которой помнили деды и память передавали детям.
     Виталий любил  эти  деревенские вечеринки.  Юноша в  дробной чечетке не
уступал деревенским плясунам.  Он был неизменным участником всех игр с  того
памятного  вечера,  когда  впервые  увидел  задумчивую  Настю  у  костра,  и
неизменно в  паре с  ним оказывалась она.  И  когда в танце он обнимал ее за
талию и  несмело прижимал к себе,  она не отстранялась.  Лицо ее покрывалось
нежным румянцем.  Короткие волосики на  затылке,  выбившиеся из-под  тяжелой
косы,  завивались мелкими колечками. Настя искоса поглядывала на Виталия, не
отбирая своей руки, и легонько отвечала на его пожатие, не умея ничем больше
выразить то,  что  чувствовала она  к  Виталию и  чему  сама  еще  не  могла
подобрать название,  -  а это была любовь, пришедшая к Настеньке и Виталию в
их восемнадцатую весну.
     Радостью своей,  которую принес ему  Марченко,  Виталию не  с  кем было
поделиться. Не Тебенькову же рассказывать об этом: подумает, Виталию хочется
похвалиться. А Виталию просто невмоготу было сдержать свою радость. "Вечером
встретимся  с  Настенькой  -  обязательно расскажу!  Она  поймет!  Все,  все
расскажу, и про клятву... Теперь уже недолго до победы!"


        "7"

     Бонивур зашел в  штаб и оглянулся.  Школьные парты были сложены одна на
другую и  стояли впритык у  стен.  На  одной была откинута доска.  Оборотная
сторона доски  вся  изрезана ножом.  Красовалась пушка  с  непомерно широким
дулом.  Пушка изрыгала дым,  возле нее стоял партизан со знаменем,  а вокруг
валялись враги.  Для  убедительности над  поверженными кривыми  буквами было
выведено:  "Белые". Автор этого произведения подписался полным именем: "Миша
Басаргин" -  и  поставил в  конце  пятиконечную звезду.  Глядя  на  рисунок,
Виталий усмехнулся:  отцы берутся за винтовки, чтобы бить врага, - и у детей
то же на уме!  И  если доску парты исправит деревенский столяр,  пройдясь по
ней рубанком,  и сгладит ее,  то никакой другой столяр - ни время, ни беды -
не сотрет, не изгладит того, что врезалось в память ребенка.
     И  эту подпись Миши Басаргина и  пятиконечную звезду Бонивур принял как
дружескую поддержку со стороны тех,  кто еще не мог встать рядом с  ним,  но
кто давал это обещание на всю жизнь.
     Часовой, стоявший у дверей, заглянул в комнату. Виталий спросил:
     - Лошади готовы?
     Тот отозвался:
     - А как же,  только махнуть -  будут тут...  Под навесом пока стоят,  в
тени.
     - А под раненых?
     - И под них готовы. Там же.
     И опять ходил по селу Виталий.  Чем выше подымалось солнце, тем сильнее
он тревожился. Смотрел в ясное небо, по которому плыли крохотные облачка, на
кустарники,  по  которым волной перекатывался ветер,  на  белые  стены  хат,
ослепительно сверкавшие в лучах солнца.  Пытался рассеяться,  но тревога его
не утихала.


        "8"

