ту вошел офицер в каппелевской форме. Щеголевато
козырнув на французский манер двумя пальцами, он спросил:
     - Ротмистр Караев?
     - Точно так! - поднялся с кресла Караев.
     - Поручик Степанов! - сказал каппелевец.
     Караев посмотрел на  китайца,  который перед этим взял из рук помощника
пакет,  завернутый в  плотную  бумагу.  Быстрым  движением  ротмистр  вскрыл
протянутый ему  контрразведчиком конверт  и,  прочтя,  вздрогнул.  Это  было
предписание направить арестованных в  контрразведку.  Он  опять  взглянул на
толстый синий  пакет  в  руках Ли  Чжан-сюя,  и  взгляд его  изобразил почти
отчаяние. Губы плохо повиновались ему, когда он с деланным оживлением сказал
прибывшему:
     - А   я   только  что  собирался  отправить  их  к   вам.   Заготовлена
сопроводительная и конвой.
     Китаец вопросительно поднял брови, потом подмигнул, как бы говоря: "Это
меня устраивает". Караев живо спросил:
     - С вами, господин поручик, есть люди?
     - Никак нет. Я полагал...
     - Да-да, я дам своих двух!
     Китаец за спиной Степанова отрицательно покачал головой, оттопырил губы
и  всем видом своим выразил несогласие.  Он кивнул на офицера и  показал два
пальца. Караев принял озабоченное выражение и в раздумье сказал:
     - Впрочем,  двух  дать я  не  могу.  Только одного.  Вдвоем,  я  думаю,
управитесь?
     Поручик небрежно сел в кресло, закурил и, пожав плечами, ответил:
     - Надеюсь! Справлялись до сих пор.
     Сбросив   пепел   на   пол,   он   с   некоторым   недоумением  оглядел
присутствующих.
     - Портной, - поспешно сказал ротмистр, кивая на китайца.
     - Новое?
     - Нет,  перелицовка...  Иванцов!  -  крикнул Караев. Когда казак вошел,
Караев распорядился: - Будешь сопровождать арестованных!
     - Есть сопровождать арестованных! - ответил рябой.
     Несколько минут прошло в молчании. Его нарушил Караев:
     - Что нового у вас?
     - Цыганы сегодня в  "Золотом Роге".  Готовится что-то сногсшибательное.
Поет Ляля Туманная... Не думаете быть?
     - Куда  мне  с  этой  балаболкой?  -  показал  на  забинтованную голову
ротмистр.
     - Где это вас угораздило?
     - Упал  с  крыльца,   -   не  совсем  охотно  удовлетворил  любопытство
собеседника ротмистр. - А впрочем, может быть, в ложу пойти, чтобы не пугать
людей?..
     Вошел  писарь-вольноопределяющийся с  документами арестованных.  Что-то
дрогнуло в  его лице,  когда он встретился взглядом со спутником Ли.  Однако
тот был по-прежнему равнодушен ко  всему,  и  Борис Любанский поспешно отвел
свой взор.  Поручик забрал документы, написал расписку в получении. Иванцов,
возвратившись,  доложил,  что арестованные прибыли. Поручик встал, аккуратно
загасил папироску, надел фуражку.
     - Ну-с,   будьте  здоровы.   Может  быть,  в  "Золотом  Роге"  все-таки
встретимся! На всякий случай закажу ложу "Б"... Не возражаете?
     Глаза ротмистра заблестели. Он потер руки.
     - Нет, конечно! Руси веселие есть пити.
     Откозырнув, поручик Степанов вышел. Караев обернулся к Ли Чжан-сюю:
     - Ну, мистер, рассчитаемся? Как видите, отправляю.
     - Пожалуйста! - сказал тот, не ответив на улыбку Караева, и передал ему
пачки денег.
     Ротмистр  подозрительно  посмотрел  на   них.   Но  голубые  банковские
бандероли успокоили его.
     - Только  я  попрошу вас,  -  тихонько заметил он  Ли,  -  с  конвоиром
полегче. Не хочется мне грех на душу принимать... А?
     - За целость упаковки наша фирма не отвечает! - сказал Ли сухо.
     Попрощался с ротмистром и поспешно вышел.
     Ротмистр поглядел на  аккуратные толстые пачки денег,  постучал ими  по
столу. Прислушался к глухому звуку.
     - Зазвенят!  -  сказал он и, глядя в зеркало, стал поспешно развязывать
голову.  - Может быть, не так уж и страшно? Вагон бинта намотали, черти! Вот
столько снять - и фуражка налезет.
     Караев принялся тщательно одеваться.
     Возясь с крагами, он вслух сказал:
     - А  ведь  пришьют эти  бандюги хунхузы моего  рябого и  этого  беднягу
поручика! Наверняка.
     Телефонный звонок оторвал его от одевания.
     - Я слушаю!
     Из трубки донеслось:
     - Господин ротмистр! Тут за арестованными с Полтавской конвой прибыл.
     - Отправил уже! - сказал Караев.
     - Никак нет! Они говорят, с Полтавской никого не посылали.
     Караев медленно опустил трубку на стол.  И сам сел в кресло. Взгляд его
бессмысленно уставился на папиросу, не докуренную поручиком Степановым...


