ледующей встрече.  Все существо Сони было напряжено; эту
поездку она считала только разведкой,  а  теперь ее так и  подмывало сделать
что-то дерзкое.
     Послышался ослабленный расстоянием свисток паровоза.
     - Мне пора! - заторопилась Соня.
     Солдат встрепенулся.  Он протянул ей руку,  назвал свою фамилию: Коноэ.
Чтобы она не смешала его с простыми крестьянами,  с мужиками, которые ничего
не понимают,  как он сказал,  он пояснил, что сам он человек с образованием,
учитель.
     - Соня-сан!  Вы мне очень нравились. Хотел бы встретиться с вами еще! -
поспешно выговорил Коноэ.  - Я хочу говорить с вами. Вы можете объяснить мне
кое-что, что мне хотелось бы знать. Это можно?
     - Отчего же нельзя? - ответила Соня.
     Коноэ расцвел. Он вытащил свою записную книжку:
     - Пожалуста, писать мне что-то на память!
     "Была не была!" -  сказала себе Соня,  почувствовав вместе с тем, что у
нее похолодело под коленками.  Быстрым движением вынула она из своей сумочки
несколько листков.  Поезд,  тарахтя, подошел к перрону, остановился. Дачники
хлынули к вагонам. Соня сказала:
     - Вот у меня есть русская песня! Могу вам дать на память.
     Коноэ согласно закивал головой, улыбаясь.
     - Японские солдаты очень любят росскэ песни! Росскэ песни хорошо.
     Соня сунула ему листки. Поверх всех был листок со словами "Колодников".
Коноэ взял листки, как залог будущих встреч с Соней. Механически взглянул на
нижние листки.  Слова,  напечатанные по  русски и  иероглифами:  "К японским
солдатам.  Почему вы находитесь в России?" - сразу бросились ему в глаза. Он
побледнел и шепнул:
     - Я знаю эту росскэ песня... Что вы делаете?
     Кинуться  от  него  в  вагон?  Затеряться в  толпе?  Как  назло,  поезд
задерживался, ожидая встречного.
     - Вас поймают! - хрипло вымолвил Коноэ.
     Соня  выпрямилась.  На  одну  только секунду страх тихонько взял ее  за
сердце, и она перестала чувствовать его биение. А в следующее мгновение Соня
ощутила обычное свое спокойствие. "Чему быть, того не миновать!"
     - Ну, зовите своих солдат, ловите! - сказала она.
     Страх плескался в  глазах Коноэ.  Руки  его  заметно дрожали.  Какие-то
чувства раздирали его. Он то глядел на Соню, то кидал, часто мигая, взоры на
солдат,   нестройной  толпой   сгрудившихся  на   платформе.   Десятки  глаз
устремились на Соню и Коноэ из этой толпы.
     - У меня дома дочь таких же лет! Я ее очень люблю.
     - Дочь? - переспросила Соня, чтобы не молчать.
     - Только она не пишет и не распространяет листовки.
     - Вы так думаете? - почти не соображая, спросила Соня.
     Она  вздрогнула  от  раскатистой  трели  свистка  главного  кондуктора,
выбежавшего из помещения станции.  Паровоз тяжело вздохнул и  тронул состав.
Коноэ,  не  находя  пуговиц,  расстегнул  мундир  и  трясущейся  рукой  стал
засовывать во  внутренний карман листовки,  оставив в  левой руке  бумажку с
текстом "Колодников".
     - Я еще увижу вас?  -  спросил он,  и Соня поняла,  что на этот раз все
сошло как нельзя лучше.
     - Завтра в этом же месте!  -  быстро ответила она,  отступая к вагонной
лесенке и все еще не веря, что Коноэ не поднимет шуму.
     Наткнулась  на   поручни.   Почувствовала,   что  вагон  уже  движется.
Схватилась за  поручни,  поднялась  вверх  и,  сколько  могла,  беззаботно и
любезно,  улыбаясь  изо  всех  сил,  раскланялась с  Коноэ,  к  которому уже
подходили другие солдаты.  Поезд убыстрял ход.  И  только тогда,  когда мимо
промелькнул выходной семафор и  семафор этот  не  опустился,  Соня  села  на
скамью  и  перевела дух.  Только  тут  краска бросилась ей  в  лицо,  и  она
представила себе, каким мог быть исход этого ее "дела"...


