умал все приличествующие лозунги, утвердил знак Рати -
зеленый угольник,  утвердил форму офицеров Земской рати - зеленые нашивки на
кителе и  зеленый позумент на брюках,  вспомнив,  что подобное шитье было на
парадной  форме  гусар.  Ближайшее окружение генерала было  вынуждено надеть
новую форму.  Запись в  Земскую рать открыл сам  генерал.  Под  номером один
Дитерихс расписался лично.  Вслед за ним нехотя записались и  все военспецы,
которые окружали Дитерихса.
     Вербовочные пункты открылись на всех улицах. Огромные трехцветные стяги
осеняли столы,  за которыми под открытым небом восседали офицеры вербовочных
комиссий.  Организованы были также и  летучие агитационно-вербовочные отряды
из жен офицеров -  из трех-пяти дам в костюмах сестер милосердия, с офицером
во  главе;  их  трехцветные перевязи  через  плечо  виднелись издалека,  что
помогало горожанам вовремя перейти на  другую сторону улицы,  чтобы избежать
не  очень приятной беседы на  тему о  патриотизме.  Подобные же  группы были
брошены на кружечный сбор в  пользу Земской рати.  Они наводнили город.  Эти
женщины настигали горожан всюду:  в иллюзионах,  театрах,  магазинах,  кафе,
ресторанах,  ночных  кабаре  и  квартирах,  призывая жертвовать на  "великое
дело".
     Гремели  оркестры в  садах  Завойко и  Невельского,  где  расположились
главные вербовочные пункты.  Гулянья в пользу Земской рати следовали одно за
другим.  По  вечерам  разноцветные ракеты  озаряли город  призрачным светом,
фантастические фейерверки с вензелями "ЗР" сжигались на водах залива.
     Горожане охотно ходили на гулянья, глазели на фейерверки...


        "2"

     Таня жила в вагоне одна. Днем приходил Алеша, обедал, отдыхал, к вечеру
же опять уходил спать к кому-нибудь из железнодорожников.
     В  задумчивости сидела Таня на лесенке,  ведшей в вагон.  Мысли ее были
прикованы к письму Виталия, полученному утром через связного. Виталий писал,
что в  отряде ему приходится многому учиться -  владеть саблей,  привыкать к
таежной жизни,  время узнавать по  звездам,  ориентироваться в  лесной чаще;
чувствует он себя совсем мальчишкой,  который ничего в жизни не видал.  Таня
улыбнулась  при  воспоминании  об   этом  месте  письма:   Виталий  искренне
признавался,  что в тайге он беспомощен.  Таня подумала: кто же ему стирает,
кто чинит его изодравшееся белье и одежду? Она сокрушенно качнула головой, и
сердце ее сжалось.  Она стосковалась по Бонивуру. Теплая, щемящая нежность к
черноглазому юноше жила в  ней.  "Надо будет послать с обратным пару рубашек
из Алешкиного белья, а то там, поди, не достанешь", - подумала Таня. В конце
письма Виталий приписал несколько строчек ей: "Танюша! Очень скучаю по тебе!
Как  ты  живешь?  Все воюешь,  поди,  с  Алешей?  Ну,  воюй!  Мы  тоже скоро
перестанем небо коптить!.. Будь здорова, сестренка!"
     Таня  не   умела  долго  раздумывать.   Ее  симпатия  к   Виталию  была
действенной.  Переворошив белье Алеши,  она  отыскала рубахи,  выстирала их,
погладила и  уселась на  лесенке пришивать пуговицы.  Работа  приближалась к
концу, когда внимание Тани привлекло какое-то движение в глубине тупика. Там
шагала группа женщин в  сестринских наколках,  со  щитками,  на которых было
нацеплено что-то пестрое; женщины шли в сопровождении офицеров.
     Красные первореченцы продолжали бастовать.  Хотя во Владивостоке и было
известно,  что  агитация за  Земскую рать  на  Первой Речке  не  может иметь
успеха,  все же  дамы-патронессы поехали и  сюда.  Они поравнялись с  Таней.
Остановились. Одна из них обратилась к девушке:
     - Гражданка! Жертвуйте на Земскую рать, на великое дело!
     Таня машинально вынула рублевку.  Одна из  дам  стала откалывать жетон.
Таня прищурилась. Потом торопливо сказала:
     - Одну минуту!  Я  сейчас.  -  Она помчалась в вагон,  вернулась спустя
несколько минут и,  высыпая в  протянутую руку  дамы  горсть мелочи японской
чеканки,  сказала.  -  Пожалуйста!  Только русские-то  деньги на  это давать
негоже. А японские сены - впору!
