ор на двоих и сказала, усмехнувшись:
     - Говорят,  чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. Ну, соль
мы не станем есть,  а  чайку выпьем,  познакомимся как следует,  узнаем друг
друга.  Не стесняйся,  Соня,  будь как дома!..  Или я тебе не понравилась? -
улыбнулась она мимолетной улыбкой, сразу сделавшей моложе ее усталое лицо...
     Она дружески потчевала Соню,  участливо расспрашивала о  ее жизни и обо
всех тех, с кем до сих пор встречалась Соня. Но девушка так привыкла к своей
молчаливой сосредоточенности после смерти брата, единственного ее друга, что
и сейчас была немногословна.
     О  будущем деле,  ради  которого Соня  была вызвана сюда,  тетя Надя не
обмолвилась ни  словом,  и  Соня сообразила,  что  тетя Надя,  расспрашивая,
сейчас оценивает ее: что за человек?
     Вдруг Перовская прислушалась и тотчас вышла в соседнюю комнату.  Оттуда
донесся мужской голос:  "Задержался я  малость,  извини!"  Потом тетя Надя и
пришедший заговорили вполголоса.
     - Проходи,  проходи!  Тебя ждут!  - сказала хозяйка громко и приподняла
портьеру.
     В  комнату вошел среднего роста,  плотный,  может быть,  даже несколько
грузный человек лет тридцати пяти-шести.  Соне бросился в глаза его быстрый,
живой,  мгновенно охватывающий человека взгляд.  Одет мужчина был  в  ватную
кацавейку, туго перетянутую ремнем, как это делают рабочие, в черные брюки и
простые юфтевые сапоги;  однако чувствовалось, что любой костюм был бы ему к
лицу, так свободно и просто он держался.
     - Лескова? - спросил он девушку и обдал ее своим внимательным взглядом.
     - Лескова.
     - Ну,  здравствуй! Я Михайлов. Садись, садись... Нам поговорить надо. О
тебе  товарищи  хорошо  отзываются.   Говорят,  ты  смелая,  самостоятельная
девушка. Говорят, что ты ничего не боишься... Правда это? - он улыбнулся.
     - Не мне о себе говорить!  -  смущенно ответила Соня,  чувствуя, что от
неожиданной похвалы у нее начинают рдеть уши.
     Хотя прошло и достаточно времени со дня ее поездки на Вторую Речку, она
отлично помнила, каким опрометчивым был тогда ее поступок.
     - Смелые люди нам дороги!  -  сказал Михайлов.  -  Но еще лучше,  когда
смелость сочетается с  трезвым расчетом.  Нужно нам  в  одно  место человека
поставить,  человека верного,  честного,  не  робкого десятка.  Думаем  тебя
послать, Соня.
     Девушка порывисто поднялась.
     - Товарищ Михайлов, я все готова сделать... Ничего не побоюсь!
     - Сядь,  Соня!  -  мягко  сказал  Михайлов,  который,  взглянув в  лицо
взволнованной девушки, понял, какие чувства бушуют сейчас в ее душе. - Сядь,
сядь!  -  Михайлов положил руку на плечо девушки и задушевно заговорил: - На
большое ты готова,  Соня,  это я вижу...  А на малое ты готова? На то, чтобы
быть среди белых целыми днями,  слушать,  как они поносят нас и  клевещут на
нас,  быть послушной им,  приказания их  выполнять?..  Это -  черная работа,
Соня!


        "4"

     И  Соня  очутилась  в  губернском особняке,  где  заседало  несосовское
"народное собрание".  Она  надела  форму  посыльной и  получила  возможность
целыми днями находиться в  зале заседаний.  Это она делала с охотой,  немало
удивившей прочих посыльных,  которые рады были любому поводу, чтобы скрыться
от глаз старшины.  Находясь же в  зале,  они едва справлялись с  надоедливой
дремотой, которую нагоняла на них меркуловская "говорильня".
     - Охота  тебе  слушать этих  трепачей!  -  как-то  сказал  ей  один  из
посыльных.  - Кабы дело говорили, а то так... Что им японцы подсунут, то они
проголосуют!  -  добавил он с пренебрежением и сплюнул. - Ох, погнал бы я их
отсюда поганой метлой!
     Соня внимательно поглядела на него. Парень, у которого были насмешливые
глаза,  а  форменная фуражка едва держалась на  затылке,  ответил ей дерзким
взглядом.