     В  лазарете было  тихо и  чисто.  Настенька проветрила комнату.  Белели
повязки на  раненых.  На  плетне висели,  развеваясь по  ветру,  выстиранные
бинты.  От ступенек вымытого крыльца подымался чуть заметный парок.  Девушки
повесили в углах лазарета связки пахучей травы,  и приятный запах ее перебил
запахи карболки и  спирта.  Настежь раскрыли окна и двери.  Ночной духоты не
осталось и  следа.  Девушки вымыли раненым лица  и  руки,  отобрали махорку,
разрешив выкурить лишь  по  одной закрутке.  Лебеда смотрел на  кусок неба и
жнивья,  видимый из окна, вдыхал доносившийся запах травы. Он сложил руки на
груди и притих.  Выглядел он словно в праздник.  Увидев Бонивура,  крикнул в
окно:
     - Эй, Виталя, заходь в гости!
     Бонивур заглянул в окно.
     - Ну, как живете, товарищи?
     Лебеда посетовал:
     - Махру девки отобрали... А курить страсть хочется!
     Виталий усмехнулся:
     - Что ж вы плохо хранили махру-то? Или против девушек не устояли?
     Лебеда кивнул головой на Настеньку, показавшуюся на пороге:
     - А ты попробуй против такой поборись!  Она к нам с лаской.  Думали,  и
верно обрадовать захотела.  Словно Лиса Патрикеевна:  "Дедушка,  дай  я  вам
подушечку  поправлю.   Вот  вам,   дедушка,   водичка!   Вот  вам,  дедушка,
полотенчико! Не свернуть ли вам цигарку?" Свернула, раскурить дала, - Лебеда
в этом месте перешел на украинскую речь,  -  а потим каже:  "Оце вам,  диду,
остання цигарка,  а  бильш,  каже,  не буде,  бо командир у  лазарети палыть
цигарки не дозволяе!" Ось тоби и раз! У-у, я тоби! - с притворной строгостью
погрозил он Настеньке.
     А  она стояла в  просвете раскрытой двери.  Солнце освещало ее  фигуру,
золотило  растрепавшиеся волосы,  просвечивало сквозь  ситцевое  платьишко и
обрисовывало фигуру девушки.  Никогда Виталий не  видел ее  такой.  Лицо  ее
разрумянилось,  и  верхняя губа задорно вздернулась.  Глаза ее встретились с
глазами Виталия.  Лебеда смущенно крякнул и  отвел  взор,  чтобы не  смутить
девушку. Виталий потупился.
     Настенька прошла по комнате и остановилась перед Лебедой.
     - Ты чего, дедушка, жалуешься?
     - Тот замахал на нее руками.
     - Что ты? Что ты? Разве это жалоба?
     Настенька спросила Бонивура:
     - Ну как, товарищ Бонивур... поругаешь или похвалишь за порядок?
     - Похвалю, Настенька.
     - Очень?
     - Очень.
     И  от простой этой похвалы девушка зарделась.  Взгляд Виталия сказал ей
больше его слов.  Но и Виталий спохватился,  зная, что Лебеда видит взаимное
их смущение, и, уже как начальник, серьезно сказал:
     - Командир  вернется  -  доложу,  что  отлично  несла  службу,  товарищ
Наседкина!
     Повернулся и ушел.  Проводила его Настенька взглядом, оправила зачем-то
подушку у Лебеды. Тот взял ее за руку, сверху положил свою ладонь, и сильная
маленькая ее рука скрылась совсем.
     - Что, Настенька... люб тебе?
     Было в тоне его что-то отцовское,  задушевное.  Настенька тихо ответила
ему, чтобы не слышали другие раненые:
     - Люб-то люб... да не знаю, люба ли я ему.
     - А  ты поперед батька в  пекло не лезь,  как у  нас говорят.  Любит он
тебя,  я  вижу...  Приглядывается к  тебе да и себя проверяет.  Смекай,  что
сватов зашлет скоро.
     Настенька еще тише сказала Лебеде:
     - Да он мне никогда ничего не говорил.
     - А  тебе говорить надо?  Сама не  видишь -  любит он тебя,  хоть и  не
сказывает... Не говорит сейчас - потом скажет. Парень что надо!
     Потом Лебеда хозяйственно спросил,  словно свадьба Настеньки и  Виталия
была решенным делом:
     - Матери-то сказывала?
     - Нет. Мама больная... Да и комсомольцев не любит сильно.
     - Это ничего... Будем живы, сумеем ее направить на путь истинный... А я
уж посаженым буду у вас, - оба вы сироты, некому будет за порядком смотреть.
     Эта  беседа  произошла так  неожиданно,  Настенька открылась Лебеде так
просто,  что и сама не верила себе.  О таком и с матерью стыдно говорить,  а
тут рассказала все чужому человеку и почему-то стыда не почувствовала,  а на
душе сразу легко стало. Лебеда погладил ее ласково по руке и сказал, глядя в
упор своими добрыми глазами:
     - Была у  меня дочка...  Коли б осталась жива,  посватал бы за хорошего
человека.  А ты мне дюже нравишься да и на дочку похожа,  вот и заговорил...
Только ты теперь никому ни гу-гу. Время придет - всем расскажем.
     Настеньку окликнули со двора подруги.  Она вышла. Лебеда закрыл глаза и
откинулся на подушку.  Вот она,  жизнь!  Дочка его умерла на выданьи.  Думал
выдать ее  замуж да  внуков нянчить -  не  вышло.  Тосковали они со старухой
долго,  но потом всю нежность,  нерастраченную,  копленную для внуков, стали
отдавать людям. Не было отзывчивее стариков Лебеды с Лебедихой. А тут словно
вернулась вся  эта  нежность  и  согрела  сердце  старика,  когда  Настенька
выслушала его по-дочерни нежно и доверчиво.