        "5"

     Ли Чжан-сюй торопился.  Он потерял всю свою важность,  с которой сидел,
развалившись в кресле у начальника сотни особого назначения.  Он взмок через
сотню  шагов.  Плотная,  с  твердыми полями соломенная шляпа  показалась ему
тесной, халат - узким. Точно женщина, придерживая руками халат на бедрах, он
шагал, широко расставляя ноги.
     К отходу катера поспели вовремя.
     Арестованные и  конвоиры поместились в рубке рулевого.  Там было тесно.
Рулевой недовольно косился,  ворчал,  бросал сердитые взгляды на офицера. Но
Степанов  молчал,  пренебрегая его  недовольством,  курил  папиросы одну  за
другой, бросая окурки за борт в открытый иллюминатор.
     Китаец со  своим  спутником первыми сошли с  катера.  Стали в  сторону,
внимательно наблюдая  за  немногими пассажирами.  Когда  пристань  опустела,
тогда -  конвоир впереди, за ним арестованные, потом офицер - оставили катер
и  направились к  выходу из порта.  Степанов оглядывался время от времени по
сторонам.  Лицо рябого приняло свойственное ему выражение тупого безразличия
ко всему. Он тяжело ступал по мостовой, держа винтовку наперевес.
     Вслед за ними отправился и Ли Чжан-сюй со своим спутником.
     Офицер свернул в  тихий переулок.  Ли нагнал группу.  Степанов замедлил
шаг. Спутник Ли, поравнявшись с арестованными, сказал тихо:
     - Ну, здравствуйте, ребята!
     Арестованные разом обернулись к  нему.  Нина не могла сдержать возгласа
изумления и радости. Семен остановился и широко раскрыл глаза:
     - Виталий!
     Рябой встревоженно перекинул винтовку наперевес и угрожающе крикнул:
     - Эй, там! С арестованными не разговаривать!
     В  ту  же секунду поручик Степанов сильным ударом свалил его с  ног.  В
глазах  рябого  мелькнуло лицо  девушки,  изумленно взглянувшей на  офицера.
Падая,   он  увидел,   как  девушка  бросилась  к  чернявому  пареньку,  что
сопровождал китайца.  Вслед за  тем  Ли  выхватил у  него  винтовку,  ударил
прикладом,  и  рябой потерял сознание.  Степанов прицелился было в  упавшего
конвоира, но Виталий остановил:
     - Не надо! И так не скоро очухается.
     Китаец отстегнул от  винтовки ремень,  связал им руки и  ноги конвоира,
вытащил платок,  запихнул в  рот казаку.  Переулок был пустынным в  этот час
дня.  Оглушенного казака втащили в первый попавшийся подъезд.  Все произошло
так быстро,  что Нина не могла прийти в себя. Она нервно сжимала пальцы. Она
видела, что и офицер и китаец участвовали в их освобождении, поняла, что это
свои, лихорадочно пожала руку Степанову и Ли.
     - Спасибо, товарищи! Ах, спасибо!.. Мы столько натерпелись...
     Виталий заметил:
     - А ты что думала?  Так вам и пропадать?  -  Потом он заторопился.  - А
теперь - ходу! Ходу, ребята!
     Бегом они пролетели переулок, свернули в боковую улицу, вышли по ней на
Светланскую и тотчас же затерялись в толпе прохожих.


