  -  крикнул он.  -  Всундулой* поедем.  - И
добавил,  видя,  что поручик растерялся:  -  Залазь,  а то бросю... Мне и со
своим вожжаться надоело!..
     ______________
     * Искаженное бурятское слово "сундлатом",  часто употребляемое русскими
в Забайкалье. Означает: ехать вдвоем на одном коне.

     Подставив  стремя,  он  легонько  взял  поручика  за  шиворот.  Суэцугу
торопливо вскарабкался на коня и оказался за спиной Иванцова.
     - Держись! - сказал рябой.
     Не  видя ничего перед собой,  кроме спины казака,  Суэцугу вынужден был
обнять его и прижаться к широкой,  словно подборная лопата,  казачьей спине.
От  мокрой  гимнастерки  рябого  пахло  махоркой,   потом,   солью.  Суэцугу
сморщился, но скоро притерпелся к этому запаху, и перестал его замечать...
     ...Через  час  бешеной  скачки  кони  были  загнаны.  Бока  их  запали,
свистящее  дыхание  с  шумом  вырывалось  из  ноздрей.  Едва  добравшись  до
какого-то хутора, кони пали на землю. Караев сказал, прищурившись:
     - Жалко!
     - А чего их жалеть? Сработались, - ответил рябой и снял с коней седла.
     Иванцов что-то  сказал ротмистру.  Тот прищелкнул пальцами,  соображая,
сплюнул.


        "4"

     Рябой отправился искать еду.  Он вошел в  первый попавшийся дом,  велел
хозяйке собирать на стол,  позвал Караева и Суэцугу.  Шепотом Иванцов сказал
Караеву,   что  на  хуторе  есть  только  две  лошади,   годные  под  седло.
Проголодавшийся поручик охотно уселся и,  не  дожидаясь остальных,  принялся
есть хлеб с  салом.  Рябой тоже съел ломоть,  Караев присел было,  но  вдруг
поднялся и сказал казаку, выходя из хаты:
     - Поди-ка полей мне!
     Иванцов вышел вслед за ротмистром.  В  сенцах загремели ведра.  Суэцугу
слыхал,  как  плескался,  отдуваясь и  фыркая,  ротмистр.  Потом все стихло.
Поручик жадно ел. В комнату вошла хозяйка. Суэцугу подмигнул ей:
     - Позовите моих товарищей,  а  то  я  все съем!  -  Он погладил себя по
округлившемуся животу и довольно рассмеялся.
     Хозяйка сказала:
     - Да они уже уехали!
     Суэцугу уставился на нее, не прожевав куска.
     - Кто уехали? Куда?
     - Кто, кто? Офицер с казаком. А куда - вам лучше знать.
     Суэцугу вскочил. Что делать? Кинулся к дверям.
     Три хаты, сарай, покосившиеся прясла; убранный огород с рыжими плетнями
тыквы  да  обезглавленными подсолнечниками на  перекопанных грядах,  конский
станок, один вид которого ясно говорил, что им давно не пользовались; кривая
проселочная дорога,  исчезавшая в стерне,  -  вот и все,  что увидел поручик
перед собой.  Ужасное волнение охватило его. Однако, заметив взгляд хозяйки,
Суэцугу овладел собой. Он строго сказал:
     - Позовите старосту! Немедленно!
     - Какого еще старосту? Не было его у нас вовек! - отмахнулась хозяйка.
     Суэцугу  смутился.  Но  в  памяти  его  всплыло вдруг  лицо  полковника
Саваито,   перед   которым  поручик  благоговел.   Полковник  твердил  своим
подчиненным:  "С  русскими нужна строгость,  строгость и  еще раз строгость,
решительность и  непреклонность.  Выросшие в  своих  степях,  они  не  имеют
качеств,  рождаемых правильным воспитанием.  Им  недоступно понимание чувств
японцев,  а  потому в  обращении с  ними рекомендую строгость и  твердость!"
Кажется,  это было необходимо сейчас больше,  чем когда-либо.  Суэцугу вынул
пистолет и уставил его в грудь хозяйки.
     - Старосту! - повторил он жестко. - Или я стреляю!
     - Да говорю я тебе, что нету у нас старосты!
     Но,  по понятиям Суэцугу,  староста должен быть везде, где жили люди, и
он  повторил свое требование.  Тогда перепуганная до  смерти женщина,  кинув
отчаянный взгляд по сторонам, истошно заголосила:
     - Гришка-а-а! Поди сюды-ы!.. Гришка-а-а!
     На  ее  крик из сарая вышел мужчина лет сорока,  широкий в  плечах и  с
большими руками. Едва разглядев, что происходит на крыльце его дома, мужчина
схватил увесистый шкворень,  валявшийся возле сарая, и, не раздумывая, кинул
его в  поручика.  Шкворень,  пущенный с недюжинной силой,  тяжело ударился в
косяк двери. Суэцугу едва увернулся от него. Женщина воспользовалась этим и,
спрыгнув с крыльца, скрылась за углом дома.
     В  руках мужика появился топор.  Из  другой хаты поспешно вышел на  шум
парень  лет  двадцати,   какой-то   старик  выскочил  из-за   стога  сена  с
вилами-тройчатками в  руках.  Несколько женщин и  девушек выбежали из других
хат.
     Продолжая кричать,  хозяйка,  в которой негодование и злость пересилили
страх,  выглянула из-за  угла и  ударила Суэцугу жердиной.  Сделано это было
неловко,  по-женски.  Не  ожидая нападения с  этой стороны,  поручик чуть не
выронил  из  рук  пистолет.  В  это  мгновение нападавшие оказались в  такой
угрожающей близости от поручика,  что он инстинктивно переступил порог двери
и захлопнул ее за собой.
     Дверь завалили...
     - Не уйдет теперь! - сказал грубый мужской голос.
     - За окнами глядеть надо! - донесся до Суэцугу возглас хозяйки.
     Поручик постучал в дверь.
     - Господа куресити-ане! - крикнул он сколько мог грозно. - Я приказываю
вам, чтобы староста пришел сюда!
     - Бабе своей прикажи! - ответили ему из-за двери.
     - Открывайте двери, я не буду вас наказывать! - сказал поручик, смягчая
голос.
     За дверью злорадно захохотали. Кто-то насмешливо крикнул:
     - Ой, напугал совсем... Накажи, пожалуй!
     Мороз подрал по  коже поручика от  этого смеха,  ничего доброго ему  не
сулившего.
     Одно из окон выходило к  лесу.  С  радостью отметив это обстоятельство,
поручик стал потихоньку приоткрывать его. Но в ту же секунду снаружи по раме
с силой ударили.  Со звоном разлетелись стекла.  Поручик подул на ушибленные
пальцы и отскочил от окна.
     - Я тебе высунусь!  - раздался злой голос. - Я тебе высунусь! Сам залез
- живым и не мечтай уйти!
     Суэцугу поежился.
     В это время на улице послышался конский топот, затем радостный крик:
     - Товарищи! Сюда-а! Мы тут японца застопорили!
     Поручик кинулся ко  второму окну.  Люди с  красными лентами на фуражках
разговаривали с хуторскими, поглядывая на хату, в которой находился Суэцугу.
Они спешились и,  хоронясь, стали при