        "9"

     Виталий шел,  не чуя под собой ног. Настенька, такая, какой он видел ее
сейчас,  не выходила у  него из головы.  Он оторвался от своих мыслей,  лишь
выйдя на площадь, где звенели мальчишечьи голоса.
     Ребята играли в войну. Бонивур остановился.
     Штабель бревен изображал крепость белых.  Ребята постарше, лет десяти -
двенадцати, нацепили вырезанные из бумаги пятиконечные звезды, украсили свои
картузы красной лентой  и  зашагали к  росшей вокруг полыни,  высоко подымая
ноги и прижимая к плечам длинные прутья.
     Командир - Вовка Верхотуров - скомандовал:
     - А ну, ребята, песняка!
     И все вразброд запели:

                        Все тучки, тучки понависли.
                        И с моря пал туман.
                        - Скажи, о чем задумался,
                        Наш Чуркин-атаман?

     Виталий покачал головой.
     - Что  же  вы,   ребята,  о  разбойнике  поете?  Уж  если  вы  партизан
изображаете, так и песня должна быть подходящей. Я же учил вас.
     Вовка покосился на Бонивура. Потом махнул рукой.
     - Отставить про Чуркина! Давай затягивай про революцию!
     И первый запел:

                        Тучки черные по небу вьются...
                        Рати белых идут на восток.
                        Но мечи уж повсюду куются:
                        Жизни новой восходит росток.

                        Грозы на небе гулко грохочут,
                        Пушки огненным смерчем горят...
                        Белым гибель готовит рабочий,
                        И в тайге партизаны стоят

