велик основной капитал вашего акционерного общества?  -  спросил
Марков.
     - Да,  капитал -  это животворный сок каждого дела,  это кровь бизнеса,
это его воздух! - насмешливо декламировал Кланг, уже хмурясь.
     - Прошу  вас,  назовите  поименно акционеров общества!  -  не  отставал
Марков.
     - Настоящий  предприниматель,   движимый  духом  коммерции,   не  знает
преград, мистер Марков! Он - человек одной цели! Я имею в виду американца...
Он хочет,  чтобы весь мир вращался вокруг золотой оси,  а золотая ось -  это
Нью-Йорк,  в котором сосредоточена половина золотого запаса мира.  Двадцатый
век - век Америки!
     - Я вам про Фому,  а вы мне про Ерему!  -  с досадой проговорил Марков,
теряя терпение.
     Американец, однако, не обратил внимания на его слова. Он кивнул головой
на колонну,  подходившую к магазину. Колонна была большая, цепочка конвойных
жиденькая.
     - Что это?
     Марков,   глянув  на  хмурые,  унылые  лица  мобилизованных,  сказал  с
непередаваемым выражением в голосе:
     - Судя по их воодушевленным лицам, мистер Кланг это новобранцы.
     - О, - сказал Кланг, - волонтеры! Как это по-русски? Добровольцы!..

     Нервное напряжение охватило колонну.  Голова ее поравнялась с магазином
Иванова. Алеша заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. "Побегут, -
подумал он в последний момент, - еще как побегут! Ишь, ногу печатают!"
     Колонна рассыпалась тотчас же.  Кое-кто повалился на мостовую, закрывая
голову руками. Однако большая часть задержанных бросилась врассыпную направо
и  налево.  Конвоиры были  сбиты с  ног.  Мобилизованные кинулись в  ворота,
подъезды домов,  к пристанским спускам, к заливу Алеша с рабочим вскочили на
высокий тротуар.
     И вдруг, к удивлению Маркова, мистер Кланг, человек, который должен был
через  три  месяца  положить в  карман  миллион,  точно  полицейская ищейка,
кинулся  наперерез Алеше  и  рабочему,  растопырив руки  и  крикнув  Маркову
"Держите!" Марков же инстинктивно отстранился,  пропуская бежавших,  - он не
хотел быть втянутым в  грязную историю.  В  ту же секунду Алеша наотмашь что
было силы ударил Кланга по  шее.  Кланг растянулся на  тротуаре,  ударившись
коленом.
     ...Алеша  с  рабочим  ворвались  в  магазин,   пролетели  через  салон,
выскочили на черный ход и задами стали уходить в сторону Китайской.
     - Не отставай, дядя! - оглядывался Алеша на спутника.
     Тот,  обращая к Алеше раскрасневшееся лицо с седоватыми усами и густыми
бровями, тяжело дыша, отвечал:
     - Не замай, парень, как-нибудь! Свои пятки побереги!..
     Беспорядочные выстрелы  конвоиров  раздались  через  три-четыре  минуты
после  свистка Алеши.  К  этому  времени большинство беглецов было  уже  вне
пределов досягаемости поручика и конвоиров...
     ...Марков помог  Клангу подняться.  Кланг потер колено,  скривившись от
боли.
     - Черт возьми! Как он меня свалил! Боксерский удар!
     - А  чего вы,  собственно,  не в  свое дело сунулись,  мистер Кланг?  -
спросил Марков.
     Кланг смущенно ухмыльнулся.
     - Привычка,  Марков.  Старая  привычка!  Я  служил  раньше в  заводской
полиции в Детройте,  у мистера Форда...  Впрочем, сейчас это не мое дело, вы
правы!..  "Но  между тем раздул ноздри,  как боевой конь при звуке трубы..."
Ведь  так  сказал поэт!  -  обретая свой по-прежнему балаганный тон,  сказал
Кланг.
     Подозрение Маркова перешло в уверенность.  "Интересно,  кто же стоит за
твоей спиной?  -  подумал он,  глядя на Кланга.  - Ты-то еще мелко плаваешь,
молодчик!"

     ...Алеша и  рабочий на  ходу  вскочили в  трамвай.  Только тут  рабочий
сказал, хлопнув Алешу по плечу:
     - Ай да парень! Ну-ну!
     - Что? - спросил Пужняк весело.
     - Молодец!  Молодец!..  Ты  хоть  скажи,  как  тебя  звать-то,  чтобы в
молитвах поминать!  Ведь пришлось бы "Соловей, соловей-пташечка" голосить на
старости лет.
     - Пужняк! - ответил Алеша.
     - То-то,   Пужняк.   Всех  испужал...   Как  воробьи  разлетелись...  -
восхитился рабочий. - Ну, а моя фамилия Дмитриев! Будем знакомы!
     Алеша крепко пожал протянутую ему руку.


