оваля да  Шило,
шомполами пороли -  весь народ согнали на посмотренье.  У Свиягино захватили
партизана Мясникова.  Уши,  нос, руки и ноги отрубили и бросили, да хоронить
запретили.  Сказали:  "Кто гроб сделает для него,  тот и  сам в гроб ляжет".
Баба нашла его, в сундук поклала. Так в сундуке и похоронила.
     - А бабу? - спросил кто-то из задних рядов.
     - Бабу не  тронули.  Не  до  нее было!  Тут их так поперли,  что небо с
овчинку показалось!  Я после того и в партизаны-то пошел...  А то все думал,
что не мое дело.
     - Сродственник, что ли, Мясников-то? - послышался голос.
     - Сродственник! - ответил Колодяжный. - Русский человек.
     Тяжелое молчание нарушил Панцырня. Словно защищаясь, он сказал:
     - Так  то  солдаты  да  полковники.   А   этот  мирный...   Про  машины
рассказывал.
     Виталий поднял от костра голову и вгляделся в толпу партизан.
     - Американские машины кто-нибудь видел, ребята? - спросил он.
     - Видали: "Мак-Кормик", "Клетрак" да и еще какие-то.
     - Кто это говорит? Не вижу!
     - А я, Тебеньков, товарищ Бонивур.
     - Машины-то твои были? - спросил Бонивур.
     Тебеньков рассмеялся.
     - Ага,   мои,   держи  карман  шире!  У  Боталовых,  Ковригиных,  наших
стодесятников,  были.  А я что,  куда пошлют! Они кажный год в Благовещенске
собирались на съезд,  судили, кому каких машин надо купить, - ну, там жатки,
лобогрейки,  жнейки,  молотилки,  а то и паровики,  -  да в Америку посылали
человека. А весной - из Владивостока по чугунке на Амур да на Зею...
     Виталий огляделся.  Кое-кто из партизан держал винтовки в  руках скорее
по привычке, чем по нужде.
     - Ну-ка, дай! - сказал Виталий.
     Он   внимательно  осматривал  казенную  часть   винтовок  и   возвращал
владельцам. Одну винтовку он задержал у себя и протянул Панцырне:
     - Ну-ка, читай, что тут написано?
     Панцырня  недоверчиво посмотрел на  него,  с  сомнением взял  винтовку,
натужась,  стал рассматривать,  шевелил губами,  морщил лоб,  потом с обидою
сказал Виталию:
     - Что ты мне даешь-то? Не при мне писано, не по-нашему!
     - Ну,  тогда давай я прочитаю сам!  -  с усмешкой сказал Виталий и взял
винтовку  из  рук  Панцырни.  -  Сделано  в  Америке.  Ремингтон-Арми-Юнион.
Металлик Картридж компани. Номер 811415...
     - Чего? Чего? - послышались голоса.
     - Винтовка эта сделана в Америке, - сказал Виталий, - сделана по заказу
Керенского.  Ну, Керенскому этими винтовками воспользоваться не пришлось для
войны   "до   победного  конца"  за   интересы  английских  да   французских
толстосумов...  Американцы передали все  оружие Колчаку.  Так  эта  винтовка
очутилась  на   Дальнем  Востоке.   Около   миллиона  винтовок  американские
фабриканты переправили Колчаку и  другим белым генералам!  Они хорошо знали,
что  эти  винтовки пойдут не  против немцев,  для чего они были заказаны,  а
против  русского рабочего и  крестьянина,  который восстал против буржуев да
генералов...
     Виталий помолчал.
     - А  винтовка -  это  тоже машина...  Вот  теперь вам  ясно,  для  кого
американские фабриканты свои машины делают? Машины "Мак-Кормики", "Клетраки"
и  "Катерпиллеры" по карману только богачам,  стодесятинникам.  А винтовки и
пушки американские капиталисты посылают белым генералам против нас  с  вами,
товарищи, когда беднота да рабочие в свои руки власть взяли... Так выходит?
     Чекерда, блестящими глазами следивший за Виталием, хлопнул себя ладонью
по бедру и сказал:
     - А не так, что ли?..
     Топорков поднялся с колоды,  на которой сидел. Он посмотрел на Панцырню
и выразительно постучал по колоде согнутым пальцем:
     - Шевелить мозгой надо, партизан, а то задубеет!
     Панцырня зло посмотрел на него.
     - Ты не стучи, командир, не ты мне мозгу-то в голову ложил.
     - То-то,  что не я, - отозвался Топорков. - Кабы я ложил, так было бы у
тебя в голове погуще!
     Он встал и вышел из круга.  Уже теряясь в темноте, из-за спин партизан,
он сказал Панцырне:
     - За  разговор с  задержанным да за чарочку получи один наряд в  караул
вне очереди, чтобы было время подумать!
     - Это да! - сказал Олесько.
     - Иди ты к черту! - цыкнул на него Панцырня.
     Вслед за Топорковым ушел от костра и Виталий.
     Круг распался. Партизаны стали расходиться. Кое-где задымились цигарки.
Везде вполголоса шли разговоры.
     Панцырня остался у  потухающего костра.  Он сидел на колоде и следил за
тем,  как медленно превращались в  пепел угли.  Голову он  так и  не поднял.
Сидел долго, пока кто-то не крикнул ему:
     - Эй,  Пашка!  Ложись,  парень,  спать,  утро вечера мудренее!  - И, не
обидно усмехнувшись, добавил: - Мериканец!
     Послышались смешки. Панцырня только глазами сверкнул, но сдержался и не
ответил ничего.