     Ребята скрылись в полыни. Тотчас же в "крепость" полетели комья земли с
травой.  Малыши, сидя на бревнах, терпеливо ждали, когда можно будет пустить
в ход и свое оружие - шапки подсолнухов. Уже в полыни началось движение. Это
"красные" готовились идти на штурм.  Двое ребят привязывали красный платок к
палке,  чтобы двинуться в  атаку с  развернутым знаменем.  Но в  этот момент
военные действия были неожиданно прерваны.
     Один из мальчишек,  оставшихся в "крепости", слез с бревен и решительно
направился к  полынному полю,  не обращая внимания на комья земли,  летевшие
мимо  него и  падавшие у  его  ног.  Он  храбро перешел поле.  Навстречу ему
выскочил Верхотуров и сердито закричал:
     - Ты куда, Мишка, лезешь? Раз ты белый, так сиди в крепости, а когда мы
ее возьмем, тогда можешь уходить.
     - Не хочу! - сказал Мишка, упрямо мотнув головой. - Белым быть не хочу.
Я красный.
     - Если все будут красные, так кто будет белым? - убеждал его Вовка.
     - Никто! - сказал Мишка.
     - Как это так - никто? Что же это будет?
     - А  так:  никто -  и все!  И очень хорошо будет!  -  убежденно ответил
Мишка.
     Наблюдавший за этой сценой Виталий рассмеялся.  Он подошел к  ребятам и
сказал старшему:
     - Ну что ты, Вовка, заставляешь его белым быть? Пусть будет красным.
     - Да у него даже и звезды нет! - заупрямился Вовка.
     Виталий обнял Мишку за плечи.
     - Как тебя звать?
     - Мишка Басаргин.
     Бонивур вспомнил баталию на доске парты,  подписанную именем его нового
знакомца, и сказал:
     - Ничего, Мишка, будет у тебя звезда!
     Он снял фуражку,  отцепил с  околышка свою пятиконечную звездочку и дал
Мишке. Тот осторожно взял звездочку, прицепил ее к своему дырявому картузу и
заблестевшими глазами глянул сначала на "командира", потом на Виталия.
     Бонивур напутствовал его:
     - Смотри, не потеряй!
     - Ну что ты! - сказал Мишка. - Я-то потеряю? - И, не зная, чем выразить
обуявшую его  радость,  он  выхватил деревянную саблю,  хлестнул по  ивовому
пруту -  лихому скакуну -  и закричал пронзительным голосом:  - Ур-ра-а! - и
помчался в наступление на "крепость". - За мной! Ура-а!
     Виталий поманил к себе Верхотурова и сказал ему:
     - Вот что, Вовка, собери-ка ребят, которые побойчее, постарше!
     Через  минуту  собралось  человек  десять.  Помолчав  немного,  Виталий
сказал:
     - Ребята!  Вы должны помочь нам. Надо, чтобы вы последили за дорогой да
за  кустами.  Людей заметите -  сейчас же в  село и  сообщите мне.  Ну,  кто
возьмется за это?
     Вовка тотчас же сказал:
     - Я!
     За ним еще шестеро вызвались помочь Бонивуру.


        "10"

     Бонивур послал  подростков к  дозорным.  Засев  на  половине расстояния
между дозорными, они смогли просматривать теперь всю округу.
     Вовку Бонивур поставил неподалеку от Колодяжного.
     - Ну, партизан! - легонько хлопнул он Вовку по плечу. - Смотри в оба.
     Верхотуров взглянул на Виталия.
     - Вот винтореза бы мне сюда еще.
     - Винтореза?
     Вовка смутился.
     - Ну, винтовку! Как беляк на дорогу, я его раз - и готово.
     Бонивур усмехнулся.
     - Успеешь еще, навоюешься! - И ушел.
     Когда Виталий исчез из виду. Колодяжный окликнул Вовку:
     - Эй,  сынок! Поди сюда! - Вовка подошел. Старик усадил его возле себя.
- Ну, посиди со мной, а то сон морит.
     Вовка буркнул:
     - Виталя сказал, с того поста наблюдать!
     Колодяжный ворчливо ответил:
     - Виталя, Виталя!.. А я-то что, не знаю, чего можно, чего нельзя? Мне и
отсель твой участок -  как на ладони.  - Он прищурился. - Ишь ты, и сосункам
дело нашел Виталька! Ох, и дошлый!
     - Деда! - сказал Вовка. - А верно сказывают, Виталий в Москве был?
     - Был.
     - И Ленина видел?
     - Ну да, видел.
     - Он нас песни учит петь.
     - Виталий-то?
     - Ага.
     - Его на все дела хватает, - сказал, зевнув, Колодяжный. Старика томила
дремота.
     Раскаленный воздух слоился над окрестностью.  И дальние сопки в потоках
этого воздуха трепетали и словно двигались. Редкий ветерок пробегал по белым
дорогам, взметывал тучки пыли, будто кто-то невидимый шагал по этим дорогам,
таясь от всех.
     Томительный жар  словно придавил все  вокруг.  Даже птицы в  кустарнике
замолкли, оглушенные зноем. Солнце все сильнее и сильнее палило землю, будто
решило выжечь ее дотла. Несмелый ветерок не смягчал жары, царившей вокруг.
     "Быть  грозе!"  -  подумал Колодяжный,  сбив  свой  треух на  затылок и
обливаясь потом.
     И в самом деле, гроза была близка...