     Дама вспыхнула.  Прапорщик,  сопровождавший патронесс,  вырвал жетон из
рук девушки.
     - Люди кровь будут проливать за  это,  а  вы  издеваетесь!  Как  вам не
стыдно! - срывающимся голосом сказал он.
     Одна из дам взяла офицера за локоть.
     - Жорж,  идемте отсюда!  -  Она что-то шепотом добавила, оглядываясь на
Таню.
     В  Семеновском огрызке дам-патронесс направили к полковнику-артельщику.
Тот с  вниманием выслушал возмущенный рассказ дам о  столкновении на Рабочей
улице и сожалительно пожал плечами:
     - Да,  знаете...  На Первой Речке,  боюсь,  это предприятие не удастся.
Здесь понятия иные.
     - Надо же быть патриотом, черт возьми! - горячо сказал прапорщик.
     Полковник посмотрел на него.
     - К  сожалению,  на  Первой Речке понятие патриотизма заключает в  себе
несколько иные элементы, чем в нашем представлении.
     - Вы должны помочь нам, полковник! - обратилась к нему одна из дам.
     - Рад служить.
     - Как же нам быть? Неужели возвращаться в город с жетонами? Мы надеемся
на вас.
     Полковник задумчиво посмотрел на даму.
     - M-м... Сколько у вас жетонов?
     - На щите две сотни и в сумке три сотни.
     - Сколько же они стоят?
     - Это зависит от воли жертвователя...  Всякое даяние благо!  - вставила
одна из дам.
     Полковник, что-то прикинув, сказал:
     - Те,  что на щите,  я, пожалуй, для моей артели возьму... А больше мне
не удастся распространить. По полтиннику за жетон, я думаю, каждый заплатит.
     - Офицеры-то? По полтиннику? - изумился прапорщик.
     Полковник, не глядя на него, ответил:
     - Да-с,  офицеры...  Они уже полтора года грузчиками работают,  молодой
человек!
     В том,  что он назвал прапорщика не по чину,  а молодым человеком, было
что-то  очень оскорбительное,  от  чего прапорщик вспыхнул.  Он уставился на
артельщика.
     - Я не понимаю вас, господин полковник!
     Тот тяжело обернулся к нему:
     - Могу объяснить,  господин юный офицер. Этот проект генерала Дитерихса
крайне непопулярен среди безработных офицеров...  Здравого смысла в  нем  не
много.  С точки зрения военной этот поход - полный абсурд. Даже если Земской
рати  удастся  добиться какого-то  временного тактического успеха,  все  это
игрушки!  Прошу прощения,  милостивые государыни,  я  не  имею  в  виду ваши
благородные чувства!  Мои  офицеры принесли в  жертву  родине все  -  честь,
здоровье,  семью.  Теперь у  многих нет  и  полтинника,  чтобы субсидировать
начинания свитского генерала,  который о  войне имеет весьма приблизительное
представление.
     - Вот как! - проронил униженный прапорщик.
     Полковник,  не  обратив  внимания  на  его  возглас,  поклонился  даме,
державшей щит.
     - С вашего разрешения, мадам! Вот деньги!


        "3"

     Через две  недели с  начала записи волонтеров в  Земскую рать  Дитерихс
запросил сведения о ходе вербовки и результатах кружечного сбора.
     Генерал не мог поверить своим глазам, когда не без трепета ему сообщили
об  этих результатах:  они  были так  ничтожны,  что  Дитерихс мог  прийти в
бешенство!
     Однако,  увлеченный разработкой "великих планов",  правитель отнесся  к
неуспеху поднятой им  кампании,  как  к  досадному эпизоду.  Эта  неудача не
образумила его и ничему не научила. Два дня он был мрачен, а затем обрушился
на организаторов вербовки, виня их в недостатке усердия. Он не мог допустить
мысли,  что  идея Земской рати никого не  увлекла.  В  горячечных мечтах ему
рисовалось совсем иное...
     - Священного огня у вас нет,  оттого и дело идет медленно!  - сказал он
укоризненно коменданту города.  Тот, отворачивая взор от генерала, промямлил
что-то  невразумительное.  Дитерихс  отпустил  его,  наказав:  -  Немедленно
предпримите меры к оживлению этого дела.  И побольше веры!  Веры, господа! В
ком нет веры, тот не человек, и мне не жалко будет расстрелять его!.. Хотя я
и не сторонник крайних мер.