        "4"

     Лескова коротко и  спокойно рассказала Тане  о  том,  что  произошло на
Второй Речке.
     - Ты с ума сошла!  Ну просто с ума сошла!  - сказала Таня, задохнувшись
от  запоздалого страха.  -  Да кто тебе позволил,  Соньча?  Почему ты мне не
сказала ничего?  Что я тебе,  чужой человек,  что ли? А ну как арестовали бы
они тебя?
     - Ты не пустила бы меня.  Сказала бы,  что я  не справлюсь,  что работа
среди японцев - не наше дело.
     И  Таня должна была сознаться,  что  не  пустила бы  Соню без  указания
Виталия.
     Не  менее Тани  встревоженный похождением Сони,  выслушал ее  рассказ и
Виталий.  Он  долго молчал и  после того,  как Соня,  подробно рассказав обо
всем, тоже замолкла. Тягостное молчание длилось так долго, что Соня невольно
почувствовала,  как ею овладевает страх:  чем все это кончится?  Неужели она
поступила неверно?
     - Почему вы это сделали? - спросил Виталий.
     - Хотелось отомстить им  за  то,  что на  вас и  на Таню тут напали!  -
просто  сказала  Соня.  И  после  минутного раздумья  добавила:  -  Испытать
хотелось, могу ли я опасное поручение выполнить.
     Ей  непереносимо было слышать,  как Виталий называл ее  на "вы",  точно
чужую.  Пусть бы он ее отругал,  накричал бы на нее, рассердился бы, прогнал
бы со своих глаз.  Только бы не слышать этого ровного тона и спокойных слов,
которые  воздвигают  какую-то   незримую  стену  и   указывают  Соне  на  ее
опрометчивость и  самовольство,  а  вовсе  не  на  смелость  и  отвагу,  как
расценивала она свою второреченскую поездку.
     - Скажите мне, товарищ Лескова, что было бы, если бы в комсомоле каждый
делал,  что хотел,  по своему усмотрению,  по своему желанию и  капризу,  не
советуясь ни с кем из товарищей, не ставя в известность старших?
     Что было бы  тогда?  -  Соня мгновенно представила себе,  но  у  нее не
хватило ни голоса, ни смелости сказать об этом вслух.
     - Враги раздергали бы нас поодиночке!  -  сказал за нее Виталий.  - Вот
почему нас учат дисциплине.
     - Я понимаю, - сказала Соня.
     - Хорошо, коли понимаешь! - посмотрел на нее Виталий.
     У  него не  стало сил дольше томить Соню:  он до сих пор не забыл своих
разговоров с  тетей Надей и Михайловым,  разговоров,  после которых он точно
становился старше,  он  вполне представлял состояние,  в  котором находилась
Соня сейчас.  Она же встрепенулась,  услыхав, что Виталий опять назвал ее на
"ты", и поняла, что выдержала испытание.


        "5"

     В  обещанное время она поехала,  как велел ей  Виталий,  на  свидание с
Коноэ.
     Во  все глаза глядела она на перрон,  когда подъезжала ко Второй Речке,
высматривая Коноэ.  Его,  однако,  не  было на условленном месте.  Зато Соня
сразу увидела спутника Коноэ,  стоявшего у  перил платформы,  возле знакомой
скамеечки.  Вместе с ним было еще трое солдат с винтовками.  Они внимательно
смотрели на подходивший поезд. Запомнившийся Соне солдат так и впился своими
черными,  как  угли,  глазами с  набрякшими веками в  толпу пассажиров.  Это
поразило Соню.  На  лице  солдата сегодня не  было той  глупости,  что  была
написана на нем вчера,  - видом своим он напоминал собаку на стойке, столько
напряженного внимания было  на  этой  толстогубой физиономии.  Соня поспешно
отодвинулась от окна в глубину вагона.  Поезд тронулся, мимо проплыл вокзал,
толпа дачников, дома на косогоре, и замелькали откосы выемки.
     ...Вернулась Соня через три часа, усталая и поникшая.
     Пятерка была в сборе.
     - Где же он? Что делает теперь? - спросили девушки.
     - Поет, поди, "Колодников"! - легкомысленно предположила Катя.
     - Может быть! - неопределенно ответила Соня.
     От этих слов повеяло на девушек холодком. Никто не сказал больше ничего
о Коноэ, только Леночка Иевлева заметила со вздохом:
     - Жалко все-таки, когда хороший человек пропадает!
     - Может, не пропал еще? - сказала жалостливо Машенька.
     Девушки долго  молчали.  Потом  Машенька,  деятельная натура которой не
выдерживала долгих пауз, оглянулась на подруг.
     - Давай споем, девушки! - и завела своим тоненьким задушевным голосом:

                        Спускается солнце за степи...