                            Глава третья

        "НАПАЛИ НА СЛЕД"


        "1"

     Михайлов посмотрел на них:
     - Неплохо!  Неплохо,  товарищи!  Все,  значит,  сошло?  Ну-ка,  дайте я
погляжу на вас... Э-э, да чего там глядеть!
     Он  привлек  к  себе  по  очереди  каждого из  молодых людей  и  крепко
поцеловал.
     - Ну,  счастлив ваш бог,  что все обошлось...  без жертв.  Казака я  не
считаю...
     - Да он испугом отделался,  -  сказал Степанов. - Хотел я его... да вот
товарищ не дал! - указал он на Виталия.
     Юноша открыто смотрел на Михайлова.
     - Лишняя смерть. Дела это не меняло.
     - Интеллигентские мерехлюндии! - сердито сказал Михайлов. - Ты думаешь,
им такое соображение в голову пришло бы? Пристукнули бы за милую душу.
     - Выстрел мог привлечь внимание!
     - То-то! Так бы и говорил, а то "лишняя смерть", - усмехнулся Михайлов.
Однако улыбка его тотчас же исчезла. - Как бы нам этот казак боком не вышел.
Он видел вас у Караева...  присмотрелся! Запомнил... если Ли не совсем отшиб
ему память.
     Ли показал на Степанова:
     - Вот он, наверно, отшиб... Я только мало-мало добавил.
     Степанов рассмеялся.
     - Ну,  Ли,  я  думал,  ты только на сцене умеешь играть да вышагивать с
красной бородой, а ты так ловко управился с винтовкой, что я диву дался.
     Ли с достоинством ответил:
     - Каждый  китайский артист умеет  фехтовать.  И  потом  тебе  стыдно не
знать,  что я  играю роли благородных стариков и  "вышагиваю" только с белой
бородой.
     Михайлов дружески похлопал Ли по плечу.
     - На этот раз, Ли, ты сыграл самую благородную роль в своей жизни, хотя
и играл роль бандита из "Трех тузов"! Не так ли?
     Михайлов обратился к Виталию:
     - Ну, хозяин, куда ты думаешь девать своих крестников?
     Виталий простодушно сказал:
     - Да я еще не думал. Надо было их выцарапать. А место найти можно.
     - А именно?
     - Пока пусть в  мастерских Военного порта побудут,  есть там люди,  что
приютят их. А потом видно будет.
     - Вот хорошо!  -  сказала Нина. - Я бывала в Военном порту часто. Там у
меня много знакомых -  работала,  когда готовилось восстание против генерала
Розанова.
     - Плохо!  -  поморщился Михайлов.  -  Тебя,  значит,  в лицо там хорошо
знают?
     - Ну еще бы!
     - Никуда  не  годится.   Шпики  мигом  заметят.   И  не  миновать  тебе
Полтавской... Никуда не годится!.. - Он подумал и, глядя на смущенных Нину и
Виталия,  сказал:  -  Надо их на время убрать подальше... Придется в деревню
отослать.
     Семен покачал головой:
     - Как же это так? Тут дело горит, а нас в деревню? Товарищ Михайлов!
     Михайлов нахмурился.
     - А  мы вас не на лечение в  деревню пошлем,  товарищ Семен.  Что же ты
думаешь, там не горит? Горит везде... Я думаю, уже и Меркулов и генеральские
его прихвостни чемоданы пакуют...  Не знаю, какой еще фортель они выкинут, а
уже  деньги  и  ценности в  Японию  отправляют.  Значит,  драпать готовятся.
Двадцать шестое мая* им  как мертвому припарки!  Народно-революционная армия
готовится  нажать  на  меркуловских.   Надо,   значит,  тылы  у  них  рвать,
партизанить, не давать фуражу, продовольствия, подвод, пути разрушать.
     ______________
     *  26 мая 1921 года образовалось марионеточное Приморское правительство
японской ориентации, так называемый "Черный буфер".

