деления свой мотоцикл.
     - Господин Смит!  -  сказал ему офицер из железнодорожного батальона. -
Здесь крайне неспокойно...  Я вам категорически не рекомендую ехать одному и
отдаляться в сторону от железной дороги.  Видите ли,  мы уже не контролируем
все то, что лежит за пределами полосы отчуждения.
     - Ничего!  -  ответил мистер Смит,  любивший это  русское выражение,  с
помощью которого можно было сказать и слишком много и слишком мало.
     Смит запустил мотор.  Мотоциклет помчался по дороге на Воздвиженку, где
жили несколько хорошо знакомых Смиту баптистов,  у  которых он иногда бывал.
Эти "братья" были для него хорошим источником информации.
     Смит вовремя заметил протянутую через дорогу тугую проволоку.  Он резко
затормозил. "Харлей" остановился перед самой проволокой.
     - Черт возьми!  - сказал он. - Еще одна секунда - и мистер Гувер мог бы
не считать меня больше в числе своих подчиненных.
     Он слез с  мотоцикла и  протянул руку за кольтом.  Он повернул направо,
оглядывая придорожные кусты. Тотчас же с левой стороны послышался окрик:
     - Эй! Руки вверх!
     "Хорошо организовано!" - подумал Смит и обернулся.
     Из-за кустов показался молодой парень с  винтовкой,  вслед за ним вышел
еще один, пожилой. Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать в этих людях
партизан.  Смит  глянул в  сторону Никольска,  где  стоял  крупный гарнизон.
Офицер из железнодорожного батальона был прав, он знал, о чем говорил...
     - Я   из   американского  Красного  Креста!   -   сказал  Смит  быстро,
предупреждая вопросы. - С кем имею честь?
     - Чего? - сказал молодой, не поняв.
     - Партизаны мы!  -  проговорил старший.  - Куда вы едете? Нельзя!.. Кто
такой?
     - Вот мои документы!
     Старший взял бумаги, протянутые ему Смитом, стал рассматривать. Молодой
через плечо заглядывал в бумаги.
     - Орел,  Митрич!  Глянь!  Ей-богу,  орел!  - сказал он, увидев штамп на
удостоверении.
     - Да не наш это,  - ответил Митрич, - наш-то двухголовый был, а у этого
одна голова! Мериканский это орел!
     - А по-моему, что одна, что две головы - все равно одна контрреволюция!
- сказал молодой.
     - А ну, давай за Маленьким слетай! - сказал старшой. Он кивнул Смиту: -
Ложись!
     Смит вынужден был лечь. Напрасно он говорил о своей неприкосновенности,
которую ему  давала форма Красного Креста,  о  назначении этой  организации.
Партизан  молчал  и  только  дымил  коротенькой  трубочкой.  Махорочный  дым
наносило на Смита. Он вытащил свой портсигар.
     - Возьмите моего табаку! - сказал он.
     Партизан покачал головой.
     - Свой курим!  -  сказал он, приминая махорку в трубке большим пальцем,
желтым от никотина.
     Молодой  партизан  вернулся с  китайцем,  грудь  которого перекрещивали
пулеметные ленты,  а на ремне висел огромный парабеллум в деревянной кобуре;
карабин  дулом  книзу  болтался  за  плечами  китайца.  Смит  поднялся  было
навстречу,  но,  увидев китайца,  демонстративно сел.  Черт возьми,  что  за
проклятая страна,  где судьба его,  американского гражданина, может зависеть
от желторожего китаезы! Черт возьми еще раз! Это было слишком. И мистер Смит
побагровел.
     Он  отвечал на  вопросы Пэна,  не  глядя  на  него,  обращаясь только к
старшему партизану.  Отвечать на вопросы китайца? Этого Смит не мог сделать.
Все  существо  его  возмущалось странной необходимостью подчиниться китайцу.
Китайцу!..  Да,  он представитель Красного Креста. Красный Крест заботится о
пострадавших во время войны как военных,  так и  гражданских лицах.  К  нему
поступила заявка о том, что в селе Воздвиженка есть сироты, оставшиеся после
расстрелянных или убитых родителей.  Красный Крест озабочен их  судьбой.  Он
стоит вне политики. Его задача - помощь нуждающимся в медикаментах, жилищах,
в  человеческом участии,  наконец.  Кто сообщил?  Кажется,  некто Коровин!..
Точно Смит не  помнил и  назвал первую попавшуюся ему фамилию из  знакомых в
Воздвиженке.
     - Коровин?  -  спросил Пэн и  переглянулся с  Митричем.  -  Помощь ему,
господин представитель, уже не нужна. Вы можете отправляться назад!
     - Почему не нужна? - спросил мистер Смит.
     - А  он получил сполна все,  что ему причиталось!  -  сказал Митрич.  -
Выдал,  гад, японцам людей, а потом, для отвода глаз, сироток взял... Добрый
шибко!  Ну,  да  мы это дело улегулировали!  -  медленно произнес он трудное
слово.
     - Чего делать-то с ним? - спросил молодой партизан Маленького Пэна.
     - Пусть едет  назад!  -  решил Пэн.  -  Ваша ходи назад!  -  сказал он,
возвращая документы Смиту.
     Впервые Смит посмотрел прямо в лицо Пэну.
     - Ишь, вызверился! - невольно сказал Митрич, увидев выражение его лица.
     Но Смит уже отвернулся и уселся на мотоцикл.
     - Ходи,  ходи!  - как на простого кули, закричал Пэн, которого возмутил
последний взгляд американца: слишком вызывающим и дерзким был он.
     "Господи,  дай мне встретиться когда-нибудь с этим ходей!" -  воззвал к
своему богу мистер Смит, нажимая на стартер.
     - Зря,  пожалуй,  отпустили!  -  с  сожалением сказал молодой партизан,
глядя вслед "харлею", пылившему по дороге. - Может, ссадить? - спросил он.
     Пэн отрицательно покачал головой. Партизан подумал про себя: "Ну, пущай
только вернется. Уж я его ублажу... Бумага-то с орлами".


