еньше,  все  воздушнее и,  наконец,  тая  в
голубовато-белесой, накаленной солнцем дали.
     Слушали девушки Виталия, и в то же время каждая из них думала о себе.
     Припоминала  Катя,   как,  таясь,  приходили  к  ее  отцу  люди.  Но  в
осторожности их не чувствовала она страха, просто никто из них не хотел дать
козыря в руки тем,  кто шпионил за ними.  Припоминала она,  как после ареста
отца заходили к  ней люди,  которых она не  знала до  сих пор и  не  видела.
Приходили,   приносили  продукты,  деньги,  иной  раз  к  каким-то  женщинам
отводили,  по  голове гладили,  называли дочкой,  и  была  в  этом  названии
какая-то успокоительная сила, будто сам батька ее так называл. В те дни сама
она поняла, что люди эти связаны с ее отцом и с нею такими узами, которые не
всегда и кровное родство дает.
     Щурила Леночка Иевлева глаза  на  море,  щурила не  столько от  сияния,
которое оно испускало,  сколько от того, что давно уже у нее щекотало в носу
и слезы наплывали на глаза.  Вспомнила, как ревел в Ивановке скот, выгнанный
из  коровников,  как  сгрудились крестьяне  испуганной,  мятущейся толпой  у
околицы,  как  рыскали по  деревне японские солдаты,  как  поднялись к  небу
дымные столбы из  хат  и  забушевало пламя,  ярясь  над  жилищем людей,  где
родились  они  и  своим  умершим  закрывали  глаза  медными  пятаками,   где
уединялись в  минуты горя и где с друзьями пировали,  и пели,  и веселились,
когда радость входила в крестьянские дома.
     Смотрела Таня на  Виталия и  переставала чувствовать,  что он  ей почти
ровесник.  Пытливо глядела она на него, своего товарища, и какое-то странное
ощущение овладевало ею - будто всю жизнь рядом с ним ходила, будто знала его
с детства, и хотелось ей сделать для него что-то хорошее.
     У Машеньки Цебриковой сквозь веснушки,  щедро покрывавшие и нос и щеки,
пробивался густой румянец;  она  уже ясно переживала все то,  о  чем говорил
Виталий,  и  клялась в  душе,  что у нее-то хватит силы на все испытания,  и
кружилась      голова      от      сознания      необыкновенности      труда
революционера-большевика.  Она  кидала такие взгляды на  Виталия,  что  Соня
Лескова -  смуглая,  похожая на цыганку девушка с  кораллами на тонкой шее и
черными глазами,  сквозь  агатовую глубину которых нельзя было  рассмотреть,
какие чувства ее волнуют,  - несколько раз уже трогала Машу за рукав: "Да не
смотри ты так, Машка!"
     - Почему народ поддерживает партию,  -  продолжал Виталий,  - почему он
идет за ней?  Потому,  что партия большевиков защищает рабочее дело, потому,
что она борется за  счастье трудового человека.  И  как борется!  Никто ее в
сторону не уведет,  никто не подкупит,  никто не запугает...  Верно называют
партию Передовым отрядом рабочего класса, его авангардом...
     Виталий говорил, переводя взгляд с одной девушки на другую.
     - А как быть с теми,  кто еще не созрел для вступления в партию, но кто
всей  душой  тянется  к   нашему  делу?   Молодежь  вступает  в  комсомол  -
Коммунистический союз  молодежи,  становится  надежным  помощником партии...
Комсомольцы кровью своей доказали право на  это звание.  Враги наши не щадят
комсомольцев,  если те попадают в их руки,  они хорошо знают, что комсомол -
резерв партии...
     Не  счесть,  сколько комсомольцев погибло на  Мациевской в  семеновских
застенках,  сколько уничтожил их собака Калмыков!.. А приморские комсомольцы
не  в  последнем ряду солдат революции...  Был  у  Сергея Лазо адъютант Миша
Попов.  Попался белым в плен.  Схватили его...  Мучили, пытали - а это белые
умеют делать!  Да  Миша им даже имени своего не сказал.  Так молча и  умер в
пытках.  Напоследок палачам в  глаза плюнул...  Митя Часовитин,  комсомолец,
когда  умирал в  японском застенке,  "Интернационал" пел...  Кровь  из  него
течет,  силы иссякли,  голоса нет уже,  а он шепчет:  "Мы наш,  мы новый мир
построим!"  Вот что такое комсомольцы,  девушки!  Да  только ли Миша Попов и
Митя Часовитин?  С гордым сердцем и чистой душой жили!  Придется вам тяжко -
вспомните о  них!  Не  зря они кровью своей полили ту  землю,  на которой мы
стоим.
     ...Проплывали мимо рыбацкие шампуньки. Тени от широких парусов ложились
на   воду   и   на   приплеск.   Едва  шевелили  кормовыми  веслами  рыбаки,
наработавшиеся с  самого рассвета и разомлевшие в полуденный зной на солнце.
Маневровые паровозы  свистели  натруженными голосами.  Задрожала  земля  под
тяжестью поезда,  протащившегося по насыпи.  У рыбацкой фанзы, прилепившейся
под самым берегом,  у скалы, истошно залаяла собачонка. Все было обыденным -
таким,  как было вчера и  будет завтра.  Но уже не вчерашними стали девушки,
слушавшие Виталия.
     Притихли они  и  слушали его  серьезно.  Уже  погасли веселые чертики в
глазах Машеньки,  и стало лицо ее по-новому сильным и светлым.  Точно клятву
давая, сидела, выпрямившись и сжав руки на груди, Таня. Трудно было им найти
слова,  чтобы обозначить все,  что возникло в них в эти тихие минуты... Да и
нужны ли были слова? Делами надо было теперь говорить.
     - Мы не боимся, товарищ Антонов! - сказала Таня.
     Разошлись быстро, по двое.
     Машенька Цебрикова пошла с Таней.  На насыпи она прижалась к подруге, и
Таня почувствовала, что Машенька вся дрожит.
     - Ты чего, Маша, застыла, что ли?
     - Да нет,  так просто,  ну сама не знаю чего... Ну, так и колотится все
внутри. Танюшка, теперь мы товарищи, да?
     - Да мы и раньше были товарищами, Машенька.
     - А теперь по-особенному, - вздохнула со всхлипом. - Ой, как хорошо-то,
Таня!