     - Ну, это другое дело! - успокоился Семен.
     - Тот-то!  -  Михайлов обратился к  Виталию:  -  Я  думаю,  неплохо  бы
отправить ребят в район Раздольного! А? Там сейчас молодежь шевелится. Нужны
смелые люди!  -  Немного подумал.  -  Топоркову люди нужны.  На Сучане тоже.
Значит, решено? Семена - на Сучан, Нину - к Топоркову.
     Бонивур оглядел товарищей.  Вот стоят они,  только что вырванные из рук
смерти.  Возбуждение горит на  их  молодых лицах,  глаза блестят от  радости
встречи со своими, от радости жизни, что вновь дана им. Надолго ли?
     Высокий,  статный Семен,  робея  в  присутствии Михайлова,  то  и  дело
приглаживал рукой  свои  белокурые пышные волосы,  которые прядями падали на
его широкий,  упрямый лоб.  Глаза его,  голубые глаза спокойного и  сильного
человека,  устремлены на  Михайлова.  Семен обеспокоен мыслью:  так ли,  как
подобает комсомольцу,  держал он себя в подполье и в лапах контрразведки? Он
пытается найти ответ на свой вопрос во взгляде Михайлова.  Широкая грудь его
вздымается от шумного дыхания.
     Виталий про себя усмехается.  "Чудило Семка!  - думает он. - Когда надо
было -  не боялся, а сейчас совсем, кажись, перетрусил!" Он переводит взгляд
на Нину.  Та спокойна. Она смотрит на Михайлова с нескрываемым любопытством.
Она  не  думает  о  себе,  а  по-детски,  не  сводя  глаз,  чуть-чуть  кося,
рассматривает председателя областкома.  Она походит на  Семена.  Родственное
сходство между ними велико. Но все черты ее лица мягче, нежнее, чище; тонкая
кожа,  длинные ресницы,  красивый изгиб  темных бровей,  несколько капризный
рисунок рта,  облако пепельных волос. "Хороша!" - думает неожиданно Виталий,
и вдруг холодок запоздалого страха за Нину ползет по его спине. Он переводит
стеснившееся дыхание,  а  волна  радости,  оттого,  что  все  прошло удачно,
хорошо, что товарищи спасены, бросает его в жар.
     Михайлов начал  расспрашивать Семена.  Ли  и  Степанов тоже  вступили в
разговор.
     Нина незаметно кивнула головой Виталию и отошла к окну.
     - Господи,  Виталя,  как я рада, что мы опять на свободе! Так рада, так
рада, что до сих пор не могу опомниться...
     - И я рад, Нина!
     - Правда?
     - Ну,  еще бы! Все боялся, а вдруг переведут на Полтавскую? Тогда очень
трудно было бы.  Всех спрашиваю, как держались. Козлов говорит - молодцом! В