        "3"

     Шестого октября части Пятой армии заняли Свиягино.
     Защищали  станцию  корниловцы  -  остатки  "добровольческого  корпуса",
некогда сформированного на юге России. Это были матерые звери. Прошедшие всю
Россию из конца в  конец,  видавшие поражения и  на юге,  и  на западе,  и в
Сибири,  они понимали, что эти дни решают их судьбу. Среди них почти не было
солдат.  Во  взводах  большинство составляли унтер-офицеры -  старослужащие,
которым солнце на небе казалось начищенной пуговицей на мундире офицера.  Не
пригодные ни к чему больше в жизни, кроме цыканья на солдат, они видели, что
приближается  неизбежное,   крах,  и  дрались  отчаянно.  Дрались  за  сытую
казарменную жизнь,  за власть над десятком солдат, за все то, что составляло
их  символ веры,  -  за  "старый порядок".  Воюя за  него,  они сотни жизней
оставили за собой,  отрезая дорогу к спасению и прощению, не щадя и понимая,
что и для них пощады не будет.
     Они заперлись в станционных зданиях.  Все подходы были пристреляны. Бой
был  жестоким.  Корниловцы дрались  до  последнего.  Когда  красные занимали
здания, там находили только трупы.


        "4"

     Военные  контролеры на  телеграфе тревожно поглядывали друг  на  друга,
читая телеграфные сообщения с  фронта и  из  отдельных гарнизонов.  Но и  от
гражданских сотрудников телеграфа трудно было скрыть положение,  -  наиболее
интересные новости переходили из уст в уста. Как ни экономно для составления
сводок  пользовалась  этими  сообщениями  дитерихсовская служба  информации,
почти в  тот же  день весь город узнавал об отступлении Земской рати из того
или другого населенного пункта.  О падении Свиягино город знал уже через два
часа после получения телеграммы...
     Таня узнала об  этом одной из  первых.  Она вела журнал поступлений.  С
ворохом  телеграфных  лент   из   аппаратной  прибежала  дежурная  бодистка.
Скороговоркой  она  перечисляла  поступившие  сообщения,  сыпля  номерами  и
датами. Таня быстро писала, прислушиваясь к ее голосу.
     - Свиягино,  - с ударением сказала бодистка. - Номер одна тысяча триста
пятьдесят два.  Пятьдесят шесть  слов.  Шестого десятого.  Двадцать второго.
Шестнадцать ноль  восемь!  -  И  добавила:  -  Выперли!  Связь  со  Свиягино
прервана! "Выперли" не пиши! - И понеслась прочь от стола Тани...
     "Значит,  Нарревармия уже в Свиягино!" -  сообразила Таня, поняв, что в
четыре часа  восемь минут из  Свиягина была  дана последняя телеграмма перед
оставлением его белыми... Это была хорошая новость!
     ...После  работы Таня  втиснулась в  переполненный трамвай.  Надо  было
добраться как можно скорее до "почтового ящика":  дядя Коля ждал сообщений с
телеграфа.
     Таню прижали в тамбуре к самому окну.  Трамвай покачивало на стыках.  В
грудь Тани  уперся туго  набитый мешок,  который один из  вошедших держал за
спиною.
     - Послушайте, - с досадой сказала Таня, - вы меня совсем задавили!
     Владелец мешка заворочался, оглянулся.
     - Дак ведь меня тоже жмут!  -  проговорил он, не то извиняясь, не то не
принимая упрека Тани.
     Лицо его показалось Тане знакомым. Где она видела эти белесые реснички,
этот маленький носик,  клочковатые брови и  глаза с  прищуркой,  не дававшей
рассмотреть их  как  следует?..  Вдруг человек,  обернувшийся к  Тане,  чуть
заметно подмигнул ей.  "Да это Иван Андреевич!" - чуть не закричала Таня, но
спохватилась. Она спросила:
     - Вы где выходите?
     - А ты где? - отозвался Иван Андреевич.
     - Я на Мальцевском!
     - Ну, и я там выхожу. Давай вместе пробиваться!
     Он шевельнулся,  поддал плечом в  одну,  в  другую сторону и  расчистил
дорогу. Вышли они вместе...