     Взбодренные этим напутствием, комендант города и штабисты Земской рати,
посовещавшись,  решили  предпринять кое-что,  кроме  оркестров  в  парках  и
фейерверков в заливе.

     ...Алеша Пужняк возвращался от  Михайлова,  которому он доложил о  ходе
забастовки  на   Первой   Речке.   Командование  белых   и   железнодорожная
администрация обратились  к  забастовщикам с  призывом  возобновить  работу,
обещая  оплату  времени  забастовки и  двойное жалование.  Стачечный комитет
наотрез  отказался  от  предложения.  Теперь  белые,  произведя набор  среди
военнослужащих -  солдат и офицеров,  направили в мастерские бронецеха своих
людей.   Они  приступили  к  работе.  Вход  в  тупик  был  закрыт  для  всех
посторонних.   Сильная  охрана  препятствовала  рабочим  проникнуть  в  цех.
Кое-какое  путевое  хозяйство  белые  также  взяли  в  свои  руки.   Военные
стрелочники,  дежурные  по  станции,  машинисты  затеплили  на  узле  жизнь.
"Обсудим! - сказал Михайлов. - Что-нибудь придумаем и на это!"
     На вокзале Алеша сидел в зале третьего класса. Поезд стоял уже на пути.
Однако посадки не было. Двери на перрон не открывались.
     С  досадой посмотрев на  часы,  Алеша  увидел,  что  сидит  уже  лишние
полчаса.  Пожалев,  что не успел уехать с предыдущим поездом, Алеша принялся
разглядывать  расписание  поездов.  Под  рубрикой  "дальние"  было  написано
"Владивосток - Иман". Юноша невольно усмехнулся: не велик же мир у белых! Он
закурил папиросу, выпуская изо рта кольца дыма. В теплом помещении они долго
держались в воздухе и, медленно расплываясь, подымались к потолку.
     У  дверей раздался шум.  Все  приподнялись со  своих мест,  думая,  что
началась посадка. В зале раздался голос:
     - Спокойно, граждане! Приготовьте документы!
     Двое солдат и двое милиционеров стали у дверей.
     "Вот еще,  не было печали -  черти накачали!" -  поморщившись,  подумал
Алеша.
     Открылись  двери  на  перрон.   Началась  проверка.   Ожидавшие  поезда
недовольно ворчали, доставая документы. Они медленно проходили мимо часовых.
Двое  офицеров  брали  документы,  небрежно  просматривали их  и  возвращали
владельцам.  Однако  некоторых  они  просили  отойти  в  сторону.  Те,  кому
документы возвращались,  облегченно вздохнув,  выходили на перрон, остальные
стояли, недоумевающие, настороженные.
     Подошел черед Алеши. Офицер взял его паспорт.
     - Где работаешь?
     - В депо Первая Речка.
     - Отойди  в  сторону.  Разберемся потом,  -  сказал  офицер,  возвращая
паспорт.
     Проверка продолжалась.  Алеша угрюмо закурил.  "Что еще  за  фокусы?.."
Группа задержанных все росла.  Их накопилось,  на взгляд Пужняка, человек до
ста.  Наконец,  кроме них,  в  зале не  осталось никого.  Офицер скомандовал
людям, с недовольством и тревогой глядевшим на него:
     - Построиться. По порядочку... Быстро!
     Толпа не поняла офицера. Тот повторил:
     - Построиться!  Хотите,  чтобы все быстрее разъяснилось, стройтесь! Вот
так...
     Вслед  за  этим  солдаты  распахнули дверь.  Колонна  задержанных стала
выходить. Но за дверью также стояли солдаты.
     - По лестнице наверх! - скомандовал офицер.
     Из толпы послышались голоса:
     - Господин офицер! Мне на Седанку надо...
     - Меня на службе ждут.
     - Куда нас?
     - Что за самоуправство?
     Офицер ответил всем разом:
     - У  вас документы не в  порядке.  В  комендатуре выяснится все.  А ну,
веселей, веселей!
     По мере того как колонна проходила мимо солдат, они окружали ее кольцом
желто-зеленых гимнастерок.
     - Ну,  чисто арестанты!  -  сказал пожилой рабочий, оказавшийся рядом с
Алешей.
     Сосед его слева прошептал испуганным голосом:
     - Никогда под охраной не ходил, а тут... Что же это будет?
     Колонну повели по площади.