Поспелове - тоже.
     Нина сжала ладонями лицо,  отчего оно вдруг стало детским, таким, каким
было  когда-то  давно,  когда Нина считалась отчаянной девчонкой.  Пышные ее
волосы рассыпались по плечам.  Только сейчас заметил Виталий,  как осунулась
Нина за дни,  проведенные под арестом. Он всегда хорошо относился к девушке,
чувствуя к ней смутное влечение, а тут, когда увидел следы страдания на лице
Нины, всегда веселом и приветливом, сердце его сжалось томительной болью. Он
вдруг почувствовал,  как она дорога ему. Нина же, виновато глядя на Виталия,
тихо сказала:
     - Мне так хотелось увидеть тебя, Виталя... Думаю: неужели меня убьют, а
мы так и не встретимся?
     - Вот мы и увиделись, - произнес Виталий ненужные слова.
     Взор его встретился со взглядом Нины,  и юноша увидел,  что Нина готова
заплакать,  -  столько невысказанного чувства таилось в ней. Она отняла руки
от щек, которые залил румянец.
     - Вот мы и увиделись!  -  повторила она фразу Виталия. - А мне хотелось
бы побродить с тобой по улице, как раньше...
     - Только не придется,  Ниночка...  бродить,  -  ответил он.  - Придется
прятаться, пока не утихнет все.
     Нина с горечью повторила:
     - Да придется прятаться.  -  И добавила:  - А мне не хочется прятаться,
Витенька!  Я  пока сидела в  подвале,  все думала,  что больше уже ничего не
сделаю...
     Юноша коснулся ее руки.
     - Не надо, Нина, еще сделаешь! Мы еще увидимся, еще поработаем.
     Семен до  боли крепко сжал руку Виталия.  Он  не сказал ни слова.  Но в
пожатии этом  Виталий почувствовал,  что  дружба  их,  скрепленная тем,  что
произошло,  стала еще прочнее и ни расстояние, ни несчастья не охладят ее. С
грустью он молвил:
     - Ну вот и опять расстаемся, Сема. Где приведется увидеться?
     Нина, точно эхо, повторила:
     - Вот и опять расстаемся.
     Они притихли, глядя друг на друга. Кто знает, скоро ли судьба сведет их
вновь, подарит встречу?
     Михайлов, заметив их состояние, сказал:
     - Эй, эй! Комсомольцы! Чего носы повесили?
     Он опять обнял обоих Ильченко, расцеловался с ними и напутствовал:
     - Вот что,  друзья!  Пишите обо всем,  где бы  ни  были,  и  о  себе не
забывайте сообщать.  А  наипаче не тоскуйте,  будьте злее!  Тогда и свидимся
скорее... Так? Так.