        "4"

     Михайлов заметил  Алешу  в  толпе  задержанных.  "Попал  в  облаву!"  -
сообразил он,  провожая глазами колонну.  Одновременно он подумал,  что надо
немедленно сообщить Антонию Ивановичу о  случившемся с  Алешей,  так как сам
Алеша вряд ли сумеет что-нибудь предпринять для своего освобождения.
     Тут  впереди  послышались  выстрелы,   какой-то  шум.   Часть  прохожих
инстинктивно бросилась  под  защиту  стен,  но  кое-кто  из  зевак,  которые
забывают об опасности,  лишь бы увидеть происшествие, кинулся по направлению
шума.  Михайлову  видно  было,  что  колонна,  в  которой  он  видел  Алешу,
неожиданно  распалась.   В   обе  стороны  от   нее  кинулись  бежать  люди,
расталкивая, сбивая с ног прохожих. Михайлов перешел на другую сторону улицы
и придержал шаг -  ему ни к чему было оказываться вблизи... Конвоиры сгоняли
прикладами поредевший строй,  от  которого едва ли  половина осталась под их
охраной.  Осыпая оставшихся площадной бранью,  егери погнали их дальше, взяв
винтовки наперевес.  "Удрали!  -  сказал себе,  усмехаясь,  Михайлов.  - Как
Алешка-то?" Навстречу ему попались двое рабочих:
     - Что там случилось? - спросил Михайлов.
     - Новобранцы удули! - с довольным блеском в глазах сказал один.
     - Молодцы ребята!  -  сказал второй.  -  Там один белобрыска-парень как
заложил два пальца в рот, да как свистнет! Все врассыпную! Конвоиры пах-пах!
Куда там... Теперь не найдешь!..
     Михайлов сел в  трамвай,  вскоре догнавший колонну.  Из окна пристально
рассматривал  идущих  кое-как  "новобранцев",  перепуганных донельзя.  Алеши
среди  них  не  было.  "Ушел!"  Михайлов  облегченно вздохнул.  Он  слез  на
очередной остановке и не торопясь пошел к порту, к бухте.
     Солнце расплескалось на волнах бухты,  разведенных свежим ветром. Ясные
блики от  них трепетали на  бортах судов,  стоявших на  рейде,  точно кто-то
баловался на просторе бухты в  этот ясный день,  играя со множеством зеркал.
Мелкая волна билась о  покатый берег,  взбегая на  него,  тотчас же отходя и
оставляя на ракушечнике клочья пены, которая опадала, как встряхнутая опара.
На волнах покачивались рыбачьи баркасы, пробегали, переваливаясь, шампуньки.
Била волна в берег и выкидывала на него всякую дрянь,  всякий мусор.  Лежала
на  приплеске морская  капуста,  выброшенная прибоем,  издавая терпкий запах
йода,  соли  и  сырости.  Большая  часть  прибрежья бухты  была  мелководна.
Каменные причалы расположились вправо  к  вокзалу,  к  Эгершельду.  Корабли,
ожидавшие своей очереди под  погрузку,  толпились на  середине бухты.  Влево
берег  казался  свалкой  от  множества  мелких  гребных  и  парусных  судов,
покрывавших его словно грудой щепы,  -  так разнообразны были они,  в  такой
сумятице толклись они, подбрасываемые волной. А прямо от бухты в вышину семи
холмов, окаймлявших ее, карабкались каменные дома. Беспощадное солнце палило
городские улицы,  и  даже  здесь,  у  самой бухты,  слышался запах асфальта,
плавившегося под горячими лучами. Камень, камень...
     "Эка  вырубили все!  -  сказал сам  себе Михайлов.  -  А  когда поручик
Комаров  высаживался здесь,  тайга  подступала  к  самому  берегу,  ночью  к
палаткам медведи подходили,  солдатам страшно было  на  полверсты в  сторону
отойти -  как бы  не  заблудиться!  Эх!  Не по-хозяйски тут люди жили,  не о
жизни,  а  о  наживе  думали...  Тут  деньги делали,  а  отдыхать на  юг,  в
благодатный Крым,  ездили!" Он размечтался и задумался совсем не о том,  что
волновало его сейчас,  и не о том, чем был он занят. Гранитные набережные бы
устроить вдоль всей бухты -  сколько тогда судов может принять порт!  Солнце
палит и камень кругом,  надо и глазу и сердцу отдых дать.  Зеленым бы поясом
перепоясать  Владивосток,  чтобы  тянулся  от  Эгершельда  до  Чуркина  мыса
непрерывной полосой,  защитил бы город от дыма и копоти порта,  дал бы приют
детишкам,  которым сейчас  некуда  выйти,  разве  только  в  чахлые  скверы.
Неправда,  что здесь ничего не  будет расти.  Росла же тайга в  первозданной
своей прелести... Значит, и сейчас может расти, коли руки до этого дойдут!
     Михайлов любил этот город, ставший его второй родиной, город, в котором
вырос он как боец.  Во всем,  что делал он,  жило стремление увидеть город в
руках  настоящего хозяина.  И  уже  в  мечтах своих  видел  город  другим...
"Странные, однако, мысли в голову приходят!" - усмехнулся Михайлов.
     На каланче Морского штаба пробило пять.
     В шесть Михайлова ждали в бухте Улисс, у минеров...
     "А  молодчина  все-таки  Пужняк!"   -   вспомнил  он  опять  о  бегстве
мобилизованных,  и неторопливой походкой обеспеченного и солидного человека,
у которого есть время и прогуляться, и помечтать, и поглазеть, он направился
к  Светланской,  где его в условленном месте должен был ждать уполномоченный
от минеров.