     - Ну, здравствуй, дочка! - сказал Иван Андреевич, улыбаясь. - А тебя не
узнать. Такая красотуля стала, что не дай бог!
     Без бороденки и  Ивана Андреевича узнать было трудно.  Таня сказала ему
об этом. Иван Андреевич молвил со странным выражением:
     - А наше дело такое: ходи, да не показывайся! Не так, что ли?
     Таня спросила:
     - А как насчет дома, Иван Андреевич?
     Иван Андреевич махнул рукой:
     - Ну,  дева,  тут такие дела,  что не  по  дому...  Потом уж,  вместе с
Ваней-соколом поедем.
     - С кем, с кем? - поглядела Таня.
     - Да есть тут один человек.  Я у него сейчас живу...  Работаем вместе -
плотничаем; я ведь плотник и столяр, что хочешь!.. В порту работаем.
     Таня прошла мимо дома,  в  который должна была зайти.  Она  оглянулась.
Спутник,  которому она  обрадовалась сначала,  теперь мешал ей.  Однако Иван
Андреевич не отставал от нее. Таня спросила, далеко ли ему надо идти.
     - Да мне надо на Луговую, а там еще дальше! - ответил Иван Андреевич. -
Я вышел-то,  чтобы с тобой побалакать!  -  добавил он простодушно. - А то не
чаял и  увидеться...  Не  чужая ты  мне теперь.  Не забыла,  как мы с  тобой
познакомились? То-то!
     Он почувствовал смущение и неловкость Тани.
     - Да ты чего сникла-то?  Ты меня не бойсь!  - Он оглянулся вокруг. - Ты
по делу, что ли, куда идешь?
     - По делу!
     - А-а, ну тогда другой разговор! - протянул Иван Андреевич.
     Он остановился и доверительно сказал девушке:
     - Не зря тогда мы с тобой повстречались-то, дочка! Меня, знаешь, за это
время как перевернуло.  Ой, дак я теперя сам вижу, какой дурак был раньше...
Такое дело... Ну ровно скотина, вокруг себя-то ничего не видал, дома сидючи.
Вот ты думаешь,  Иван Андреевич за рублем куды-то пошел?  Нет,  дочка, не за
рублем.  Мы с Ваней-соколом сейчас в Диомиде катера чиним,  ремонтируем. Ну,
это такой ремонт,  что вместо рубля, того и гляди, пулю получишь. Слух есть,
что всю морскую посуду,  что по морю плавает,  угонять будут...  Ну,  мы так
починим, что не угонишь. Поняла? То-то.
     Таня изумленно взглянула на бывшего солдата. Иван Андреевич ухмыльнулся
и с бесшабашным видом махнул рукой, словно говоря: "А что, я такой. Могу!"
     - А  ведь  вы,  Иван  Андреевич,  -  напомнила Таня  разговор у  Сони в
памятный вечер, - боялись с "большевиками" связываться! А теперь?
     Иван  Андреевич,  улыбаясь,  поправил на  плече мешок с  инструментами,
подкинул его одним движением плеча.
     - Связался!  Связался! - сказал он таким тоном, словно удивлялся самому
себе. - Связался... К тому идет.
     - А если раскроется с катерами-то?
     - Ну,  сказала!..  Мы,  дочка,  не только катера!.. Да я скоро вместе с
Ваней-соколом и удую из городу-то, ищи нас потом!
     Иван Андреевич вдруг посерьезнел и тихо сказал:
     - Угонять пароходы будем.  А то отдай белым -  только и видел! Есть тут
один человек,  Митрий Афанасьевич Лухманов. Не слыхала? Капитан... По мелким
бухтам,  пока время есть,  пароходы-то загоняет.  Где их потом искать, когда
белых припрут! Меня судовым плотником на "Ставрополь" взяли. Вот ты говоришь
- раскроется с катерами.  С катерами -  ерунда,  дочка! А с пароходами - это
да!..  Ох,  знаешь,  я и во сне-то таких людей раньше не видал.  А все через
тебя!
     Таня вспомнила свой разговор с Перовской.
     - Не во мне дело,  Иван Андреевич!  -  сказала она.  - Вы на эту дорогу
стали еще тогда, когда бежать надумали!.. А все остальное проще!
     - Это что? Выходит, я сам виноват? - хитро усмехнулся Иван Андреевич. -
Ну,  не будем разбираться,  дочка.  Прощай пока!  Ох,  до чего же я рад, что
повстречался с тобой!