                       Глава двадцать четвертая

        "НАЛЕТ"


        "1"

     Партизанский дозор,  выставленный у  завода Пьянкова,  обстрелял белых.
Белые  замешкались было,  но  Суэцугу  махнул  на  дорогу  рукой,  и  казаки
поскакали дальше.  Алеша Пужняк только что залил бочку бардой.  Увидав,  что
белые помчались к селу, он вскочил на коня и понесся быстрее ветра напрямик,
опережая казаков, чтобы предупредить штаб.

     Старик Колодяжный прищурил глаза:  на  дальней дороге,  которая вела  к
заводу Пьянкова, заклубилась пыль. Вовка тронул старика за рукав.
     - Дедка! Глянь, скачет, - шепнул он.
     - Вижу!   -   хмуро  отозвался  партизан,   открыл  подсумок  и  широко
перекрестился.  -  Ну,  помогай бог! - Он обратился к побледневшему при виде
этих приготовлений мальчику:  -  Беги,  сынок,  до штаба!  Бонивуру скажешь:
скачут сабель сто,  а  может,  и поболе.  А потом ховайся да татьке с мамкой
скажи -  окна подушками закрыть, а самим в подпол залезать. Носу на улице не
высовывать, пока не уйдут белые из села... Ну, чего стоишь? Беги!
     - А вы, деда? - спросил мальчуган. - А вы?
     - Беги. Я за тобой.
     Вовка  помчался  через  кустарники,  заливисто засвистел,  заложив  два
пальца в  рот,  -  это был условный знак.  Колодяжный посмотрел вслед Вовке,
пригладил бороду,  вздохнул и  опять внимательно прощупал глазами местность.
Далеко  в  стороне,  поперек кривизны дороги,  что  вела  к  заводу,  скакал
одинокий всадник. Он почти слился с лошадью.
     "Кто такой?  -  спросил себя старик. - Скачет, будто упредить хочет. Не
иначе как кто-нибудь из наших...  А эти-то,  ишь,  наперерез пошли. Придется
этих  осадить.  Господи благослови!"  Колодяжный поднял винтовку,  тщательно
прицелился во  всадников,  показавшихся на  дальнем повороте,  и  выстрелил.
Вогнал  второй  патрон,  вскинул  винтовку,  приложился  и  опять  нажал  на
спусковой крючок.  Выстрелил он пять раз с быстротой, на какую способен лишь
старый солдат и охотник.  Все пять выстрелов заняли несколько секунд.  Потом
он всмотрелся в колонну. Про себя сказал:
     - Ай  да  дед!  Поди,  паря,  двух спешил...  Так  и  надо.  Не  скачи!
Расскакались, черта вашей матери!
     Колонна расстроилась.  Кинулись в  сторону лошади,  сбросившие седоков.
Задние осадили,  оглядываясь по  сторонам.  Головные оторвались от середины,
затем стали поворачивать и спускаться со шляха на обочины.  Отряд рассыпался
по кустам. Белые стали пробираться скрытно и сильно замедлили продвижение.
     Одинокий   всадник   ожесточенно  нахлестывал  коня.   Колодяжный  ясно
разглядел красную ленту  на  его  фуражке,  а  мгновением позже  узнал Алешу
Пужняка.
     - Добре, сынок, добре! - шепнул он.
     Алеша,  не обращая внимания на выстрелы, мчался к селу. Прорвался через
кустарники и  пересек  дорогу.  Вылетел  на  пригорок,  мелькнул в  кедровой
рощице, выехал на малую тропу и, втянув голову в плечи, помчался к околице.