        "5"

     Вход в бронетупик был запрещен.  Часовые теперь находились не только на
территории, где стояли бронепоезда, но и снаружи.
     Едва  кто-нибудь приближался теперь к  цеху,  как  слышал окрики:  "Кто
идет? Отворачивай... Ходу здесь нет!"
     Феде Соколову подпольная организация поручила выяснить,  что делается в
броневом тупике.  Несколько дней  бродил он  безуспешно.  Ворота закрывались
наглухо.  Возле  стояли  казаки,  на  вопросы они  не  отвечали и  внутрь не
пускали. Федя решил схитрить. С видом крайне занятого человека он направился
в ворота. Его остановили:
     - Куда-а?
     - Инструменты у меня в цехе остались! - сказал он.
     - Ну,  коли остались,  так уже не твои, а наших ребят, - заметил лениво
рябой,  стоявший в паре с Цыганом. - Не оставляй другой раз. Да и на кой они
тебе, коли бастуешь?
     - Дак  ведь мои же  инструменты!  Не  век забастовка будет...  Чем буду
работать?
     - Пущай идет! - сказал Цыган.
     Но рябой мотнул головой:
     - Проваливай-ка, брат! А ты тоже добер больно стал, Цыган. Пусти его, а
он чего-нибудь сунет в броневагон. Разбирайся потом.
     - Да хоть обыщите меня! - взмолился Федя.
     Рябой рассердился:
     - Иди ты к черту, слышишь!
     Цыган пристально посмотрел на Соколова. Со значением произнес:
     - Иди-ка,  паря.  Наш  Иванцов казак  справный,  службу  знает...  пока
дежурит - не пустит, коли сказал.
     Соколов, поняв прозрачный намек Цыгана, отошел с удрученным видом.
     На  другой день в  карауле опять стоял Цыган,  но  в  паре с  бородатым
казаком. Уже смелее Федя повторил свою выдумку. Лозовой сказал:
     - Пропуск надо взять, паря.
     Цыган вступился за рабочего:
     - Тут одним духом слетать можно.  Я знаю,  где он,  работал. - И, видя,
что Лозовой чинить препоны не станет,  добавил:  -  Слышь,  шагай...  Только
одним духом. А то нас подведешь. Да на глаза офицерам не суйся.
     Лозовой отвернулся. Федя Соколов юркнул за ворота.
     - Эх, Цыган, Цыган... Смотри ты! - вполголоса заметил Лозовой. - И себе
и мне хлопот наделаешь. Зря пустил.
     Цыган мотнул курчавой головой. Чуб его закрыл глаза.
     - Не пропадать же инструменту, дядя.
     Лозовой искоса посмотрел на подчаска и сказал:
     - Инструмент... разный бывает.
     За  воротами Федя пробыл не  больше десяти минут.  Он  залез на  старую
цистерну,   откуда  ясно  было  видно  все.  Этих  десяти  минут  Феде  было
достаточно,  чтобы отчетливо представить себе картину того,  что  делается в
цехе.
     Три состава были приведены в боевую готовность. На платформах виднелись
орудия.  Возле  одного бронепоезда на  земле стояло несколько пулеметов.  Их
вталкивали в вагоны через маленькие двери и нижние люки. Вооруженные составы
были  выкрашены защитной краской,  отчего приобрели весьма внушительный вид.
Они не принадлежали более депо, а стали военными.
     Федя  увидел  маляров на  козлах  у  бортов  вагонов.  Вглядевшись,  он
рассмотрел  трехцветные  и  зеленые  угольники  и  размашистую надпись:  "На
Москву!"
     - Ишь ты, далеко хватают! - пробормотал он.
     Больше ему делать было нечего.  "Не сегодня-завтра отправят", - подумал
Федя и поспешно вышел из цеха, счастливо избежав нежелательных встреч.
     Цыган с  любопытством посмотрел на  него.  Лозовой спросил,  нашлись ли
инструменты.
     - Нет.  Видно, кто-то из ваших замыслил! - с показным огорчением сказал
Федя. - Ума не приложу, как их искать теперь!
     Цыган заметил ему:
     - Ты, паря, сюда больше не ходи-ка. Нас-то в другое место отправят. Тут
ингуши станут.  По-русски ни бельмеса не знают, пристрелить могут за здорово
живешь!  -  Вдруг с деланной свирепостью он закричал: - Давай, давай! Нечего
шляться!
     Федя невольно оглянулся. К цеху приближался Караев.
     - Ну,  ты не очень-то кричи...  не на жену!  -  буркнул Федя для вида и
поплелся по пустым путям.


