льства во всем мире...
     Предупреждая дальнейшие вопросы, Паркер так же быстро сказал:
     - У вас нет оснований беспокоиться,  командир! Я частное лицо. Я связан
только с печатью.  Честная информация, справедливое освещение всех событий в
мире -  вот  наша задача и  моя  задача!  Интерес к  русским делам у  нашего
читателя велик.  Я хотел бы встретиться с деятелями партизанского движения и
большевистского подполья!  Как видите, я не скрываю своих целей. Вы спросите
- зачем  мне  нужны  эти  встречи?  Я  отвечу...  Основываясь на  источниках
информации белой  армии,  нельзя  составить  себе  более  или  менее  точное
представление о большевистских лидерах и о мыслях рядового партизана.  А мой
читатель хочет знать, что это такое. Близок день, когда вы установите единый
порядок во всей стране,  я уверен в этом,  а тогда наши деловые люди захотят
иметь с вами дела.
     - С кем дела? - спросил Виталий.
     Паркер добродушно рассмеялся.
     - О,  дела можно иметь хоть с  самим чертом,  как у  нас говорят,  если
дьявол пожелает продать свои  угли  и  сковородки...  Деловой человек должен
уметь  видеть  далеко  вперед.  Он  должен быть  чувствительнее сейсмографа,
который отмечает мельчайшие колебания почвы на расстоянии тысяч миль. Я буду
счастлив,  если мне удастся содействовать своими новеллами деловому контакту
между двумя побережьями Тихого океана. Буду счастлив!
     - Ничем  не  могу  помочь  вам!   -  сухо  сказал  Виталий,  в  котором
словоохотливый газетчик возбудил недоверие.
     - Раз уж мне посчастливилось встретиться с  вами,  командир,  -  сказал
Паркер,  -  то я прошу вас познакомить меня с деятелями вашего движения. Нам
необходимы друзья здесь, как вам необходимы друзья за океаном!
     Незаметно было,  однако,  что  поток  его  фраз  произвел  на  партизан
впечатление.  Озадаченный Паркер  решил  пустить  в  ход  все  свои  козыри,
остаться к которым равнодушными русские, конечно, не могли.
     - Через два-три  месяца,  командир,  -  энергично сказал Паркер,  -  вы
прогоните японцев и ваших белых.  Это бесспорно,  как то, что я Эзра Паркер!
Вы станете хозяевами на огромном пространстве,  я  бы сказал -  на пустынном
пространстве!  У вас нет никакого хозяйства, вы разучились хозяйствовать! Вы
не умеете строить.  Ваши дороги разбиты.  Ваши крестьяне и  рабочие привыкли
митинговать и отвыкли работать.  У вас нет машин.  У вас нет металла.  У вас
нет инженеров. У вас нет ничего, ниче-го, командир. Так?
     Виталия  поразила  дерзость  Паркера.   Если  до  сих  пор  он  не  мог
разобраться в Паркере, то теперь все стало ясным. Он спросил:
     - Об этом и пишет ваша газета?
     - Да,  -  сказал Паркер,  не  поняв,  почему Виталий задал этот вопрос.
Тотчас же он спохватился и добавил,  порозовев: - Мы пытаемся заинтересовать
деловые круги Штатов возможностью вложения капиталов за океаном.
     Чекерда и  Панцырня во все глаза глядели на американца,  пораженные его
пулеметной речью.
     - Ну, паря! - шепнул Панцырня.
     Виталий  замялся,  видя,  какое  действие  произвели на  партизан слова
Паркера. Паркер же, верный своему принципу - бить не переставая в одну точку
со всех сторон, не давая опомниться собеседнику, продолжал:
     - Под вашими ногами рассыпаны богатства. Вы стоите на железняке. Справа
от  вас  -  чудовищное количество цемента,  слева -  драгоценный каолин,  не
уступающий китайскому.  Тут - руды и угли, там - хлеб и техническое сырье...
Вы  понимаете,  какую жизнь может вдохнуть во  все это американский капитал,
американские машины и  специалисты,  выросшие под  сенью  статуи Свободы.  И
представьте, какое счастье - содействовать этому...
     Виталий вспылил.
     - Ну-ка,  остановите  ваше  красноречие!  -  сказал  он  решительно.  -
Как-нибудь обойдемся и без вас.  Предлагаю немедленно покинуть это место! Да
поостерегитесь в  следующий раз прогуливаться здесь.  Как бы вам не пришлось
пожалеть об этом...
     Паркер снисходительно покачал головой и любезно улыбнулся.