        "2"

     Переодевшись,  вырванные из рук охранки комсомольцы, а с ними Степанов,
который,  сняв  с  себя  офицерскую  форму,  превратился  в  слесаря  завода
Воронкова, и Ли Чжан-сюй вышли из квартиры. Ли пошел на Пекинскую улицу, где
помещался  театр  "Ста  драконов",   Степанов  с   комсомольцами  поехал  на
Мальцевский базар, где приготовлена была ночевка.
     Виталию Михайлов сказал:
     - Ты пока останься, есть дело!
     ...Темный абажур скрадывал сильный свет электрической лампы, погружая в
полумрак углы  комнаты.  Резкие тени легли на  лицо Михайлова,  отчего стали
яснее видны шишковатый,  упрямый лоб  и  сильно развитые надбровья,  широкие
скулы и  крупный нос,  глубокие глаза и плотно сжатый рот.  В потоках света,
изливавшихся прямо на характерную голову Михайлова,  Виталий увидел, что она
серебрится от седины,  проступившей и на висках. "А ведь ему только тридцать
пять!" - подумал Виталий.
     В  свою очередь и  Михайлов рассматривал Виталия,  словно видел впервые
его  продолговатое лицо,  худые  щеки,  румянец на  смуглых скулах,  густые,
красивые  брови,  сросшиеся на  переносице и  крыльями взлетавшие к  вискам,
прямой нос, точно вырезанные, полные, не утратившие еще округлости очертаний
губы. Какая-то угловатая мягкость, столь свойственная подросткам, еще лежала
на нем.  Однако крепкий, сомкнутый рот и серьезный немигающий взгляд темных,
внимательных глаз придавали всему лицу Бонивура выражение зрелости.
     - Я ведь тебя только по анкете знаю, - сказал неожиданно Михайлов. - Ты
одинокий?
     - Да.
     - У  тебя сестра и  мать были?  Я помню,  в девятнадцатом на подпольной
конференции встречался с твоей сестрой.  Она мне говорила о тебе.  Потом мне
пришлось уехать, и я потерял связь. Где она сейчас?
     - Убили белые.  В двадцатом,  когда японцы провокацию устроили,  - тихо
сказал Виталий.  -  Тогда,  когда и  Лазо,  и Сибирцев,  и Луцкий,  и другие
погибли.
     - Знаю... А мама где?
     Михайлов так мягко сказал слово "мама",  что у Виталия защемило сердце,
и он живо представил себе мать вот так же она смотрела и на Лиду, и на него,
как  смотрит сейчас Михайлов.  На  глаза его навернулись слезы.  Еще тише он
проронил:
     - Мы тогда очень плохо жили.  Мама простудилась. Долго болела. Гимназию
я бросил,  поступил на завод Воронкова чернорабочим.  Мама горевала долго...
Все скучала по  Лидочке...  Потом...  -  у  юноши перехватило голос,  одними
губами, беззвучно, он произнес слово, которое не услышал, а угадал Михайлов,
- умерла.
     Михайлов тихонько вздохнул, потом раздумчиво сказал:
     - Та-ак!.. Ну, а с этими ребятами давно ли знаком?
     - Вместе вступали в  комсомол.  Тогда же  нам поручение дали:  листовки
распространять.  О  зверствах японцев в  Мазановском районе,  когда они  там
восстание подавляли.  С Ниной мы ровесники.  Она - сестренка Анны, которая у
Лидочки часто бывала... Анна сейчас в Анучине, в партизанском отряде.
     - Ты  извини меня за  расспросы.  Не хотел,  да больно задел!  -  после
некоторого молчания сказал Михайлов.  -  Анкета -  это  полдела...  Оттого и
расспрашиваю...  Ты Первую Речку знаешь? Ладно. Так вот... через нее военные
грузы идут,  там депо...  белые бронепоезда ремонтируют!  Надо этим ремонтом
заняться.  Понял?  Дело несложное, но тонкое. Ты слесарем работал, напильник
держать сумеешь, ну, а уж что касается ремонта и ребят - тоже надо суметь...
Молодежи там много. Сговоришься с ними?
     - Попробую! - ответил Виталий.


        "3"

     Несколько дней  Виталий,  по  совету  Михайлова,  не  выходил из  дому.
Охранка рыскала по городу.  Ли зашел как-то вечером к Виталию и сказал,  что
Михайлов очень встревожен активностью контрразведки, Семена уже отправили на
Сучан,  Степанов  скрывается,  и  ему,  Ли,  тоже  пришлось  отказаться,  по
настоянию Михайлова, от выступлений в театре.
     Виталий поселился у  матери Любанского,  на  Орлиной Горе,  откуда весь
порт был виден как на  ладони.  Маленький домик ее был построен чуть ли не в
год основания Владивостока, из бревен, каких уже полвека не видели в городе.
Он стоял над обрывом. Хлопотливая хозяйка, Устинья Петровна Любанская, умела
следить  за  домом:  все  внутри  блистало  чистотой,  комнаты  были  всегда
выбелены,  стекла  протерты до  полной прозрачности,  полы  выкрашены желтой
краской,   нехитрая  мебель  -   столы,   стулья,   кровати,   комод  -  все
свидетельствовало о хозяйственности Любанской.
     Комнаты странно напоминали каюты. Муж Любанской был моряком