        "5"

     "7 октября. Черниговка.
     Посмотрела бы на меня сейчас сестренка -  не узнала бы ни за что. Такой
бравый  рубака из  меня  вышел  -  партизан,  одно  слово!..  Топорков вчера
похвалил меня: "Хорошо действуешь, Алеша!" А у Топоркова похвалы дождаться -
скорее на  ладони волосы вырастут.  Наши  дерутся один  одного лучше.  Хотел
написать,  кто отличился.  А как?  Об одном напишешь, другому обида. Красные
герои!  Вчера  расчехвостили корниловцев.  Заняли станцию Свиягино.  Повсюду
мертвые лежат.  Смотришь на них -  за что дрались? Топорков говорит, дрались
они за то,  чтобы перед народом за старые грехи не отвечать.  А  и  то -  за
многими,  наверно,  из них петля скучает...  А  что за народ у  нас!  Вчера,
только мы расположились малость отдохнуть,  приперся Олесько,  будто с  того
света,  тощой,  зеленый,  ветром его шатает.  К Топоркову:  так, мол, и так,
явился для  несения службы после поправки!  Осерчал на  него Аф.Ив.,  гонит:
"Иди отлеживайся, пока в седле сидеть не будешь, как казак". А Олесько - ну,
не  думал я,  какой он  -  полез на коня,  чтобы доказать.  Мы к  нему:  вот
свалится,  много щепок будет!  А  он  -  сидит!  Сидит!..  Посмотрел на него
Топорков, чуть не плачет. Смягчился. "Черт с тобой, говорит, оставайся, пока
при штабе, а оружия не дам!" Олесько ему: "Меня, говорит, без оружия куренок
из пальца застрелит!" Дали оружие.  Написал об Олесько, потому как все очень
поразились.  Мы-то на ногах все, а он прямо из могилы встал... Писать больше
некогда.
     Писал Алексей Пужняк, боец отряда Топоркова, своей рукой".


        "6"

     В этот день Катя занималась постирушкой.
     Только развесила она белье,  растянув по двору веревки,  как в  калитку
кто-то постучал. Она подошла к калитке, отодвинула щеколду.
     За калиткой стоял солдат.
     Катя отшатнулась.
     - Да  вы  не  бойтесь!  -  сказал солдат и  живенько шагнул за калитку.
Повернулся,  закрыл за собой. - Мне на улице стоять не с руки!.. Не узнаете,
барышня?.. Помните, в орешнике разговор был...
     - Здравствуйте! - сказала Катя не очень приветливо.
     Солдат смущенно и заискивающе посмотрел на девушку.
     - Не сердитеся!  Я зашел-то по делу...  Думал, адресок вы так, шутейно,
дали, а вас тута и нету... А вы серьезно. Извините уж, решил проверить. А то
вы пошутите, а у нас дело не шуточное.
     Они постояли немного.  Разговор не  налаживался.  Катя была встревожена
этим посещением.  Она  попыталась обернуть дело в  шутку,  как и  тогда,  на
форте.  Но  Солдат не  был  расположен к  этому.  Он  сказал,  что его могут
хватиться, и взялся за калитку.
     - Заходите, гостем будете! - сказала Катя.
     - Приду! - ответил солдат. - А можно, если мы несколько человек придем?
- спросил он, думая о своем. - Я кое с кем говорил, одинаковые думки у нас!
     По-прежнему шутливым тоном Катя сказала, что он может приводить с собой
хоть целый полк.
     - Нет, полк не выйдет! - покачал головой солдат. - Дуробабов-то там еще
хватает!
     Попрощавшись, он вышел. Катя долго смотрела ему вслед.
     Мать, из окна видевшая всю эту сцену, недовольно спросила:
     - Кто это?
     - Знакомый один! - ответила Катя.
     - Ой, Катька, не водись с солдатами! - мать погрозила пальцем. - Это уж
последнее дело...  А Федька-то что?  Поссорились,  что ли?..  Парень ладный,
непьющий, некурящий.
     - Да вы о чем, мама?
     - Все о том же! - ворчливо ответила мать. - Белье вот не пересуши...
     ...Катя бросилась к Соколову.
     - Феденька! - запыхавшись, сказала она. - Приходил!
     - Кто? - недоуменно посмотрел на подругу Федя.
     - Солдат,  которого мы с  тобой встретили в орешнике.  Он говорил,  что
хочет не один прийти.
     Федя почесал нос, подумал.
     - Ну что же,  что не один!  Это даже хорошо!..  Как бы ему дать понять,
чтобы приходили с оружием. Зачем его белым отдавать? Правда? А?
     - Это, конечно, да! Только... - Катя вздохнула.
     - А что?
     - А вдруг это нарочно он?  Их спрячешь,  а за ними следом белые!  Тогда
что?.. Не погладят, я думаю!
     - А если "вдруг", - сказал он тихо. - Все надо брать на себя, Катя!
     - Я возьму! - ответила она, выпрямившись. - Что, я хуже других?