     Низкий голос Сони Лесковой присоединился к  несильному голосу Машеньки,
остальные девушки подхватили слова песни,  и  пошла литься по  Рабочей улице
чистая, ясная песня, тихой грустью обволакивая все вокруг:

                        Вдали золотится ковыль...
                        Колодников звонкие цепи
                        Взметают дорожную пыль.


        "6"

     Однажды приехал Михайлов. Он присел подле Тани.
     - Спасибо тебе!  Большое спасибо!  - несколько раз повторил он, ласково
глядя на девушку.  Ничего,  кроме этого,  он не сказал, но его похвала очень
обрадовала Таню.
     Виталия Михайлов отвел в сторону.
     - Есть  к  тебе  дело...  Просит  Топорков человека смелого,  знающего,
подкованного.  Комсомольца. Будет работать в штабе и для связи с нами. Будет
ведать и переотправкой оружия. Дело большое и серьезное!
     - Надо поискать! - задумчиво сказал Виталий.
     - Будто надо!  - усмехнулся Михайлов и положил руку на плечо. - А ты?..
Не хочешь поехать туда?
     - А как же забастовка?
     - Доведем и без тебя! - ответил Михайлов.
     Таня следила за  разговором,  глядя на  мужчин из-под полузакрытых век.
Она затаила дыхание, ожидая ответа Виталия. Но уже до того, как юноша открыл
рот, она поняла, как Виталий отнесся к предложению Михайлова.
     - Я согласен! - услышала она.
     - Тебе тут климат вредный,  кроме всего прочего!  -  сказал Михайлов. -
Вот видишь,  ночью тебе няньки нужны,  а  скоро,  глядишь,  они тебе и  днем
понадобятся.  Нет,  надо ехать к Топоркову. - Он шутливо обернулся к Тане. -
Ну, а ты, ангел-хранитель, что по этому поводу скажешь?
     - Конечно, надо! - сказала девушка тихо.
     Она закрыла глаза и отвернулась к стене.
     Михайлов предупредил Антония Ивановича и  всех  членов комитета,  чтобы
они   соблюдали   крайнюю   осторожность.   Японцы   попытаются  обезглавить
забастовку.  Охрана членов стачечного комитета,  по  мнению Михайлова,  была
необходима. Но, кроме этого, он рекомендовал им не ночевать дома. Можно было
ожидать,  что  жандармерия японцев или  казаки  Караева попробуют потихоньку
арестовать или тайком убить членов комитета.

     Михайлов хорошо знал  повадки белых.  И  члены комитета последовали его
совету.  Более одной ночи они не ночевали в одном месте, на каждую следующую
перебирались к кому-нибудь из бастующих.
     Таня оказалась в вагоне одна. Алеша и Виталий приходили лишь днем.
     Тоска  охватила  девушку.  Чувство  к  Виталию,  которое  пыталась  она
подавить,  все же владело ею настолько,  что, не видя более юноши, она часто
плакала ночами.  Заметив,  что она выглядит очень утомленной и  болезненной,
Алеша пригласил к ней старушку -  мать одной из Таниных подруг.  Без всякого
приглашения и Машенька Цебрикова стала ночевать в вагоне Пужняков.
     Прошло трое суток.
     На  четвертую ночь  девушки проснулись от  крепкого стука в  дверь.  За
дверью  слышались голоса нескольких человек.  Девушки вскочили.  Подбежали к
двери. Будить старушку они не стали.
     - Откройте дверь! С обыском! - крикнули снаружи.
     - Кто вас знает,  с обыском или с грабежом! - ответила Таня. - Не пущу!
Испугалась!..
     - Выломаем дверь - вам же хуже будет! - грозились снаружи.
     Девушки, не зажигая огня, стояли у двери, прислушиваясь к звукам извне.
Таня осторожно посмотрела в  окно.  Машенька со страхом уцепилась за сорочку
Тани.
     - Что ты делаешь?! Стрелять будут!
     - Не будут, - отозвалась Таня.
     Брезжил рассвет. В его сумрачной полумгле Тане удалось рассмотреть, что
у вагона люди с винтовками.
     - Они, - сказала Таня. - Ничего не поделаешь!
     Вошли двое казаков, за ними Караев и Суэцугу.
     - Почему не открывали? - крикнул Караев.
     - А к нам по ночам никто не ходит!
     - Так-таки уж и никто?  - насмешливо спросил Караев, нагло рассматривая
девушек.
     Они обе вспыхнули.
     - Коли с обыском пришли,  так обыскивайте,  -  сказала Таня,  -  а язык
придержите, господин офицер, не нахальничайте!
     - Ого!  Какая ты  храбрая!  Ну,  дай-ка я  на тебя поближе посмотрю!  -
Караев  взял  было  Таню  за  подбородок двумя  пальцами  руки,  затянутой в
лайковую перчатку. Но девушка с силой ударила его по руке.
     - Полегче,  господин офицер, а то я и по морде надаю! - озлилась она, и
губы ее задрожали от обиды.
     Караев  хотел  что-то  сказать,  но  сдержался  и  кивнул  казакам.  Те
приступили к обыску. Но уже через две минуты они остановились, вопросительно
поглядывая на ротмистра.  Кроме перепуганной насмерть старухи, проснувшейся,
когда  казак  стал  шарить  под  кроватью,   да  двух  девушек,  настроенных
решительно, но тоже готовых расплакаться, в вагоне никого не было.
     - Почему раньше не открыли? Где хозяин? - допытывался Суэцугу.
     - Три дня уже нету дома!  - живо сказала Таня. - Не знаю, что и думать.
Не случилось ли чего? - жалобно свела она брови.
     Машенька глянула не нее и тоже сморщилась, насколько могла.
     - А ты что скажешь, мать? - спросил Караев.
     - Так,  так,  батюшка!  Так! - поспешно прошамкала старушка, по глухоте
своей не услышавшая разговора.
     Обескураженные неудачей, Суэцугу и Караев тихо поговорили о чем-то.
     - Ну-с, извините! - притронулся к фуражке ротмистр.
     - Чем богаты, тем и рады! - отозвалась Таня.
     Караев пристально посмотрел на нее и вышел.  Вслед за ним вышли казаки.
Суэцугу обратился к Тане:
     - Когда ваш брат приходит, сообщайте нам. А?
     - Обязательно, - сказала Таня.
     - Вот  хорошо!  -  довольно улыбнулся Суэцугу,  всерьез принявший ответ
девушки.