     - Чего смотришь?  Своих не узнала,  что ли?..  Мне эта работа,  знаешь,
одно  -  тьфу!  Нынче устроиться некуда,  вон  на  улице сколько безработных
шатается, а то бы я давно уже ушел да напоследок им бы напакостил!
     Соня решила, что парень стоит того, чтобы о нем сообщить тете Наде...
     А в зале говорили.  Послушать эти речи - это значило узнать то, чего не
было в  газетных отчетах и  о чем иногда проговаривались депутаты,  делавшие
вид,  что они заняты государственными заботами,  что у  каждого из  них есть
собственное мнение по каждому из вопросов,  возникавших в  собрании.  Стоило
послушать, как жаркие прения, делившие иной раз зал заседаний на два лагеря,
кончались дружным голосованием за решения, позорные для всех депутатов этого
кукольного парламента.  Омерзение овладевало Соней,  но  она была молчалива,
вежлива и исполнительна.
     Скоро старшина собрания стал охотнее давать поручения Соне,  чем другим
посыльным.  Если бы знал он, что все документы, посылаемые с Соней, доходили
по  назначению,  лишь  побывав  в  одном  маленьком домике  на  улице  Петра
Великого!  Если бы знал он,  что,  кроме тех бумаг,  которые он вручал Соне,
девушка  уносила с  собой  и  копии  всех  восковок и  копировальную бумагу,
использованную машинистками.  Ежедневно,  уходя из  особняка,  Соня  брала в
кубовой у  уборщицы все,  что та  приносила из  машинописного бюро;  одна из
машинисток (Соня  не  знала  ее  в  лицо)  печатала наиболее важные  бумаги,
используя лист копирки только один раз.  Глядя на просвет,  по такой копирке
можно было прочесть содержание документа.


        "5"

     Как-то Соню поманили в  "ложу прессы",  как громко именовался небольшой
закуток на хорах зала заседаний,  где гнездились репортеры газет.  Журналист
из вечерней газеты Марков,  высокий,  весь заросший волосами, которые гривой
висели  над  воротником и  прядями спускались на  глаза,  отчего  он,  точно
застоявшийся конь, то и дело встряхивал головой, - этот Марков часто посылал
с  Соней кое-какие заметки в свою редакцию прямо из зала.  И на этот раз он,
чуть не вывалившись из ложи,  долго искал глазами Соню,  пока не нашел. Соня
подошла  к  ложе.  Газетчики толпились в  коридоре,  курили,  сплетничали...
Марков сказал:
     - Слышь,  дочка,  ты мне бумаги не раздобудешь ли,  а  то я  с собой не
захватил. Живенько, а то скоро начнется!
     - Вы что,  намерены опять целый день здесь просидеть? - спросил унылый,
с бледным,  желтоватым, точно измятым лицом репортер из "Голоса Приморья". -
Все равно ничего не высидите, Марков!
     - Это вы,  Торчинский,  ничего не высидите,  а у меня,  будьте покойны,
что-нибудь  навернется.  Вам  надо  великие дела  этого  почтенного собрания
расписывать -  положение поистине затруднительное,  потому что великих дел и
сегодня не предвидится,  как не было их вчера и  не будет завтра!  А  у меня
живые   зарисовки  нравов,   сцены  парламентской  жизни  -   так   сказать,
бальзаковское выворачивание человеческой сути. Тут нужно живое перо и острый
взгляд, нужен факт как фундамент зарисовки.
     Торчинский тотчас же расшифровал витиеватую фразу Маркова. Он переложил
изжеванную папиросу из одного уголка рта в другой и желчно заметил:
     - Скандалы вам нужны, господин Марков... фундаментальный мордобой...
     В беседу вмешался еще один, востроносый газетчик; явно пародируя чей-то
слог, он произнес:
     - Депутат Оленин, один из владивостокских Демосфенов, чья живость нрава
равна только его же страстности,  в пылу дебатов перестает владеть собой.  С
пылающим лицом он от слов переходит к делу.  Его холеные руки вздымаются над
головой депутата Иванова...  Немая  сцена.  Вдали слышен прерывистый свисток
полицейского надзирателя...
     - А что?  Недурно!  - сказал Марков, щурясь на репортеров. - Вы знаете,
как раскупают газету после очередной потасовки, если хлестко ее подать.
     Прозвенел  звонок,  возвещая  начало  заседания.  Марков  спохватился и
глянул на Соню:
     - Живо,  красавица,  за бумагой!  Айн,  цвай,  драй!..  Не опоздай, уже
начинают!
     Торчинский, идя в ложу, демонстративно зевнул.