        "7"

     "10 октября, Спасск-Дальний.
     Сегодня наши красные орлы заняли Спасск.  Что  тут  было!..  Два дня не
знали,  на чем стоим.  Если верить попам, есть на том свете ад. Ну, я думаю,
там не жарче, чем было у нас.
     Опишу про Олесько.  Уж как мы за ним смотрели,  а ввязался все-таки! Не
углядели.  Примостился к пулемету на тачанке -  и давай поливать беляков.  А
пулеметчика у нас убило.  Только было замолчал пулемет... Действуем вместе с
Красной Армией  нашей  славной,  которая послана по  приказу товарища Ленина
освобождать от  гидры  контрреволюции наше  гордое  Приморье.  Приехал потом
главком.  "Кто это, говорит, так ловко станцию взял?" А это мы ее взяли. Тут
наши  герои  всякие  подвиги совершали.  Только описать их  все  невозможно.
Во-первых, болит у меня рука, так и крутит, так и крутит, - поцарапали, мало
без руки не остался!  А во-вторых,  кабы я писать умел, как Виталя... У меня
только четыре класса приходского.  Меня главком узнал. И как только запомнил
- уму непостижимо:  я у него один раз со связью был. "Вижу, говорит, теперь,
что такое приморские партизаны,  -  настоящие ребята!" Ну, теперь я еще пуще
буду драться... У нас песня тут появилась Хорошая. Везде поют...

                        По долинам и по взгорьям
                        Шла дивизия вперед,
                        Чтобы с боем взять Приморье -
                        Белой армии оплот...

     В этой песне здорово про партизан сказано.  Правильно сказано. А только
я так думаю:  кабы не Красная Армия,  мы бы еще долго тут пыхтели,  -  белым
ходу-то нету, ну и дерутся. А про Спасск тоже хорошо сказано:

                        И останутся, как в сказке,
                        Как манящие огни,
                        Штурмовые ночи Спасска,
                        Волочаевские дни...

     Про  Волочаевку-то  надо  бы  наперед  сказать;   ну,   тогда  стих  не
получается.  Да  это  все  знают,  когда  белым  накладывали,  пусть  так  и
остается!..  А песню эту не я сочинил.  У меня не выходит. Это красноармейцы
сложили. Говорят, один - одну строчку, другой - другую. Вот бы научиться!
     Писал собственной рукой партизан Алексей Пужняк, в чем и расписуюсь".


        "8"

     Земля горела под  ногами у  Паркера во  время этого его путешествия.  С
трудом он  добрался до Монастырища.  Здесь стояла сотня Караева.  Совершенно
подавленный виденным и испытанным -  его два раза обстреляли,  -  Паркер был
мрачен;  его очень мало привлекала перспектива быть убитым, когда его миссия
уже  была  закончена.  В  Монастырище он  не  задержался.  Успел  распить  с
ротмистром и  Суэцугу  бутылку  коньяку.  Вдали  гремело что-то,  будто  там
грохотала гроза.  Паркер прислушивался.  Он хотел было спросить Караева, что
это  такое.  Но  сам  догадался и  помрачнел еще  больше...  Это  доносились
отголоски боя за  Спасск.  "Успеть бы вернуться!"  -  малодушно подумал он и
забыл   про   налитый  стакан.   Караев  сообразил,   какие  мысли