        "7"

     Днем Виталий пришел за вещами. Он уложил свой маленький чемоданчик.
     - Ну, Танюша! Давай прощаться!
     - Давайте.
     Они  стояли друг против друга.  Глаза их  встретились.  Таня глядела на
Виталия так,  что он  вдруг утратил то  ощущение братского к  ней отношения,
которое сопутствовало ему все это время и мешало разглядеть истинное чувство
Тани.  В  этот  миг  почудилось ему  в  Тане  что-то  такое,  что  совсем не
укладывалось в  голове Виталия.  На секунду показалось юноше,  что не только
уважение к  нему гнездится в ее сердце...  И хотя подумалось ему,  что лучше
всего было бы сейчас поцеловать Таню, он протянул ей руку и сказал:
     - До свидания, сестренка!
     - До свидания,  Виталя!  - ответила Таня. Она опустила глаза. - Куда же
вы теперь?
     - В отряд Топоркова! - ответил он.
     - Это откуда партизан приезжал? - спросила девушка.
     Виталий услышал в этом вопросе другой: "Это тот отряд, в котором Нина?"
Он и сам только сейчас сообразил это и насупился.
     - Тот! - сказал он хмуро.
     В  этот момент вошли Алеша,  Квашнин,  за ними Антоний Иванович и  Федя
Соколов.
     - Не на век прощаемся,  -  зашумел Пужняк.  -  Думаю,  к осени вернется
Виталий во Владивосток. Так, что ли?
     - Надо, чтобы было так!
     Бонивур вышел один.  Немного погодя за ним последовал Алеша - проводить
его до семафора,  там должен был остановиться поезд. На станции показываться
Виталий не рисковал. Напоследок он оглянулся и помахал рукой.
     Долго   не   выходили  из   памяти  Виталия  серые  ясные  глаза  Тани,
устремленные на  него с  какой-то  мучительной надеждой,  глаза,  на которые
вдруг, словно мимолетный дождь, набежали слезы.


        "8"