     - У вас горячая голова,  командир!  Право же,  я не сказал ничего,  что
могло бы обидеть вас. Проводите меня к вашему начальнику. В конце концов, не
боитесь же вы журналиста,  объективное слово которого вам просто нужно.  Мне
жаль, что вы не поняли меня.
     - Я-то  хорошо  понял!   -   ответил  Бонивур  и  сказал,  обращаясь  к
партизанам: - А ну, проводите-ка его отсюда!
     Панцырня подошел к стремени Виталия и вполголоса сказал:
     - Да чо ты к нему пристал?  Пущай идет,  куды хочет. Парень-то хороший,
мирный. Ишь, машины сулит... Может, к дяде Коле его наладить, а?
     Виталий рассвирепел.  Его вывело из  себя то,  что от  Панцырни заметно
несло винным запахом.  Когда он успел хлебнуть? Не иначе как этот американец
успел напоить парня, чтобы сделать его сговорчивее.
     - Обыскать! - крикнул Виталий.
     Чекерда спрыгнул с коня.  Панцырня укоризненно качнул головой,  но тоже
взял винтовку на руку. Побагровевший Паркер возмущенно сказал:
     - Во всех странах и  армиях,  командир,  журналисты,  как и медицинские
работники,  неприкосновенны.  С ними могут не говорить,  но их не подвергают
насилию.
     - Поднимите руки! - сказал Виталий.
     Паркер замолк.
     Чекерда извлек из карманов Паркера бумажник,  записную книжку и передал
Виталию,  потом снял фотоаппарат,  повернул американца спиной,  из  брючного
кармана вынул плоскую флягу с виски,  наполовину осушенную. Глянув на флягу,
Панцырня позеленел. К крайнему удивлению своему, Чекерда извлек из-за пазухи
Паркера длинноствольный пистолет,  подвешенный через  плечо  на  ремне  так,
чтобы им можно было воспользоваться мгновенно. Панцырня раскрыл рот.
     - Смотри,  смотри!  Чего заморгал? - жестко сказал ему Виталий. - Видал
твоего "мирного"?
     Смущенный Паркер пробормотал:
     - Это  оружие  самозащиты,  командир.  Только самозащиты.  У  вас  идет
гражданская война...
     - Да,  у  нас  идет гражданская война!  -  сказал Виталий.  -  Оружие я
реквизирую у  вас.  Фотоаппарат передам куда надо -  посмотрим,  что вы  тут
наснимали.  Потом перешлем вашему консулу.  Нам ваши вещи не нужны.  Записки
оставляю у  себя.  Бумажник получите!  -  Он  показал рукой  направление:  -
Езжайте, мистер, да не останавливайтесь!
     Мотоцикл чихнул газом и взял скорость.
     Партизаны  вскочили  на  коней  и   поехали  по  дороге  в  сторону  от
расположения отряда. Панцырня недоуменно спросил:
     - Это куда же? Чо мы сюда поехали?
     - Когда дурак наводит на след отряда, то умные должны отвести. Понятно?
- сказал Виталий. - Эх, Панцырня, Панцырня! Чем ты только думаешь!


        "4"

     Партизаны пропали в  отдалении.  Они даже не  оглянулись ни  разу,  как
люди,  которым предстоит далекий путь и  времени для  остановок нет.  Паркер
разгадал хитрость Бонивура.  Он был уверен,  что партизаны отъехали лишь для
того,  чтобы обмануть его.  Но это не меняло дела: бесполезно было повторить
свою  попытку  свидеться с  руководителями партизанского движения,  особенно
здесь, где первое свидание с партизанами оказалось столь неудачным и где еще
одна такая попытка могла стоить Паркеру жизни,  -  юноша предупредил Паркера
об этом недвусмысленно...
     Партизаны приняли  Паркера  за  шпиона!  Он  зябко  передернул плечами.
Хорошо еще,  что  они  не  поступили с  ним  по  законам военного времени...
Попробовал бы  потом Мак-Гаун установить,  на  какой сосне кончил свою жизнь
Эзра Паркер -  "Нью-Йорк геральд трибюн", миллион тиража и представительства
во всех странах света...
     Паркер запустил мотор и помчался по шоссе.
     Шпион! Черт возьми, какое гнусное слово! Черт бы побрал и фотоаппарат и
кольт!  Разве можно было объяснить партизанам, что без этих предметов Паркер
не отправлялся на охоту ни за одной новостью,  а тем более в этих краях, где
все  враждебно иностранцам,  которых здесь почему-то  называют интервентами?