     Прохожие оглядывались на сумрачных людей,  идущих под охраной.  На углу
Алеутской Алеша увидел Михайлова.  Тот остановился,  рассматривая колонну, и
узнал  среди шедших Пужняка.  Он  с  удивлением поднял брови.  Алеша пожал в
ответ плечами.  Он  не знал,  что думать.  Однако инстинктивно почуял что-то
неладное. Вынул паспорт и засунул его в сапог. Рабочий поглядел на него:
     - Пожалуй, верно, парень, - и свой паспорт засунул в штаны.
     Сосед слева побледнел, видя это, и дрожащими губами вымолвил:
     - Господи... что это будет?
     - Увидим! - ответил ему сосед Алеши справа.
     В управлении коменданта у всех задержанных отбирали документы. У многих
их  не  оказалось.  Таких отделили от остальных.  Дежурный офицер,  глядя на
паспорта, стал составлять какие-то списки.
     - А что делать с этими? - спросил офицер с вокзала.
     Дежурный ответил:
     - Запишем со слов!
     Алеша назвал первую пришедшую ему в голову фамилию. Его сосед - рабочий
сделал то же.
     Когда списки были составлены, дежурный сказал громко:
     - Вы мобилизуетесь в Земскую рать, граждане!
     Толпа  ахнула.   Тотчас  же   раздались  протестующие  крики,   ругань.
Мобилизованные заволновались. Дежурный объявил:
     - Спокойно!  Все это лишнее.  Сейчас вы отправитесь в казармы. Получите
обмундирование. Старший команды - поручик Беляев. Сопровождающие - отделение
егерей.  Становись! Смирр-р-рн-а! Р-раз-гово-ры отставить! - закричал он, со
вкусом перекатывая во рту какое-то очень звонкое и веселое "р".
     Солдаты опять окружили задержанных и повели к Мальцевскому базару.
     - Ловко! - сказал рабочий. - А? Оболванили, сволочи!
     - Я уйду! - сказал ему Алеша. - Если хотите, давайте на пару!
     - А то как же! - отозвался тот. - Чего захотели, гады!
     Алеша негромко сказал идущим впереди:
     - Кто  хочет  бежать  -  у  магазина Иванова  кидайся  врассыпную,  там
сквозные двери и выход на Китайскую.  Кто не бежит -  ложись! Кто помешает -
пеняй на себя. Сигнал - свист.
     Он,  волнуясь,  следил за тем,  как одна за другой стали поворачиваться
головы идущих;  люди слушали его и передавали другим.  В хвост колонны пошла
та же фраза. Офицер заметил движение в колонне. Он крикнул, натужась:
     - Не р-разговаривать! От-ставить р-разговоры!
     - Я не побегу,  убьют... У меня дети! - сказал сосед Алеши слева, глядя
на него умоляющими глазами.
     - Тогда ложитесь, как только мы бросимся бежать, - сказал рабочий.
     Магазин Иванова был  уже  виден.  Люди,  до  сих  пор  шедшие вразброд,
беспорядочно топоча  ногами,  вдруг  подтянулись,  ступая  в  ногу.  Поручик
улыбнулся:
     - Но-о-гу! Реже! Рас-с! Два! Три...
     Ничего не подозревающие солдаты - было их двенадцать человек - привычно
и лениво шагали по мостовой, держа винтовки на ремне.

     Паркер, корреспондент "Нью-Йорк геральд трибюн", ценивший в Маркове его
независимость и язвительность,  иногда сводил его с разными людьми, которые,
по  мнению Паркера,  могли показаться интересными Маркову.  Это  были  самые
разные люди -  вплоть до какого-то гангстера из Сан-Франциско,  приезжавшего
во Владивосток с целью выяснить, нельзя ли тут организовать крупный "рэкет",
и не поладившего с бандитской организацией "Три туза", монополизировавшей во
Владивостоке вымогательство.  На этот раз Паркер,  идя по улице,  заметил на
другой  стороне человека с  ногами спринтера и  боксерской шеей,  в  светлом
костюме, с необыкновенно простодушным выражением лица.
     - Хелло!  Марков!  - сказал Паркер. - Взгляните туда и скажите: что это
за человек, по-вашему?
     - По-моему, это американец! - заметил Марков.
     - А еще что вы можете сказать?
     Марков подумал.
     - Мне  кажется,  сказал он,  -  что  это  какой-нибудь фермер,  который
приехал сюда с целью сбыть то,  что залежалось в Америке. Думаю, однако, что
он только поистратится!