        "6"

     Указания  Михайлова  были  коротки  и   ясны:   там,   где   невозможно
предотвратить воинские  перевозки бескровным путем,  применять партизанские,
диверсионные  методы  -  подрывать  пути,  пускать  поезда  под  откосы  без
предупреждения,   когда  ведут  военные  машинисты.  В  осуществлении  этого
забастовщикам предоставлялась самая широкая инициатива.
     Члены  стачкома  молчаливо  переглянулись.   Антоний  Иванович  нарушил
молчание:
     - Понятно!  Ну  что  ж,  товарищи,  я  думаю,  мы  и  тут кое-что можем
сделать...  Надо  только обмозговать это  дело.  На  путях  стоят бензиновые
цистерны,  керосин,  спирт... Опять же бронепоезда! Да и с солдатами составы
пойдут через Первую Речку...

     Невидимая армия стала против Дитерихса.
     Горели буксы в теплушках с солдатами,  приходилось задерживать составы,
переформировывать их,  сменять  вагоны.  Лопались  по  совершенно непонятным
причинам оси  вагонов.  У  паровозов плавились подшипники,  сифонили паровые
трубки.  В  топках  рвались  невесть  как  попавшие туда  заряды.  Вдребезги
разлетались стекла сигналов, и масло сигнальных ламп оказывалось смешанным с
водой, лампы гасли в пути.
     Петарды    рвались    на    маршрутах   воинских   составов,    составы
останавливались.  Бригады осматривали полотно и,  удостоверившись, что взрыв
петарды не более как озорство,  отправлялись дальше,  а через двадцать минут
хода оказывались разведенными рельсы и,  ломаясь и круша все впереди,  лезли
друг  на  друга вагоны,  валился под  откос локомотив.  Оглушительный грохот
сотрясал окрестности.  Вдребезги разлетались теплушки; вагонные скаты, точно
снаряды,   катились,  врезываясь  в  мягкую  почву;  дымок  показывался  над
обломками,  и скоро пламя,  подымая жадную голову, пожирало остатки состава,
оставляя лишь исковерканные,  почерневшие остовы того, что еще полчаса назад
называлось вагонами.
     Кто-то вгонял между шпалами оси; кто-то выбивал из шпал костыли; кто-то
отвинчивал гайки и  разводил рельсы.  И  на  отрезке пути от Владивостока до
Имана страшными памятниками войны, которая началась еще до того, как Земская
рать  выступила в  свой поход,  легли поезда,  исковерканные,  поверженные в
прах.  На платформах горело сено;  пылали склады с обмундированием; мука для
солдат  поливалась керосином;  по  машинистам воинских  составов стреляли из
лесочков и в выемках. Усилилась охрана путей и составов, но пулеметы и пушки
на платформах не были прочной защитой от солдат незримой армии.
     Вся дорога стала фронтом.