Черт  бы  побрал  и  Мак-Гауна,  который  подал  Паркеру  злосчастную  мысль
связаться с партизанами!.. "Вы, Паркер, журналист! Вы с вашим длинным языком
можете влезть куда угодно.  Вы не относитесь к  интервенционистским войскам.
Вы представитель объективной печати. Вам должно быть интересно познакомиться
с партизанами.  Как знать, может быть, это пригодится нам!" Он сказал "нам",
а не "вам",  то есть не только Паркеру,  но и консулу. Тогда, при разговоре,
Паркер не  обратил на  это внимания,  теперь же смысл этого местоимения стал
Паркеру  совершенно ясным.  И  журналиста прошиб  пот...  Проклятый Мак!  Он
просто хотел  воспользоваться именем журналиста в  каких-то  своих целях.  В
каких?  Еще ни один человек из тех,  кем интересовался консул, не получал от
этого удовольствия ни здесь,  в России,  ни там,  в Штатах! Консул Мак-Гаун!
Давно  ли  он  стал  консулом...  Паркер  знал  его  как  начальника  отдела
Федерального бюро расследований,  "человека Моргана",  способного сыщика, но
совсем не дипломата.  И вот Мак-Гаун -  консул...  Как видно,  там, наверху,
хотели  иметь  своего человека в  Приморье,  а  потому конгрессмены послушно
голосовали за вручение консульских полномочий Маку, как проголосовали бы они
за любого другого "человека Моргана".
     Насколько  понял  Паркер  Мака,  знакомство журналиста с  партизанскими
командирами и  с подпольщиками нужно было для того,  чтобы потом,  по следам
Паркера,  с ними могли познакомиться и сблизиться другие люди...  Вообще это
походило на  то,  что  Паркера  втянули  или  попытались втянуть в  какое-то
грязное дело.
     Когда Паркер несколько остыл от  волнения,  он рассмеялся.  "А все-таки
эти русские - молодцы! И этот мальчишка-командир хорош! Просто хорош! Как он
смотрел на меня!  Да, с этими людьми недостаточно только иметь мой язык. Мак
ошибается!"
     За два года пребывания в России Паркеру много пришлось видеть,  многому
он  научился.  Он  понял,  что к  большевикам не подходили привычные мерки и
понятия и  Паркера и  Мака.  Что-то было у  них не так,  как у Мака и даже у
русских белых.  С  белыми можно было найти общий язык.  А  большевики жили в
каком-то  особом  мире,  управляемом совсем  другими  законами.  Их  идеи  и
поступки заставляли людей круга Паркера и  Мака утрачивать чувство почвы под
ногами.
     Паркер вспоминал крылатое выражение сенатора Бевериджа о  том,  что  на
восток  от  Иркутска "лежит  естественный рынок  Америки".  Мнение Бевериджа
разделяли многие сенаторы и конгрессмены. Таковы были мысли и деловых кругов
Соединенных Штатов.  Вот  почему генералу Грэвсу с  его парнями пришлось "за
семь верст идти -  киселя хлебать", как говорят русские. Экспедиция Гревса в
Сибирь  -  это  теперь  все  признают -  оказалась дутым  предприятием и  не
принесла Америке желанных рынков.  Большевики выставили из  Сибири белых  да
заодно  и   Гревса  с   его  великолепными  теннессийскими  и  миссурийскими
парнями...  Да,  эти  огромные  восточные  пространства могли  бы  поглощать
астрономические количества американских товаров.  На  этой благодатной почве
могло бы  возрасти столько новых состояний,  среди которых не последним было
бы состояние этого прохвоста - дипломата Мака и его клевретов... Впрочем, ни
черта Маку и  его хозяевам не удастся сделать!  Паркер плюнул в  пролетающий
верстовой столб.
     "Хотел бы  я  видеть,  как этот проклятый Беверидж пустит корни на этой
проклятой земле!  С большевиками ему не справиться -  ни обманом,  ни силой!
Впрочем,  кажется,  это не  американская мысль,  как сказал бы Мак!"  Паркер
представил себе, каким взглядом окинет его Мак-Гаун, когда Паркер расскажет,
чем кончилась его попытка увидеться с партизанскими вожаками,  и поежился: у
Мака были скверные зубы и скверный характер!.. С этим следовало считаться...


        "5"

     Топорков  почесал  заросший рыжеватой щетиной  подбородок и  задумался.
Потом поглядел на Виталия:
     - А я думаю,  митинговать не будем, а надо просто пропесочить Панцырню,
чтобы долго чесалось. В голове-то у него, и верно, не знай что делается.
     И Панцырню "пропесочили"...