        "5"

     Администрация и  управление военного коменданта перешли в  наступление.
Как-то  вечером  в  бронецехе собрались военные контролеры,  железнодорожное
начальство,  инженеры,  техники, десятники, Суэцугу и несколько военных. Они
долго  ходили  вдоль  составов,  разговаривали,  осматривали вагоны,  что-то
подсчитывали. В конторе начальника депо до рассвета горело электричество.
     Утром на воротах цеха появилось объявление:

                          "Господа рабочие!
     Большевистская пропаганда не доведет вас до добра!  Командование решило
положить конец  ей  и  саботажу,  который  свил  себе  гнездо  в  депо,  что
задерживает выполнение заказа военного министра.
     С этого дня устанавливается урочное задание.
     Невыработка,  не  носящая злостного,  преднамеренного характера,  будет
наказуема штрафом, размер которого определяет администрация.
     К  злостным неисполнителям будут  применяться строгие меры,  вплоть  до
ареста и предания военному суду.
     Для наблюдения за  порядком в  цех будут введены казаки,  сотни особого
назначения военного коменданта.
                        За работу, господа!"

     В полдень пешим строем пришли казаки.
     - Свято место не  бывает пусто!  -  плюнул Квашнин,  увидя,  как рябой,
рыжий казак устраивается на  том  же  штабеле шпал,  на  котором еще недавно
восседал японский часовой.
     Казак был явно навеселе. Он вынул кисет, набил куцую трубочку, закурил.
Его  маленькие,  кабаньи глазки с  рыжими ресницами были  красны,  и  казак,
силясь преодолеть хмель,  который разбирал его,  то таращил глаза,  то щурил
их. Заметив, что Квашнин обернулся к нему, казак начальственно крикнул:
     - Эй, ты! Работай! Чего зенки лупишь?
     - На тебя смотрю, какой ты хороший! - ответил Квашнин.
     - Хорош,  не хорош,  а над тобой поставлен!  - самодовольно ухмыльнулся
казак.
     Квашнин процедил сквозь зубы:
     - Ну, что поставлено, то и положить можно.
     - Чего,  чего?  -  зашевелился  рябой,  подымаясь  со  своего  места  и
угрожающе нахмурясь.
     - Ничего. На свою бабу покричи! - сказал Квашнин и отвернулся.
     Рябой,  в  котором хмельная лень  и  вялость победили задор,  опустился
опять и вскоре задремал, облокотясь на ладонь.
     К Квашнину подошел Виталий:
     - Ну, как успехи?
     Квашнин позвал его  внутрь вагона.  Отер  руки о  брезентовый передник,
заляпанный раствором, взял ломик, стоявший у борта.
     - Глянь, Антонов! - Размахнулся и ударил ломом в стену бетонной камеры.
     Железо  пробило стену  и  вышло  насквозь.  Когда  Квашнин вытащил лом,
аккуратная круглая дырка  осталась в  стене.  Ясное  голубое небо  виднелось
через нее.
     - Засыплетесь!  -  сказал Виталий.  - На первом же осмотре засыплетесь!
Как кто-нибудь из контролеров попробует так же, все станет ясным.
     - Ну,  это  как  сказать!  -  усмехнулся один из  бетонщиков,  вслед за
Квашниным вошедший в  вагон.  -  Илья  Абрамович силу  в  руках  имеет.  Лом
возьмет,  двинет -  что твой снаряд! У него руки... - И бетонщик не закончил
фразу, поднял с пола семидюймовый гвоздь и подал Квашнину: - Илья Абрамович,
опробуй для примеру!
     Квашнин,  взяв  гвоздь,  без  особого  напряжения завязал его  узлом  и
протянул восхищенному его силой Виталию.
     - Ведь это смотря кто!  - сказал он спокойно. - Контролер, конечно, эту
стенку не  возьмет,  а  снаряд,  или,  скажем,  граната разнесет начисто всю
коробку. Уж такую мы смесь делали...
     В это время снаружи донеслось:
     - Эй, работай, работай! Не стой!
     - Проснулся,  черт рябой,  - сказал Квашнин. - Тюремщик паршивый! Долго