                         Глава шестнадцатая

        "ОТОВСЮДУ НОВОСТИ"


        "1"

     Вскочив с топчана до побудки, Виталий побежал на речку купаться.
     Розовело небо  на  востоке.  От  озаренных невидимым солнцем облаков на
землю   падал   розовый  клубящийся,   туман,   делая   привычную  местность
неузнаваемой.  Ничто не  нарушало тишины утра,  только щебет птиц разносился
вокруг. Пернатые ловцы кружились, ища добычи, улетали, вновь возвращались.
     Искупавшись,  Виталий посидел на берегу, следя за тем, как красный диск
солнца выходил из-за горизонта.
     ...Пора идти!
     Дорога пролегала через овсы.
     Метелки  на  седоватых  стеблях  расступались перед  Виталием  и  вновь
смыкались, обдавая ноги росяными брызгами.
     С  тропинки,  по которой шел Виталий,  тяжело бросился в сторону тучный
фазан. Золотистый стрельчатый хвост его волочился шлейфом. Виталий торопливо
огляделся: нет ли где-нибудь палки? Однако поле было старое, чищеное. Фазан,
тяжело  переваливаясь,  продирался сквозь  овсы,  выскочил  на  опушку,  где
кончались посевы,  и бросился в кустарник. Пронзительно вскрикнула несколько
раз фазанья курочка.  Виталий погнался за  петухом,  чуть не наступая ему на
волочащийся по земле хвост.  В  азарте он сорвал с головы фуражку и что есть
силы кинул вслед фазану.  С отчаянным криком напуганный фазан тяжело взлетел
вверх,  сделал  несколько нелепых  взмахов  крыльями  и  свалился где-то  за
кустами.
     А фуражка оказалась в руках девушки,  вышедшей из-за кустов на повороте
тропинки.
     Перед Виталием стояла Нина.
     Озаренная солнцем,  коричневая от загара,  она была совсем не похожа на
ту городскую девушку,  память о  которой столь бережно хранил Виталий до сих
пор. Девушка глянула на него и, не удивившись его появлению, весело сказала:
     - Вот тебе и раз, Виталий! Ты чего же шапками кидаешься? Это что, новый
способ здороваться?
     Ошеломленный встречей, Виталий пробормотал:
     - Это я в фазана кинул.
     - А фазан где?
     Виталий показал в сторону, где скрылся фазан. Нина рассмеялась:
     - Эх, ты охотник! Не поймал, значит, жар-птицу!
     Пепельные волосы Нины лежали на голове светящейся короной.  Крутой лоб,
смугло-розовые щеки,  яркие губы,  крепкая,  статная фигура, высокая грудь -
все это было и знакомо и незнакомо Виталию.  Нина изменилась к лучшему.  Она
повзрослела и  расцвела за  те  два  месяца,  которые прошли  со  времени их
последнего свидания.
     - Что  уставился,  Витя?  Не  узнаешь?  -  Нина протянула руку.  -  Ну,
здравствуй!
     - Да, тебя трудно узнать, - произнес Бонивур.
     - Значит,  богатой буду. Ты в лагерь идешь? Пошли! - Девушка подхватила
его под руку. - Я пешком шла. Устала. Есть хочу. Пошли, быстро!
     Так состоялась встреча,  которой ждал с  душевным трепетом Виталий.  Ни
одного особенного слова не нашлось у Нины для него.
     Да,  Нина изменилась.  Видно,  новые люди,  события, жизнь беспокойная,
тревожная заслонили от нее и  Виталия и  город,  потушив в  ее сердце робкий
росток чувства, взошедший нежданно и так же нежданно увядший.
     - Ты будто не в духе?  - спросила Нина, бросив на него взгляд. - Жалко,
что петуха упустил?  -  Короткий смешок ее,  ослепительная улыбка не таили в
себе ничего большего, чем обычная шутка и смех.
     Она даже не заметила состояния Виталия.