     ...Радуясь тому,  что Бонивур ограничился резким замечанием,  когда они
скакали по дороге,  Панцырня решил,  что тем дело и  кончится.  Виноватым он
себя  не  чувствовал.  Многое  из  того,  что  говорил  ему  Паркер,  как-то
задержалось  в   его   упрямой  голове.   Особенно  поразила  его   картина,
нарисованная Паркером:  американские машины  работают  на  Панцырню,  а  он,
поплевывая, ездит на коне, сам себе хозяин...
     Вечером вокруг него собрались партизаны.
     - А ну, давай рассказывай, Пашка, что за мериканца ты поймал!
     Слух  об  этом  обошел весь  лагерь и  возбудил сильнейшее любопытство.
Польщенный  общим   вниманием,   Панцырня  не   заставил  себя   упрашивать.
Подбрасывая в костер веточки,  он рассказал, как американец сначала струсил,
когда  Пашка вышел неожиданно ему  наперерез,  а  потом оказалось,  что  он,
американец, совсем свой парень: "По-нашему сыплет, ну, чисто русский... Мы с
ем по душам поговорили..."
     Подошли  Топорков и  Виталий.  Партизаны расступились,  пропуская их  к
костру. Панцырня замолк. Топорков мирно сказал ему:
     - Ну, давай дальше, послушаем и мы.
     В  голосе командира не было ничего подозрительного,  что насторожило бы
Панцырню.  Бонивур, наклонясь к огню, принялся кидать в костер мелкие сучки,
следя за тем, как пламя уничтожало их. И Панцырня продолжал рассказывать:
     - Они,  мериканцы-то,  до чего свободные!  Главный город у  них Не-прк,
мимо него ни пройти,  ни проехать!  А  чтобы все знали,  какая вольная у них
жизнь,  перед городом статуй поставлен -  Свобода.  Такая громадная баба, на
башке лучи,  в одной руке закон держит, а другую подняла с фонарем. А фонарь
такой, что за сто верст светит. А высотой эта баба сто саженей!..
     Партизаны недоверчиво переглянулись.
     - Ну, это ты загнул, паря! - послышалось сзади.
     Олесько спросил Виталия:
     - Товарищ Бонивур! А что, верно, есть такой статуй?
     Все взоры обратились к Виталию. Он, продолжая глядеть в огонь, негромко
сказал:
     - Да,   есть.  Статуя  Свободы  -  грандиозное  сооружение.  Высота  ее
достигает ста метров.
     - Ишь ты! - восхитился Олесько. - Это да!
     Панцырня только кивнул головой, очень довольный неожиданной поддержкой.
Он сам,  когда Паркер рассказал ему о  статуе,  не очень-то поверил и решил,
что американец подвирает, ну, да без этого какая же беседа!
     Виталий тем же тоном добавил:
     - А на скалистом острове,  на котором стоит статуя Свободы,  помещается
тюрьма  для   пожизненного  заключения  тех,   кто   боролся  против  господ
капиталистов.
     - Это  как  же?  Под  Свободой-то?  -  с  любопытством спросил Чекерда,
выдвигаясь из темноты.
     Виталий молча кивнул головой. Топорков засмеялся:
     - Под американскую-то свободу это подходящий фундамент.
     Панцырня оторопел.  Однако он  справился со  своим  смущением и  упрямо
сказал:
     - Ну,  я не знаю там про фундаменты...  У них, у мериканцев-то, даже на
деньгах  нарисован такой  человек,  который за  свободу боролся...  Вашиктон
звать. Может, и под ем фундамент есть?
     Толпа у  костра все росла.  Задние напирали.  Из  темноты подходили все
новые партизаны. Кто-то сказал восхищенно:
     - Пашке по холке дают!
     - Пошто?
     - А за мериканца!
     - Ну, за это, паря, следовает! Язык-то чесать со всяким - это на плечах
кочан иметь!
     - Ково? Ково?
     - Кочан, говорю!
     Говорившие рассмеялись.  Однако на  них  тотчас же  зашикали,  замахали
руками,  всем интересно было, что дальше произойдет у костра. Панцырня сидел
багровый. Он начинал понимать, что, кажется, влип в историю.
     - Может,  скажешь, и Вашиктона не было? - с вызывом спросил он Виталия,
теряя важность.
     - Почему не было!  Был Вашингтон,  -  ответил Виталий,  прислушиваясь к
перешептываниям за  спиной.  -  И  война за  освобождение Америки от  власти
англичан была,  война за независимость...  Только давно это было.  Вашингтон
завоевал американцам свободу от  английских купцов и  чиновников.  А  теперь
американские капиталисты под себя подмяли полмира и  верхом сели на рабочего
человека и крестьянина.  Впрочем, вы, вероятно, лучше меня знаете, кто такие
американцы. Они на Сучане и в Приморье память о себе оставили.