мы их будем терпеть?
     - Это от нас зависит, - ответил Виталий.
     - Через недельку начнем?
     - Возможно.
     Голос казака показался Виталию знакомым.  Через амбразуру он  посмотрел
на улицу. В рябом казаке он узнал Иванцова, вестового ротмистра Караева.
     - Ч-черт возьми!  -  сказал он с  досадой.  -  Мне при этой роже нельзя
показываться!
     Квашнин понимающе взглянул на Виталия.
     - Тут есть люк. Можешь через него выйти.
     Виталий дождался,  когда  рябой  отвернулся,  и,  легко  спрыгнув между
рельсами,  выскочил с другой стороны состава и пошел,  предупредив Квашнина,
что теперь все разговоры о деле придется перенести на квартиру.
     - Что, знакомый? - спросил Квашнин.
     - Весьма... Он будет мне мешать.


        "6"

     Антоний Иванович сказал Виталию:
     - Ну, товарищ, можно было бы и начинать, кабы не одна заковыка.
     Виталий вопросительно посмотрел на мастера.
     - Все  участки  согласны начать,  все  подготовились.  Плохо  только  с
грузчиками.
     - А что?
     - Дело тут,  видишь ли,  такое:  из трех сотен грузчиков у нас офицеров
чуть не половина.
     - Офицеров? - удивился Виталий.
     - То-то и оно,  что офицеров...  Уж год работают в грузчиках.  Вишь ты,
они раньше в порту работали.  А составились из тех,  кому по чинам солдат не
нашлось,  командовать не  над кем значит,  со  службы их  уволили...  Были и
такие, что за дебоширство, а то за пьянство выгнаны, службы лишились, а жить
надо!  Вот они и организовались в бригады и стали работать на выгрузке... По
обличью-то вроде наш брат - Савка, а фанаберия еще от белой кости. Боюсь, не
станут бастовать.
     - А вы говорили с ними?
     - Не водимся мы с ними, да и они тоже на отшибе живут, - сказал мастер.
- От своих отстали и к нашим не пристали.  Живут будто на полустанке, все на
лету, а лететь некуда.
     - Попробуем поговорить с ними. Кто у них за главного?
     - Артельщик-то?  Бывший полковник,  из  дворян.  Запойный.  Но пока нет
запоя, человек человеком.
     "Белые вороны",  как окрестили первореченские рабочие офицерскую артель
грузчиков,  жили за  Семеновским огрызком,  в  нескольких вагонах,  никак не
сообщавшихся ни  с  одной из улиц.  Рабочие относились к  ним подозрительно,
белые  к  рабочим  -   презрительно.   Оказавшиеся  в  чужой  шкуре  офицеры
беспробудно пили  и  дебоширили,  и  тупичок,  в  котором стояли их  вагоны,
пользовался плохой славой.
     К  этим  вагонам Антоний Иванович и  Виталий подошли в  сумерки,  когда
грузчики возвращались с работы.
     У  самого тупика дорогу им  преградил оборванный человек,  в  лохмотьях
которого угадывался китель  и  диагоналевые брюки.  Человек  расставил ноги,
сделал руки в боки и хриплым басом спросил:
     - Кто вы, миряне? К чему вы посетили сию юдоль печали? Вы заблудились?
     Виталий спокойно посмотрел на пьяного.
     - Здесь помещается офицерская артель?
     - Офицерская?  Артель? Вы хотите сказать "Орден белых ворон"? - Человек
покачнулся и, подражая крику вороны, крикнул раскатисто: - Кар-р!.. Кар-р!
     К группе,  стоявшей на дороге, подошел еще один человек. Он был облачен
в заплатанные брюки,  видавшие виды,  в гимнастерку, тщательно починенную, в
порыжевшие  сапоги.  Небольшого роста,  сухощавый,  с  темными  кругами  под
глазами, он еще сохранил военную выправку.
     - Что вы ломаетесь,  капитан?  -  спросил он тихо у  пьяного.  -  Люди,
видимо, по делу пришли, а вы кривляетесь!
     - Я не ломаюсь!  Я белый ворон,  и это видно всякому, - заявил пьяный и
сиплым голосом запел:

                        Какой я мельник? Я ворон...

     Не  обращая больше внимания на  капитана,  подошедший спросил мастера и
Виталия, кого они ищут.
     - А, так вам полковника надо! Он у себя. Вот в том вагоне.
     Полковник оказался человеком богатырского сложения и, очевидно, немалой
физической силы. Мощные плечи и лопатки со вздувающимися при каждом движении
мышцами, львиное лицо с выпуклым лбом, тяжелая, хорошей формы голова, чистые
линии правильного лица,  свидетельствующие о  породе,  -  таков был  внешний
облик этого необычайного артельщика.  Вся внешность полковника могла бы быть
названа благородной, если бы не черты упадка, беспутной, безалаберной жизни,
одутловатость,   мешки  под  глазами.   Виталий  с  любопытством,  умеряемым
вежливостью, оглядывал полковника. А тот изысканным жестом, мало подходившим
к его истрепанному одеянию, указал на табуретки возле непокрытого стола:
     - Прошу садиться. Чем могу служить?
     Нотка  барственного  гостеприимства,   сановитой  уверенности  в   себе
проскользнула в  тоне  полковника,  точно  он  принимал гостей  в  роскошном
кабинете.  Обстановка вагона  состояла из  двух  табуретов,  которые  заняли
мастер и  Виталий (хозяин остался на ногах),  стола,  шкафика,  неизвестно с
каким содержимым,  да вешалки с кителем,  еще не утратившим своего вида. Это
было все,  что смог увидеть вокруг себя Виталий.  Заметив, что хозяин стоит,
Виталий тоже поднялся. Встал и Антоний Иванович.
     - Мы к вам по делу.
     - Чем могу служить?
     - Мы  представители рабочих депо,  -  сказал  Виталий.  -  Мы  имеем  к
администрации  и   управлению  военного  коменданта  некоторые  претензии  и
хотим...
     Полковник слушал, полунаклонив голову, с вежливым вниманием.
     - ...хотим средствами,  доступными нам,  добиться,  чтобы эти претензии
были удовлетворены...
     - Забастовкой! - напрямик сказал Антоний Иванович.
     На  лице полковника Виталий не прочел ничего,  что сказало бы ему,  как
офицер отнесся к этому слову.
     - Ваши требования?
     - Экономические!  -  торопливо сказал  Антоний Иванович.  -  Увеличение
жалованья, удаление караулов, сокращение рабочего дня...
     Полковник кивал головой.
     - И политические!  - добавил Виталий, несмотря на недовольство мастера.
- Прекращение интервенции, то есть японцев и американцев долой!
     Полковник оставался все в той же позе.
     - Мы  хотим просить вас  не  выходить на  работу,  как  только начнется
стачка,  -  закончил Виталий.  -  Вы  разделяете с  нами  всю  тяжесть труда
рабочих, поэтому наши требования не могут не быть близки и вам.
     Полковник знаком  остановил Виталия,  как  бы  говоря,  что  этой  темы
касаться не следует. После некоторого молчания он сказал:
     - Ваши  доводы  не  лишены  логики...  С  вашими политическими идеями я
согласиться не могу...
     - А вы думали о них? - не удержался Виталий.
     - Нет,  -  коротко ответил полковник.  - И не буду. Слишком стар, чтобы
переучиваться...  -  Он  помолчал.  -  Но  коль  скоро мне  и  моим коллегам
приходится работать физически, то, видимо... - полковник поискал слово.
     - С волками жить - по-волчьи выть? - озорно спросил Виталий.
     Полковник докончил:
     - Видимо, и нам суждено познать некоторые несовершенства той социальной
системы,  которую мы  защищали всю  жизнь...  M-м!  Я  лично не  нахожу ваши
требования чрезмерными.  Что же касается пребывания здесь иностранных войск,
то это очень сложный вопрос!
     - Но  вы  русский человек?  Разве вам не претит то,  что вами командуют
японцы?
     - Извините, мы по-разному смотрим на это.
     - Ну как же? - спросил Антоний Иванович. - Поддержите вы нас или нет?
     - Лично я  один этого вопроса не  решаю.  У  нас  демократический метод
решения капитальных вопросов, касающихся всей артели. Кроме того, не все мои
коллеги согласятся на потерю заработка... У них ведь нет никаких сбережений,
а над философскими вопросами им, право, не хочется задумываться.
     - Мы  обеспечиваем всем  бастующим половину заработка.  Кроме  того,  в
требованиях  содержится   пункт   об   оплате   всего   времени   забастовки
администрацией.
     - Неплохо,  неплохо, - сказал полковник. - А, простите, подрабатывать в
другом месте можно?
     Антоний Иванович и Виталий переглянулись. Виталий ответил:
     - Только не в качестве штрейкбрехера!
     - Ну,  разумеется,  -  сказал полковник. Он прищурился. - Кстати, когда
забастовка начинается?
     Антоний Иванович поспешно сказал:
     - Мы  предупредим вас  за  час.  Последний сигнал -  гудок в  неурочное
время... Ну, так что же вы определенно ответите нам?
     - Да! - коротко сказал полковник. - Моего слова вам достаточно?
     - Вполне! - ответил Бонивур.
     - Но   прошу  учесть,   что  мы   остаемся  на  принципиально  отличных
политических позициях!  -  веско добавил полковник и наклонил голову,  давая
понять, что аудиенция закончена.
     Делегаты откланялись и вышли.
     Некоторое время они шли молча. Потом Виталий рассмеялся.
     - Ну и зубр этот полковник! Каков, а?
     - Дикий барин! - отозвался мастер. - Я читал, как один барин от мужиков
отказался - вишь, плохо от них пахло, - шерстью оброс и чуть ли не в медведя
обратился.  С медведем чаи водил и всякое такое...  Тоже,  поди, вроде этого
был... гордый!