        "2"

     Нина пришла не  с  пустыми руками.  Когда Топорков,  встретивший ее как
родную  дочь,  усадил  в  шалаше и  принялся угощать,  Нина  ела,  успевая и
рассказывать.
     Топорков останавливал ее:
     - Да  ты  поешь  толком,  птаха!  Язык,  поди,  не  закостенеет!  Потом
расскажешь.
     Нина с набитым ртом отвечала:
     - Афанасий Иванович! Вы мне не мешайте! Как это я буду молчать, когда у
меня ворох новостей? Просто невозможно.
     Из  рассказа Нины  было  ясно,  что  белые концентрировали свои силы на
нескольких  важнейших  участках  в  районах,   прилегающих  к  прифронтовым.
Переформирование  их   частей  заканчивалось.   Нине  не   раз   приходилось
встречаться и  разговаривать с  солдатами,  у  которых на  рукаве был  нашит
зеленый треугольник.  Это  были  мобилизованные.  Солдатам Земской рати была
обещана земля  навечно.  И  кое-кто  попался на  эту  дитерихсовскую удочку,
особенно среди зажиточных крестьян.  Листовки с призывом "Бороться за землю,
за  право!"  имели в  деревнях хождение.  Не  довольствуясь,  однако,  этим,
штабисты  Дитерихса  предпринимали и  другие  меры.  За  обычными  воинскими
формированиями  из   мобилизованных  были  расположены  охранные  офицерские
отряды, вооруженные пулеметами. Расстреливать тех, кто попятится, - вот была
задача этих отрядов из отборных "добровольцев",  которым нечего было терять.
В  некоторых  пунктах  были  организованы ударные  части.  Они  должны  были
прорвать фронт любой ценой,  рассечь части НРА, пробиться в районы амурского
казачества и попытаться поднять там восстание.
     Виталий внимательно смотрел на Нину. Он видел, как возмужала она, попав
в  обстановку,  где успех дела решала она сама,  где ее инициатива и  сметка
обеспечивали многое.  Нина была теперь уже не той увлекающейся гимназисткой,
которая когда-то с  обожанием глядела на Виталия.  Она многое умела и  могла
сделать.
     Однако Виталий обратил внимание на то,  что Нина делает слишком широкие
обобщения и рассказывает о тех местах, в которых физически она не могла быть
за   время   своего  рейда  в   прифронтовую  полосу.   Это   заставило  его
насторожиться.   Как  видно,   Нина  о  многом  передавала  понаслышке,  но,
увлекаясь, представляла себе это так, как если бы все видела своими глазами.
"Доверчива!  -  подумал Виталий.  -  Такого  разведчика легко  вокруг пальца
обвести!".
     Топорков  же   слушал  Нину  с   восхищением.   Он   считал  ее   своей
воспитанницей.
     - Экого мне  бог  помощничка послал,  Виталя,  а!  Сквозь огонь и  воду
пройдет!.. Ай да Нинка!
     Пожилой человек, многое видевший на своем веку, он отлично понимал, что
далеко не всему в  рассказе Нины можно придавать серьезное значение.  Но его
радовали задор и живость Нины.
     Нина  как  бы   не   обратила  внимания  на  слова  командира,   но  по
раскрасневшемуся лицу ее было видно,  что похвала Топоркова ей была приятна.
Однако ей хотелось услышать одобрение и Бонивура. Она обратилась к Виталию:
     - А ты что скажешь? Есть что сообщить дяде Коле?
     - Что я  скажу?  -  наморщил он лоб.  -  Если все,  о  чем ты говоришь,
результат твоих личных наблюдений,  то ты молодец,  многое сумела увидеть, а
если...
     Нина замялась, но потом сказала:
     - Многое я  слышала от других,  а  то и  от третьих лиц.  Но ты же сам,
Виталий,  учил не пренебрегать ничем,  запоминать все, сопоставлять и делать
выводы...
     Топорков взял Нину под свою защиту.
     - Да будет тебе придираться-то! - сказал он Виталию. - Новички, которые
в отряд идут,  то же самое говорят... У Нины только складнее получается. Да,
я думаю, она все-таки побольше видела, чем те, кто в своей норе ховался.
     - Я не придираюсь. Только надо предупреждать, что разведчик сам видел и
о чем люди сказали. Слухам-то, сам знаешь, вера короткая.
     Нина простодушно сказала:
     - Знаешь,  Виталий,  я так ясно все это представляю,  что кажется, сама
видела. Ей-богу!
     - Э-э!  Да ты совсем еще девчонка,  оказывается!  -  протянул Топорков,
рассмеявшись. Вслед за ним рассмеялись и Виталий с Ниной.
     Топорков посидел, посидел, подумал.
     - Видно,  считанные дни остались!  -  сказала Нина.  - Во всех отрядах,
которые стоят вдоль железных дорог,  только и разговоры о том,  что скоро из
Владивостока придут бронепоезда.
     - Да.  Судя по  всему,  недолго ждать,  -  сказал Виталий.  -  А  какое
настроение, Нина, у белых? Надеются они на успех?
     - Вот уж чего нет, так нет! - усмехнулась Нина. - Видала я сама однажды
такую сцену в  буфете на  вокзале.  Встретились несколько офицеров из разных
полков, видно, старые знакомые... Разговорились, подвыпили, зашумели - и все
разговоры о  будущем походе?  За всех выпили,  а потом за поход выпили...  И
вдруг один другому кукиши показали. "На Москву!" - и кукиш. Стали прощаться:
"Дай  бог  на  Миллионке  встретиться,   в  кабачке".   Судите  сами  об  их
настроениях!
     Топорков расхохотался.
     - Видно,  не  все господа офицеры голову-то  потеряли!  А  остальным мы
поможем как-нибудь образумиться.
     - Да,  -  сказала Нина.  - Как-то пристал ко мне на станции американец.
Здоровенный такой,  рыжеватый,  во  все  суется,  до  всего ему  дело  есть.
По-русски хорошо говорит.  Подсел,  еле от него отвязалась. Все допытывался,
как ему к  партизанам пробраться,  говорит,  дело у  него к  ним есть.  "Вы,
говорит,  местная,  вы все тут знаете..."  Шпион какой-нибудь!  Едва ушла от
него.
     - Да мы с ним познакомились! - сказал Виталий.
     - Крестников-то  моих много ли пришло?  -  спросила Нина,  имея в  виду
завербованных ею в отряд.
     Топорков ответил:
     - А как же! Твоих десятка полтора, да самоходом человек тридцать!
     Они вышли из шалаша.
     Полдневный жар повис над лагерем.  День стоял ясный и  тихий.  Деревья,
окаймлявшие  речку,  что  вилась  неторопливо  вдоль  низких  берегов,  были
недвижны.  Тихое течение было  совсем незаметным.  В  глади воды  отражалось
небо.  И  вода казалась куском неба,  брошенным в  тронутую первой желтизной
зелень берегов. Ни единого облачка не было видно.
     - Хорошо-то  как!  -  полной грудью вздохнула Нина  и  положила руку на
плечо Виталия.
     Прежняя доверчивость, ясная, чистая, проскользнула в ее голосе. Виталий
обернулся.  Глаза Нины были так же ясны,  как небо,  и  таким же безоблачным
было ее лицо.
     - Да, хороший денек! - сказал Топорков. - Только воевать жарковато. Без
выкладки еще туда-сюда, а с амуницией тяжеленько.