     Тихо было в этот вечер в вагоне Пужняков.
     Не сговариваясь, пришли все подружки Тани. К Алеше завернул "на огонек"
Федя Соколов.  Не было на этот раз шуток и веселых перепалок, которые обычно
возникали то  между Таней и  Алешей,  то  между Катей и  Машенькой...  Точно
вынули у  каждого из  души  какой-то  очень  нужный и  горячий кусочек,  так
пришелся по  сердцу всем Виталий.  Его  отсутствие ощущалось ежеминутно.  По
невеселым лицам  подруг  Таня  поняла,  что  они,  не  скрываясь,  грустят о
Виталии.
     Беседа не  клеилась.  Говорили неохотно.  Алеше особенно невмоготу было
это принужденное молчание.
     - Попоила бы гостей чаем, Таньча! - сказал он.
     - Давайте,  девочки,  самовар  ставить!  -  обернулась Таня  к  Кате  и
Машеньке.
     Те засуетились, стали щепать лучину, потащили самовар на улицу.
     Самовар скоро зашумел, из-под крышки повалил пар и стала выплескиваться
кипящая вода.
     Таня стала копаться в шкафчике. Нашла сахар, варенье, сухари.
     - Не трудись, Таня, - сказала Соня. - Что-то неохота пить.
     Отказалась от чаю и Леночка Иевлева.  Катя пододвинула к себе чашку, да
так и не прикоснулась к ней.  Алеша выпил две чашки, обжигаясь и давясь, но,
заметив, что и у Феди чаепитие подвигается плохо, отодвинул свою чашку.
     - Таньча! Сыграла бы что-нибудь!..
     - Не хочется! - отозвалась Таня.
     Алеша, пригорюнившись, посмотрел на сестру.
     - Вот так и будем сидеть и слезы точить, сеструха?
     - А что тебе надо?
     - Да ничего! - поспешно ответил Алеша, решив, что Таню сегодня лучше не
задевать.  -  Федя,  пройдемся,  что ли...  Сил никаких нету на эту панихиду
смотреть. К Антонию Ивановичу зайдем.
     Они поднялись и вышли.
     Девушки молча сидели в вагоне.  Медная луна вылилась из-за горы, озарив
оранжевым светом дымку пыли и пара над депо. Тускло светились стекла вагона.
Уменьшаясь в  размере,  луна полезла в  высоту,  теряя красноватую окраску и
принимая серебристый цвет.  Оконные переплеты светлыми пятнами легли на пол.
Ровный четырехугольник дверей,  освещенный снаружи,  разделил вагон пополам.
На небе не было ни одного облачка. На западе ярко светилась Венера.
     - Любимая звезда моя! - сказала Соня, подняв к Венере глаза. - Вот иной
раз так уж  плохо на душе,  что и  сказать нельзя,  а  поглядишь на нее -  и
кажется, что все устроится, что не стоит горевать, все будет как следует.
     - Давайте, девочки, стихи читать, - вздохнув, предложила Катя.
     Простые слова, которыми пользуешься повседневно, не шли в этот вечер на
ум.  Хотелось  каких-то  слов  необыкновенных,  звучных,  особенного  смысла
исполненных,   таких  слов,   которые  вместили  бы  в   себя  все  душевное
беспокойство,  что  владело  в  этот  вечер  всеми  первореченскими друзьями
Виталия,  в  первый раз  за  многие дни  не  чувствовавшими теперь его возле
себя...
     "Увидимся ли?"  -  промелькнула у  Тани  тягостная мысль,  но  чтобы не
накликать на Виталия несчастье,  она отогнала от себя эту мысль и  повторила
несколько раз сама себе: "Увидимся! Увидимся! Увидимся!"
     - Ну, начинайте, девушки Катя, давай! - сказала Таня.
     - Да я не знаю,  девочки,  ничего, - смутилась Катя. - Разве только то,
что в альбомах видела.  Я и о стихах-то узнала, как мы дружить начали. А про
любовь можно? - спросила она.
     - Читай, что хочешь!
     - Ну, я про любовь.
     Она потеряла вдруг всю свою бойкость и совсем тихим голосом прочитала:

                        Осень! Осыпается весь наш бедный сад.
                        Листья пожелтелые по ветру летят
                        Лишь вдали красуются, там, на дне долин,
                        Кисти ярко-красные вянущих рябин...
                        Весело и горестно сердцу моему
                        Молча твои рученьки грею я и жму,
                        В очи тебе глядючи, молча слезы лью.
                        Не умею высказать, как тебя люблю!

     - Да это же не про любовь,  а  про русский язык!  -  недоуменно сказала
Машенька, всплеснув руками.
     Девушки расхохотались.
     - Ты всегда что-нибудь выдумаешь такое,  Машенька, что... - не закончив
свою мысль,  заметила недовольно Катя.  -  При  чем  тут русский язык?  Ясно
сказано "Не умею высказать, как тебя люблю!" Значит, про любовь.
     Машенька тихонько сказала:
     - Да,  я читала это стихотворение. У Васьки нашего была такая книга, на
ней написано:  "Русский язык".  Ну,  я  и  думала,  что там про русский язык
написано.  - Она испугалась, что рассердила Катю, и выпалила в один вздох: -
Девочки, я больше не буду перебивать, честное слово.
     - Не мешай, Маша!
     Таня привл