     - Не  хнычьте,  Торчинский,  сегодня здесь  будет весело,  -  пробубнил
многообещающе Марков.
     - А вы-то откуда знаете?.. Сегодня даже Паркера здесь нет, а у него нюх
на новости...
     Марков тряхнул своей гривой и хитро подмигнул.
     - Сон  вещий видел...  Очень может быть,  что  Спиридон сегодня полетит
вверх тормашками!
     Газетчики насторожились и  кинулись вслед за Марковым,  заинтригованные
его словами, но Марков театрально захлопнул свой губастый рот, заткнул уши и
закрыл глаза.
     - Ничего не вижу! Ничего не слышу! Ничего не знаю!


        "6"

     Депутаты  заняли  свои  места.  Они  обмахивались сложенными  газетами,
блокнотами,  шушукались,  шептались.  Какие-то новости ходили по залу.  То в
одном,  то  в  другом  ряду  депутаты поворачивались друг  к  другу,  скрипя
сиденьями,  передавали какие-то  записки.  В  этот  день председатель совета
министров открыл заседание докладом о внешней политике. Однако зал не слушал
доклада.    Мимо    ушей    депутатов   скользили   надоевшие,    привычные,
примелькавшиеся, знакомые слова: "Одним из краеугольных камней, составляющих
незыблемый оплот  нашей  внешней  политики,  является  неуклонное стремление
приморского  правительства поддерживать  неизменную,  традиционную дружбу  и
согласие с той державой, которая великодушно и бескорыстно предоставляет нам
широкую помощь в нашей великой борьбе против Совдепии..."
     Соня,  принеся бумагу,  осталась в ложе репортеров. Марков оглянулся на
нее:
     - Что ты, красная девица, забрела сюда? Хочешь послушать? Уши завянут.
     Председатель перешел к  характеристике внутренней политики.  С  трибуны
послышалось:
     - В борьбе с коммунистами мы не остановимся ни перед чем!
     - Дай  бог нашему теляти волка поймати!  -  вполголоса прокомментировал
Марков.
     Между      тем      председатель     заговорил      о      перспективах
финансово-экономических.  Внимание  Маркова  привлекла заключительная фраза,
которую он тоже снабдил примечанием вполголоса.
     - Жизнь  сама  подскажет,   что  делать,  господа  депутаты,  -  сказал
председатель.
     - Авось кривая вывезет! - заметил Марков.
     Торчинский беспокойно пошевелился и буркнул Маркову:
     - Господин Марков,  скандалы гораздо приятнее видеть,  чем  быть в  них
замешанным! Помолчали бы вы!
     Марков ядовито посмотрел на него и ответил:
     - Волков бояться -  в  лес не ходить!  Само присутствие наше тут -  уже
скандал!
     На него зашикали. Снизу стали посматривать на ложу печати.
     Председатель уже  говорил  о  готовящейся  конференции в  Чаньчуне,  он
упомянул о  ДВР,  о  Советской России.  Депутат  Оленин,  маленький,  щуплый
человечек  с   пухом  в  волосах,   "карманный  Пуришкевич",   "Демосфен  из
меблирашек", как называли его депутаты, дремавший в своем кресле, стряхнул с
себя сонную одурь и тонким, голосом закричал, сделав жест:
     - Мы  не  признаем державой ни ДВР,  ни Совдепию!..  Наши границы -  до
Балтийского моря!
     Марков опять не удержался, добавив:
     - Лягушка на лугу, увидевши вола... Эх, трепачи, трепачи!
     Газетчик, похожий на лису, оглянулся на Маркова и сказал ему:
     - Иногда я думаю, Сильвестр Тимофеич, что вы большевик! Ей-богу!
     Марков только фыркнул на лисью мордочку:
     - Рылом   не   вышел,   а   потому  независимый  представитель  печати,
единственный в этом зале человек,  имеющий собственное мнение...  А впрочем,
такой же  христопродавец,  как и  вы!  Меня кутузкой не испугаешь -  сиживал
неоднократно,   государь  мой,   по   неукротимости  нрава  моего  и   из-за
нелицеприятности суждений...
     Только  сейчас  Соня  заметила,  что  Марков,  видимо,  крепко хватил в
буфете.
     Лисья мордочка сказал торопливо:
     - Господин Марков,  я  пошутил...  А  вы совершенно нетерпимы к мнениям
товарищей!
     Марков повел на него красным глазом и отвернулся, явственно пробурчав:
     - Гусь  свинье  не  товарищ!  -  Потом  неожиданно повернулся к  лисьей
мордочке  и,  протянув свою  большую  грязноватую руку,  почти  приказал:  -
Дайте-ка мне трешку!