     Большая группа белых скопилась в  лощинке справа.  Лощинка вела к селу,
огибая высоту,  на  которой притаился Колодяжный.  Белоказаки шли осторожно,
оглядываясь по сторонам. Партизан опять тщательно прицелился и выстрелил.
     И на этот раз он не промахнулся. Пули его находили тех, к кому посылала
их  твердая рука.  Вот один как шел,  так и  уткнулся в  траву,  не выпустив
поводка из  рук.  Под вторым конь шарахнулся на  пригорок,  пролетел по нему
несколько шагов,  вздыбился и рухнул наземь, придавив своей тяжестью седока.
Третий  вдруг  выпрямился  в  седле,   приподнялся  на  стременах,  взмахнул
нагайкой, словно собираясь ринуться вскачь, и кулем запрокинулся на сторону.
Испуганный конь помчался назад,  оглядываясь на седока,  которого волочил по
земле, и скрылся в кустах.
     Колодяжный увидел,  что белые положили коней,  - видимо, совещались. Он
перебежал на  другую сторону холма.  Алеши Пужняка не  было  видно,  он  уже
добрался до Виталия.  Между тем и  белые оправились от смятения,  вызванного
выстрелами,  и  пошли широким фронтом,  охватывая полукругом дорогу к селу и
подступ  к  холму,  на  котором  находился Колодяжный,  окружая засаду.  Дед
высмотрел место, где кусты колыхались сильнее.
     - Либо конные идут, либо группа. Была не была - повидалась! - сказал он
вслух и выстрелил.  Должно быть,  ранил лошадь, потому что та высоко подняла
голову и бросилась в сторону.  Она ломилась через чащу, и треск сучьев пошел
по кустам.  Наконец она заржала звонко,  заливисто и потом замолкла.  - Жаль
конягу! - сказал дед.
     Выстрелы деда вызвали переполох среди наступавших.  То  тут,  то  там в
чаще замелькали лица и фигуры людей.  Колодяжный,  разрядив винтовку наугад,
обежал холм и увидел,  что настала пора уходить. Приседая по-стариковски, он
трусцой побежал к околице села.  Крики наступающих заставили его обернуться.
Беспорядочно стреляя, белые кинулись на холм. Дед показал кукиш:
     - На-кося, выкуси... партизанского!
     Он добежал до валунов и присел за ними.  Белые показались на холме. Дед
опять приложился.  Один казак упал,  на секунду задержался,  потом покатился
вниз...  все быстрее и быстрее; встречавшиеся на его пути камни подбрасывали
тело вверх.
     Колодяжный буркнул в усы:
     - Покатайся, поваляйся...
     Но  последний выстрел выдал его.  Пули защелкали по  камням,  откалывая
куски.  Острый осколок угодил в  деда.  Он  пошатнулся и  схватился за  ухо.
Осколок  оторвал  мочку.  Кровь  полилась деду  за  воротник.  Злые  огоньки
блеснули в его глазах.
     - Мальчонку нашли -  ухи рвать, туды вашу!.. А этак вот не хочете! - Он
опять выстрелил, но не видел, попал ли в кого.
     Целый  град  выстрелов ответил  ему.  Дед  присел,  переждал немного  и
ползком,  скрываясь за  валунами,  стал  пробираться к  леску,  закрывавшему
лощину.  На  подъем  карабкались белоказаки.  Среди  них  Колодяжный заметил
человека в черном пиджаке. Дед остановился и глянул внимательнее.
     - Никак знакомого бог несет! -