     Виталий замолк. Наступила тишина. Топорков кивнул Панцырне:
     - Ну, давай дальше!
     - А ну вас! - сказал парень. - Рассказывай сам!
     - Что ж, я расскажу, пожалуй! - поглядел на него Топорков. - Вот поднес
тебе этот американец чарочку...
     - А вы видели? - буркнул Панцырня.
     - Я не видел, да ты сам скажешь сейчас. Поднес?
     - Ну поднес... с бабий наперсток. Разговор только один.
     - Вот поднес, значит, он тебе чарочку, а ты к нему со всеми потрохами в
полон: на-ка, бери меня... За чарку продался! Так?
     Дело было не в строю.  Тут,  сидя у костра, можно было и огрызнуться на
Афанасия  Ивановича,   благо  что  держался  он  сейчас  не  начальником,  а
товарищем. Панцырня сказал сердито:
     - Ну, вы это бросьте, Афанас Иваныч!..
     - А чего мне бросать?  -  не глядя на него,  твердо ответил Топорков. -
Это ты брось,  Пашка, да наперед запомни: кто в малом товарищей продаст, тот
и  в  большом не задумается!  -  Панцырня даже поднялся с места,  а Топорков
продолжал сурово:  - А как же не продался? Там тебе этот рыжий наболтал семь
верст до небес да все лесом,  а ты тут за него распинаешься. Слыхали мы, что
"мериканцы свободный  народ".  Вот  я  тебе  про  них  расскажу.  Слов  нет,
американский рабочий с нашим одним духом дышит,  в интервенцию он не пойдет.
Понял?  Армия у  них добровольная;  стало быть,  коли кто пошел,  так уж  не
затем,  чтобы для тебя стараться.  Я с Сучана... Американскими солдатами там
командовал полковник Педдер.  Мы спервоначалу думали,  что американцы -  это
культурный народ.  Только я  тебе скажу:  кто к  нам с  ружьем пришел,  хоть
рыжий, хоть зеленый, хоть какой - немец, японец, американец, - добра не жди!
Этот  Педдер показал себя.  Как  фронты обозначились,  почитай вся  молодежь
сучанская в партизаны пошла за Советы.  А Педдер стариков отцов собрал,  под
штыками уволок...  Пока вели,  все чин чином шло,  пальцем не  тронули:  "Не
беспокойтесь, все разъяснится! Не волнуйтесь!" Бабы бросились к Педдеру. Тот
вышел навстречу -  сигара в  зубах,  улыбается,  гад:  "Женщины!  У  вас нет
никаких оснований для волнения.  Идите по домам!" Ну,  ушли... Ждут-пождут -
стариков нема!  Бабы опять к Педдеру. Усаживает, улыбается. "Не волноваться!
- говорит.  -  Старики уехали  на  дознание во  Владивосток".  Ну,  уехали -
уехали...  Педдер  в  другом  месте  лагерем  стал.  Вдруг  слышим-послышим:
стариков, мол, нашли...
     Вокруг  костра  воцарилась тишина.  Слышно было  потрескивание веток  в
огне. Топорков продолжал:
     - Ну,  верно,  нашли...  На  месте того лагеря,  где американцы стояли.
Собаки почуяли. Выть стали. Тут наши смекнули, что дело неладно. Стали рыть.
Вырыли...  Ну,  на которых,  почитай,  живого места не было.  Кололи, видно,
били,  тиранили.  Огнем пытали:  кожа на  пятках да  в  мягких местах черной
корочкой взялась...  А  чего было пытать?  Никто из стариков и не знал,  где
сыны,  где тот партизанский отряд стоит,  да и не стоял он,  отряд-то, а бил
интервентов -  сегодня здесь,  завтра там!..  Тут-то уж все поняли,  какая у
них,  американцев,  культура-то -  сродни Семенову да Калмыкову. Сколько они
народу извели!  Разве сосчитаешь?  Есть тут село такое, Анненково, слыхал? -
Топорков  посмотрел на  Панцырню.  -  Так  там  с  американского бронепоезда
открыли огонь, мертвыми да ранеными все улицы устлали. А чего было стрелять?
Ни одного партизана в селе не было.
     Топорков замолчал. Колодяжный тихо сказал:
     - Да  только ли  на  Сучане...  В  Чугуевке окружили да  взяли  в  плен
командира нашего Байбуру,  секретаря Батюка,  членов штаба  К