     Лисья  мордочка послушно вынул из  кармана три  рубля,  а  когда Марков
отвернулся в  сторону,  сделал брезгливую мину и возмущенно пожал плечами по
адресу "независимого представителя печати",  о котором ходили слухи,  что он
дает  материалы  в  "Блоху",  а  попасть  туда  -  значило  стать  предметом
какой-нибудь грязной сплетни...
     "Господи,  ну что за люди!" - подумала Соня, глядя на эту ложу печати и
на весь зал.
     Между  офицерскими и  грузчицкими артелями чуть  не  ежедневно в  порту
происходили столкновения.  Замалчивать это не удавалось, и не раз в Народном
собрании  делались  запросы  по  поводу  таких  столкновений,   превращавших
пристани в поле сражений.
     И  в  этот  день депутат Кроль сделал запрос:  почему на  днях допущено
такое  столкновение,  почему  правительство разрешает  безработным  офицерам
носить оружие,  к  которому они  прибегают без стеснения при столкновениях с
рабочими?
     В  зале  на  минуту  воцарилась  тишина.  Ответа  на  запрос  Кроля  не
последовало. Кто-то из зала крикнул:
     - Правительство само спровоцировало это столкновение.
     Соня обернулась на голос и  подумала:  "Ага!  Есть и  в этом зале люди,
которым все ясно!"  Но она не могла рассмотреть,  кто крикнул.  Председатель
резко позвонил в колокольчик, требуя тишины. От имени правительства какой-то
невидный,  белесый  господин  объявил,  что  разъяснения  по  запросу  Кроля
правительство даст в следующий раз. Кроль сел.
     На трибуну взошел депутат Синкевич, нервно ероша волосы маленькой белой
рукой.
     Марков  так   и   воззрился  на   Синкевича;   потряхивая  гривой,   он
демонстративно сделал жест,  как  бы  засучивая рукава.  По  его  неожиданно
оживившемуся лицу Соня поняла,  что  "психологический сюрприз",  который так
любил Марков, готов разразиться.
     Синкевичу  было   поручено  выяснить  вопрос:   как   получилось,   что
собственность  государства  -   шестьдесят  тысяч  пудов  ангорской  шерсти,
хранившейся в портовых складах,  были проданы и вывезены за границу? Министр
торговли и  промышленности Зайцев продал шерсть по  восьми рублей золотом за
пуд  (на  рынке  же  шерсть продавалась по  пятьдесят -  шестьдесят рублей).
Зайцев продал шерсть какому-то  "торговцу",  который перепродал ее  японским
коммерсантам по  двадцати рублей за  пуд и  исчез.  Это был крупный скандал:
спекуляция, в которой был замешан член правительства, была такой наглой, что
замолчать ее было невозможно.  Давно уже шли разговоры о  ней.  И вот теперь
правительство должно было  дать ответ на  запрос.  Зал  загудел.  Из  буфета
вприпрыжку бежали в зал депутаты,  чтобы не пропустить зрелища. Они лезли по
ногам вдоль кресел, пробираясь на свои места.
     Синкевич,  глядя на  депутатов,  хлопнул по  бумагам,  которые держал в
руке, выкрикнул:
     - Могу  сказать,   что  эта  спекуляция  принесла  дельцам,  по  самому
скромному подсчету, полмиллиона рублей золотом чистого барыша.
     В зале раздался гул, скорее завистливый, чем негодующий.
     - Вот это чистая работа!  -  в восхищении гаркнул Марков, лицо которого
сияло.
     Синкевич опять выкрикнул, стараясь перекричать собрание:
     - Правительство приняло меры, господа депутаты!
     - Не может быть!  -  перекрывая шум,  опять, в радостном ажиотаже стуча
кулаками, воскликнул Марков.
     Председатель покосился на него и во время случайной паузы громко сказал
приставу, который подскочил к нему в ответ на знак рукой:
     - Скажите тому господину в ложе, чтобы он не лез не в свое дело!
     Пристав поклонился и пошел к выходу.  Но все проходы в зале были забиты
депутатами, которые повскакали с мест. Синкевич возгласил:
     - Правительство вынесло  решение об  аресте  министра Зайцева и  ставит
вопрос о лишении его неприкосновенности, господа депутаты.
     Новость эта вызвала самые противоречивые отклики в зале. Далеко не всех
находившихся  здесь   обрадовала  необыкновенная  решимость   правительства.