                           Глава восьмая

        "НАКАНУНЕ"


        "1"

     Вернулся Виталий домой поздно.
     Алеша уже спал,  сладко всхрапывая и  что-то  время от времени бормоча.
Таня сидела за столом и читала.
     - Ну,  как дела,  Таня?  -  по  привычке спросил Виталий,  раздеваясь и
садясь за стол.
     Девушка молча поставила ужин. И нехотя ответила:
     - Так.
     Односложный ответ  этот  удивил  Виталия.  Он  внимательно посмотрел на
Таню.
     - Больна, что ли Танюша? - участливо спросил он.
     За месяц,  прожитый с  Пужняками,  Бонивур настолько привык к  сестре и
брату,  что  иногда ему казалось,  будто судьба возвратила ему его семью.  К
Тане он испытывал нежное,  тихое чувство и скучал,  когда ее не бывало дома.
Девушка умела быть необходимой,  возилась ли  она  по  хозяйству или  просто
сидела, играя на гитаре или читая книгу.
     Ее унылый вид встревожил Виталия.
     - Нет, здорова, - опять нехотя ответила Таня. - Письмо вам, от девушки!
- и положила перед юношей конверт.
     Виталий с недоумением повертел в руках конверт без надписи.
     - Почему мне?  Почему от  девушки?  -  пожал  он  плечами,  не  решаясь
распечатать.
     - Приходил один партизан.  Из отряда Топоркова.  Его для связи послали.
Там у них девушка есть, Нина от нее письмо.
     - Что ж этот партизан не дождался меня?
     - Говорит, некогда.
     Виталий вскрыл конверт.
     - Интересно, как там Нина устроилась? - промолвил он.
     - Да,  интересно! - сухо сказала Таня. Она смотрела в книгу, машинально
перелистывая ее и исподлобья посматривая на Виталия.
     Алеша завозился и открыл глаза, услыхав разговор.
     Нина  писала  о  том,  что  в  отряде  ей  очень  нравится.  "Люди  тут
интересные.  Живем в тайге.  Готовим пищу на к