        "7"

     Первореченцы выставили посты во всех важных местах.  Стачком, партийная
организация  и  Михайлов  имели  самые  подробные  известия  о  перемещениях
подвижного состава, формировании поездов и назначении их.
     По  длинной цепочке связи  от  Владивостока до  передовых позиций и  до
штаба Народно-революционной армии шли сообщения,  за  которые дорого бы дали
белые. Подпольщики, партизаны и НРА действовали по единому плану и системе.
     Тыла у Дитерихса, затеявшего поход на Москву, не было.
     Особенно внимательно первореченцы следили за  бронетупиком.  Наблюдение
за ним не прекращалось ни днем, ни ночью.
     Внешне все было спокойно.
     В  проточной воде  ручейка,  давшего название станции,  женщины стирали
белье.  Стуча вальками,  они негромко переговаривались,  судача между собой.
Мальчишки носились по путям.  На скамейках у домов, на пригорке, примыкавшем
к территории узла, сидели угрюмо забастовщики, томившиеся по работе. Хозяйки
ходили на  базар,  выгадывая копейки,  чтобы соразмерить цены на продукты со
скудным бюджетом забастовщика.  Но сколько тут было внимательных глаз солдат
невидимой армии!..
     Ворота бронетупика были плотно закрыты.  Поезда были готовы, и, однако,
они до  сих пор стояли в  тупике.  Посты наблюдателей сообщили,  что в  цехе
побывала комиссия. Состоялась приемка.
     Последующие несколько дней  не  принесли ничего  нового,  только  стало
известно,  что ночью в цех подвезли уголь. Стало быть, боясь неожиданностей,
командование остерегалось заправлять паровозы топливом открыто.
     - Ночью  выведут,   скрытно!  -  уверенно  сказал  Алеша  на  заседании
стачкома.
     Через три  дня после приемки бронированные составы начали выводиться на
магистраль.
     В эту ночь дежурили Квашнин и Алеша Пужняк.
     Уже перевалило за  полночь,  когда в  цехе началось какое-то  движение.
Замелькали огоньки факелов,  послышались голоса,  лязгание буферов, пыхтение
паровозов.
     Алеша сжал локоть Квашнина.
     - Ну, дядя! Держись!
     - Мне что держаться? Я на своих на двоих стою... - отшутился Квашнин. -
Что начинается,  это не вопрос!..  Вот куда погонят,  на какой путь -  это и
будет вопрос.
     Ворота распахнулись.  Темная громада состава показалась в них.  Тусклый
огонек светился на правой стороне.
     - Под товарный маскируется! - сказал Алеша.
     Земля легонько загудела. Стрелочник на выходной стрелке махнул фонарем,
сигналя о  прохождении головных платформ.  Свет фонаря лег на борта вагонов,
выхватив из темноты трехцветные угольники и  белую размашистую надпись:  "На
Москву!"
     Набирая скорость,  состав вышел из цеха.  Постукивая на стыках рельсов,
миновал ветку и стал вытягиваться на магистральные пути.  На стрелке,  возле
блокпоста, замигал зеленый огонек.
     - Пятую открыли!  -  глухо молвил Алеша. - Пошли, Квашнин! - И принялся
стаскивать с себя фланелевую рубашку.  Бетонщик устремился за ним.  -  Пятая
выводит на  центральный путь.  Через нее из  тупика номер шестнадцать подают
товарные вагоны.  Тупик сейчас занят бензиновыми цистернами.  Надо перевести
стрелку.
     - Да я не умею!
     - Сумеешь  накинуть  мою  рубаху  на  стрелочника,  спеленать и  глотку
заткнуть?
     Квашнину не  было времени ответить.  Медлительный и  осторожный,  когда
решать приходилось ему  самому,  бетонщик действовал быстро и  точно,  когда
должен был подчиняться.
     Шум    подходившего   бронепоезда   заглушил    их    шаги.    Внимание
солдата-стрелочника  было  поглощено  приближающимся  бронепоездом.   Он  не
заметил Алешу и Квашнина.
     Все произошло в течение нескольких минут.
     Из глаз стрелочника вдруг исчезли и  огонек паровоза,  и блики света на
рельсах,  и освещенные окна служебных построек:  Алеша накинул ему рубаху на
голову. В следующее мгновение, схватив, точно клещами, Квашнин приподнял его
от земли и поволок в сторону. Стрелочник судорожно взмахнул фонарем, но в ту
же  секунду Алеша вырвал фонарь из его скрюченных пальцев.  Затем стрелочник
оказался  на  земле  со  связанными руками  и  заткнутым ртом;  перепуганный
донельзя,  он и не пытался кричать, не вполне понимая, что с ним происходит.
Он  ощутил,  как задрожала под ним земля,  сотрясаемая тяжестью бронепоезда.
Через рубаху,  закрывавшую ему голову,  он увидел свет,  мелькнувший дважды.
"Господи владыко!  А вдруг бросят под поезд!" -  пронеслась у него мысль. Он
лихорадочно забился,  пытаясь высвободиться, но медвежьи объ