Возгласы одобрения и возражения опять смешались в неразборчивый гул. И опять
этот гул перекрыл Марков:
     - Вы скажите им: где теперь Зайцев?
     Председатель посмотрел гневно по направлению ложи печати.  Пристав стал
расталкивать толпу  в  проходе.  Но  тотчас же  Маркова поддержал целый  хор
голосов из зала:
     - Где Зайцев?
     - Да, да! Скажите, где Зайцев?
     Синкевич поднял руку. Тотчас же в зале умолк шум. Депутаты раскрыли рты
и затаили дыхание. Синкевич вяло сказал:
     - Зайцев, господа, вчера вечерним поездом выехал в Харбин.
     Зал онемел.  В наступившей тишине было слышно, как Марков с ироническим
вздохом сказал:
     - Придется лишить министра Зайцева депутатской неприкосновенности.
     Раздался  громкий  хохот.   Члены  кабинета  сидели  потные,   красные,
отвернувшись друг от друга и стараясь не встречаться взглядами с сидевшими в
креслах  депутатами.  Спустить  скандальное  разоблачение "на  тормозах"  не
удалось... Кроль, вскочив на кресло, крикнул:
     - А где покупатель?
     Тотчас же откуда-то из угла раздался выкрик:
     - А вы далеко не ищите, наведайтесь в апартаменты Меркулова!
     Синкевич, точно решившись на что-то, громко и явственно сказал:
     - Должен сказать, господа, что следы действительно ведут в "Версаль".
     Шум  в  зале достиг своего апогея.  "Демосфен из  меблирашек",  Оленин,
потянулся к Синкевичу, перелезая прямо через кресла и брызжа слюной.
     - Как вы смеете порочить верховного правителя?
     - Какой  порок  в  том,  чтобы назвать мошенника мошенником?  -  бросил
Кроль. - Гнать надо в шею таких правителей!
     Он  соскочил  как  раз  вовремя,   чтобы  встретить  Оленина,  который,
растопырив пальцы, бросился к нему и вцепился в волосы...
     Марков,  вдохновенно взмахивая своей  гривой и  то  и  дело  приникая к
коленям, строчил лихорадочно, работая всем плечом. Он был в своей стихии.
     - Блестящий скандал!  -  шептал он  сам  себе.  -  Ах,  какая  роскошь!
Потрясающее зрелище! Феерический скандал!
     Заседание кончилось потасовкой.  Когда  Соня  выбежала в  коридор,  она
услышала,  как пристав,  прижимая трубку телефона к  уху и  защищая микрофон
другой рукой от шума из зала заседаний, кричал:
     - Комендатура!  Барышня,  дайте коменданта города! Коменданта, да-да!..
Слушайте,  это комендант?  Театр?!  На кой мне черт театр,  когда у меня тут
свой разыгрывается!.. Комендант! Комендант! Алло! Барышня, умоляю, дайте мне
коменданта!


        "7"

     Марков сбежал вниз по  широкой лестнице и  поспешно вышел из здания.  У
самого подъезда Народного собрания его окликнул Паркер -  высокий американец
с худощавым румяным лицом спортсмена, корреспондент газеты "Нью-Йорк геральд
трибюн". Паркер дружески хлопнул Маркова по широкой спине и осклабился:
     - Хелло, старина! Куда вы мчитесь?
     Возбужденный потасовкой  в  меркуловском парламенте,  Марков  встряхнул
своей лохматой головой и расхохотался.
     - Надо дать заметки из  зала заседаний.  Если бы  вы  видели,  что  там
сегодня творилось! Жаль, что вас не было...
     Паркер закурил сигаретку и усмехнулся.
     - Меня  трудно удивить зрелищами,  Марков!  Не  забывайте,  что  я  был
вашингтонским корреспондентом своей  газеты,  а  вашему  Народному  собранию
далеко до Белого дома во всех отношениях... Кроме того, я три года работал в
штате Южная Каролина,  а там народ горячий.  - Он кивнул в сторону Народного
собрания. - Ну, прав я оказался? Свалили?
     - Под  корень!  -  ответил  Марков,  поняв,  что  Паркер  имел  в  виду
правительство Меркулова. - Но откуда вы об этом узнали, Паркер?
     Американец прищурился, выпустил клуб дыма и выплюнул сигарету.
     - Хороший газетчик,  дружище, - сказал он, - за полчаса до пожара может
сообщить в газету все,  что там будет происходить.  Связи!  Связи, Марков! С
дипломатами  и   шпионами,   с   сы