        "3"

     Нину  в  отряде любили.  Каждый хотел  сказать ей  что-нибудь приятное.
Панцырня,  державшийся возле  шалаша,  когда  Нина  беседовала с  командиром
отряда и Виталием, подскочил первым.
     - Нина Яковлевна! С прибытием! - сказал он.
     - Спасибо. Здравствуй, Панцырня! - ответила Нина приветливо.
     В  ту  же  минуту рядом оказался Колодяжный.  Он  бесцеремонно отпихнул
связного.
     - А  ну,  здравствуй,  дочка!  -  сказал он и посмотрел на нее ласковым
взглядом.  -  Эк тебя солнышко-то зажарило...  ровно арапка!  Домой, значит,
прискакала?
     - Домой, дедушка.
     - Ну, вот и хорошо.

     С   появлением  Нины   молодые  ребята  стали  форсистее.   Старательно
расчесывали вихры, заламывали фуражки на затылок.
     Панцырня завел  себе  какую-то  немыслимых цветов  опояску.  Теперь  он
появлялся не иначе, как вооруженный до зубов, с кинжалом, заткнутым за пояс.
Олесько,  видимо,  тоже  влюбившийся  в  Нину,  то  и  дело  вертелся  возле
отведенного ей шалаша.  Даже застенчивый,  словно девица, сын Жилина - и тот
частенько,  усевшись невдалеке,  таращил глаза в  надежде лишний раз увидеть
Нину.  Все старались услужить ей.  Нина наотрез отказывалась от помощи, сама
охотно  помогая другим.  Увидев однажды на  Чекерде разорванную рубаху,  она
поманила его пальцем:
     - Эй, Николай! Поди сюда.
     Парень, насупясь, подошел.
     - Ну, что?
     - Снимай рубаху, зашью. Как не совестно расхлестаем ходить?
     - Не сниму, - мрачно сказал Николай. - Сам зашью!
     - Ну так зашей. Чтобы я тебя рваного больше не видела.
     - Ладно уж! Не увидишь.
     - Да ты чего сердитый такой? - удивилась Нина.
     - Просто так.
     Чекерде   польстило  предложение  Нины.   Но   разговор  с   Бонивуром,
происшедший в  первый же  день по  прибытии в  отряд,  не выходил у  него из
головы.  Парень  избегал встреч с  Ниной.  И  теперь чувствовал себя  весьма
неловко, пытаясь нарочитой грубостью скрыть свое чувство.
     Остальные партизаны охотно обращались к  Нине  с  различными просьбами.
Нина кроила,  шила, порола, накладывала заплатки. Работы оказалось по горло.
Возле шалаша девушки всегда царило оживление.
     Виталий,  однако,  не мог побороть ощущения неловкости перед Ниной,  и,
крайне стеснительный,  когда дело шло  о  нем  самом,  он  не  мог  решиться
попросить Нину о каком-нибудь одолжении.
     Заметив,  что  одежда и  белье его  загрязнились,  Виталий отправился к
своему излюбленному местечку на берегу реки.  Разделся,  снял с  себя белье,
натянул на голое тело брюки и принялся за стирку.  Он стоял,  наклонившись к
воде всем корпусом. В глазах рябило от мелких, сверкавших на солнце волн.
     Сзади послышались шаги. Виталий обернулся.
     Позади стояла Нина  с  незнакомой Виталию девушкой.  Нина с  осуждением
сказала:
     - Не мог попросить? Эх, Виталя, Виталя... Ты, я вижу, гордец!
     - Чего просить! Я и сам выстираю... Нехитрое дело! - отозвался Виталий.
     Незнакомая девушка со спокойными серыми глазами подошла к Виталию.
     - Без сноровки ничего не  сделаешь.  Да  и  не  мужское это занятие,  -
сказала она в  ответ на движение Виталия,  который инстинктивно схватился за
мокрую рубаху. - Да вы не беспокойтесь... Я быстро постираю.
     Нина, видя смущение Виталия, укоризненно покачала головой. Она сказала,
что идет в лагерь, и оставила Виталия наедине с девушкой. Он стоял, не зная,
что делать. Девушка взглянула на него.
     - Да вы сядьте, - предложила она.
     Она  посмотрела на  то,  как  усаживается он  на  прибрежную гальку,  и
спросила:
     - Вы в отряде давно?
     - С месяц!
     - А-а!  Потому-то я  и не знаю вас.  Когда Нина в отряде была,  я часто
ходила к ней. Мы с ней подружки. Афанасий Иванович до партизан у матери моей
жил в постояльцах. И теперь я не оставляю его, постираю, то, се сделаю.
     Руки  ее,  обнаженные до  локтей,  двигались быстро  и  ловко.  Виталий
невольно залюбовался девушкой в пестреньком платье, которое свежесть девушки
и  яркое  солнце  превратили в  праздничный наряд.  Выстирав белье,  девушка
расстелила его на накаленной солнцем гальке.
     - Вот через полчаса и одеться можно будет! - сказала она.
     - Спасибо.
     - Ну,  спасибо потом будете говорить!  - улыбаясь, отозвалась девушка и
принялась стирать гимнастерку Виталия.
     Она держалась с  ним очень просто,  не  ощущая той неловкости,  которая
часто возникает между мало знакомыми.  Она  могла помочь ему  и  сделала это
очень охотно и естественно,  подчиняясь движению души.  Так,  вероятно,  она
держалась со всеми.  Только хороший человек может быть таким,  что с первого
слова кажется, будто знаешь его давно.
     Она работала с  видимым удовольствием.  Виталий не мог отвести взора от
ее маленьких сильных ладоней,  которые,  словно играючи, расправлялись с его
гимнастеркой из грубого солдатского холста.
     "Добрая  и   умная!"   -   невольно  подумал  о   девушке  Виталий,   и
стеснительность его исчезла.
     Почувствовав,  что  Виталий  разглядывает ее,  девушка полуобернулась к
нему  и  легонько качнула  головой,  как  бы  упрекая его  за  этот  слишком
пристальный взгляд.
     - Меня  Настенькой зовут!  -  сказала она  с  той  же  милой