     Паркер усмехнулся:
     - Ставлю  вам,   Марков,  двойку  за  наблюдательность!  Вы  ничего  не
понимаете в  людях!  Вас обманет любой мошенник и тем более деловой человек,
который всегда носит маску на  лице.  Этот парень многого стоит.  На днях он
провел такую комбинацию,  которая не снилась никому до него. Ручаюсь, что за
три месяца он  сделает миллион!  Правда,  сейчас он работает на хозяина,  но
свой миллион он сделает через три месяца!
     Марков повернулся к Паркеру.
     - На Мак-Гауна?  -  спросил он с удивлением и интересом,  вспомнив, что
американцы называли консула хозяином, боссом.
     - Почему на  Мак-Гауна?  -  Паркер уклонился от  ответа.  -  У  каждого
человека есть хозяин до тех пор, пока он сам не становится хозяином и у него
не появляются свои люди, которые добывают для него каштаны из огня!
     - Он производит впечатление простака, - сказал Марков.
     - Вот я  вас познакомлю.  -  Паркер усмехнулся.  -  Попробуйте из  него
вытянуть хоть одно слово!
     Он  окликнул  замеченного  человека,   и  тот  стал  переходить  улицу,
приветственно помахав Паркеру рукой.  Лицо  его  показалось странно знакомым
Маркову.  Он  сказал Паркеру,  что где-то  встречался с  этим человеком,  но
совершенно  не  помнит,   где  именно.  Паркер  ответил  по  своей  привычке
сентенцией:
     - Вы не запомнили его потому, что у него не было миллиона, даже не было
имени!  А теперь люди будут помнить его,  встречать его улыбку, искать с ним
встречи!
     Тем временем тот, о ком шла речь, подошел к журналистам.
     - Мистер  Кланг  -  основатель "Акционерной северной компании".  Мистер
Марков - журналист! - представил их друг другу Паркер.
     Была у  Паркера при этом какая-то  странная усмешка на  губах,  которая
заставила Маркова насторожиться.  Он почувствовал в  Кланге поживу для своей
газеты... Паркер распрощался и ушел. Марков заговорил с Клангом, и они пошли
вместе по улице.
     Мистер  Джозия  Вашингтон  Кланг  охотно  и   много  говорил  о   своих
впечатлениях о России,  куда он прибыл, как он сказал, три дня назад. Однако
Марков не  мог отделаться от  впечатления,  что он встречал Кланга несколько
раз  на  улицах Владивостока и  не  три  дня назад,  а  много раньше.  Кланг
упомянул о Чукотке, но никакими клещами из него нельзя было вытянуть, чем он
думает там заняться.
     - Надо вдохнуть деловую жизнь,  мистер Марков, в это Белое Безмолвие! -
высокопарно ответил он  на  вопрос о  целях и  задачах "Акционерной северной
компании".
     У Маркова возникла мысль написать очерк о "пирате XX века",  как он уже
окрестил Кланга,  почуяв в  нем хищника.  Но в разговоре Кланг все уходил от
этой  темы,  как  ни  допытывался Марков.  Через  некоторое  время  газетчик
почувствовал,   что  Паркер  прав,   говоря  о  маске  Кланга;  Марков  стал
настойчивее.
     Видя,  что ему не отделаться от назойливого газетчика, американец завел
Маркова в  подвальный кабачок.  По  тому,  как  он  принялся подливать водку
Маркову,  последний понял,  что Кланг решил напоить его и оставить, когда он
захмелеет...  Но через сорок минут Кланг почувствовал, что его развозит, что
слова уже  не  так  охотно набегают ему  на  язык,  что  язык  перестает ему
повиноваться,  а  Марков пьет и  не  пьянеет.  Кланг с  удивлением глядел на
газетчика,  которого не  берет  хмель.  Он  ловил  себя  на  пьяном  желании
рассказать,   какая  неожиданная  удача  подкатилась  к   его  ногам  и  как
удивительно изменилась в несколько дней его судьба,  не обещавшая раньше ему
ничего хорошего,  кроме нудной, надоедливой и далеко не безопасной работы на
босса.  Его так и подмывало рассказать,  как ловко вел он себя, как сумел он
ухватиться за  один шанс из тысячи,  чтобы выбиться из неизвестности;  слова
восхищения боссом,  который умеет  делать политику и  умеет делать при  этом
деньги, просились с его языка...
     Подавив в себе это желание, Кланг поспешно вышел на спасительный воздух
и  вновь обрел способность произносить много ничего не говорящих слов.  Щуря
глаза, он стал вглядываться в перспективу улицы, на середине которой темнела
какая-то толпа.
     Марков был настойчив;  чем больше он пьянел,  тем сильнее проявлялось в
нем качество журналиста-следопыта.
     - Как