которой за  увалом терялся в
сиреневой дымке  начинавшегося утра.  Дымка эта  нежным покрывалом окутывала
храм  Василия Блаженного,  который стоял,  как  чудное призрачное видение со
своими пестрыми главами и кружевной кладкой древних стен,  вознесшийся ввысь
вечным напоминанием о простых русских людях,  создавших этот храм.  "Красная
площадь!" -  сказал сам себе Виталий вслух,  не в силах сдержать восторг при
виде картины, открывшейся ему.
     За музеем улицы поднимались вверх,  и казалось, здания громоздятся одно
на другое, словно с любопытством выглядывая из-за плеч своих товарищей. А за
Василием Блаженным постройки шли круто книзу,  к Москве-реке; за ней утопало
в  бесчисленных дымках,  поднимавшихся к  небу,  что  начинало уже розоветь,
Замоскворечье,  дома которого в  отдалении сливались в  одну сплошную массу,
цветистую  и  живописную,  своей  красочностью  и  вольной  беспорядочностью
ласкавшую глаз...  А впереди высились стены Кремля -  сердца России. Зеленая
трава морской волною взбегала на холм,  к подножию кремлевских стен.  А они,
словно утесы,  шли направо и налево,  эти вековые стены, столько видевшие за
свою долгую жизнь. В голубое небо вонзались шпили высоких шатров кремлевских
башен,  и  солнце,  которое вставало где-то  за спиною Виталия,  уже бросило
первые лучи свои на золотые их флюгарки, озарило здания за высокими стенами,
и в этих лучах запылал багрянцем флаг над Большим Кремлевским дворцом...
     Точно  завороженный,   перешел  Виталий  площадь,  ненасытными  глазами
оглядывая Кремль,  от мощных стен которого и высоких башен исходила какая-то
непомерная спокойная сила.  Он старался запомнить все,  все,  что в это утро
открылось ему нежданно:  и  старину России,  о  которой говорил здесь каждый
камень,  уложенный руками простых людей в незапамятные времена,  и советскую
новь,  символически выраженную этим  красным флагом  в  вышине,  и  фигурами
красноармейцев, стоявших у ворот Никольской и Спасской башен.
     Вдруг  в  проезде  башни  прозвенел звонок.  Часовой вытянулся у  ворот
стрелкой,  бросив  искоса на  юношу  взгляд.  В  воротах показалась открытая
машина, в которой сидел человек в гражданском платье - черном пальто, черной
кепке, слегка заломленной назад. В эту минуту из-за здания пассажа на другой
стороне площади показалось солнце.  Яркий свет его широким потоком залил всю
площадь и  осветил машину,  выехавшую из  Кремля,  и  человека,  сидевшего в
машине; он улыбнулся солнцу и, ослепленный этим потоком света, прищурил свои
умные и веселые глаза... Виталий застыл на месте. Кому же в Советской России
и во всем мире не был знаком этот взгляд с прищуркой,  этот мощный лоб,  это
лицо!..  "Товарищ Ленин!"  -  сказал Виталий вслух и поднес руку к козырьку,
отдавая Ленину честь,  как солдат.  Машина промчалась мимо.  Что это была за
минута! Автомобиль уже скрылся из виду, а Виталий все стоял на том же месте,
не в силах тронуться, исполненный радостью встречи с Ильичем...
     Чувство радости не покидало Виталия все дни, пока продолжался съезд.
     Делегаты приехали отовсюду,  изо  всех уголков Советской республики.  И
впервые Виталий по-настоящему понял,  что такое комсомол. Представители всех
национальностей и всех областей страны, они хорошо понимали друг друга, хотя
говорили на разных языках. Они были молоды, но они уже знали тяжесть военных
походов и радость побед, они умели воевать и теперь учились строить.
     Здесь были те, кто в лавах Первой Конной дошел до стен Варшавы; те, кто
гнал из  Одессы французских и  итальянских интервентов;  те,  кто на  севере
сражался  с  англо-американскими  оккупантами,   кто  сражался  с  немецкими
оккупантами на Украине,  - беззаветные помощники партии большевиков, готовые
к любой работе и любым тяготам.
     Здесь  были  ребята  с  горных  разработок Дагестана,  привезшие первую
ртуть,  добытую их руками, ребята со строительства Каширской электростанции,
пастухи из Башкирии,  хлеборобы из Тамбовщины, шахтеры из Донбасса, пимокаты
из Сибири,  уральские горняки,  ивановские ткачи,  петроградские металлисты,
николаевские судостроители...  Они не боялись битв и трудностей,  но им надо
было  учиться.  Стране нужны были инженеры и  техники,  учителя и  агрономы,
ученые и писатели,  чтобы создавать новую,  социалистическую культуру, чтобы
поднять ее на новый, высший уровень. Из среды молодежи, еще не знающей, куда
поведут ее жизненные пути, должны были выйти новые Боткины и Пироговы, новые
Докучаевы и Ушинские, новые Менделеевы и Баженовы, новые Пушкины и Репины...
Вот почему именно об  учебе,  необходимой молодежи,  как воздух,  говорил на
этом  съезде комсомола Владимир Ильич  Ленин.  И  среди  делегатов,  которым
выпало на долю видеть и слышать Ильича, был Виталий...
     - Ох, и счастливый ты, Виталя! - с хорошей завистью сказал Алеша.
     - Виталя, а какой он, Ленин? - чуть слышно спросила Таня.
     - Слов у меня таких нету,  Таня! - сказал Виталий. - Чтобы рассказать о
Ленине,  какие-то  особые слова нужны...  Простой он  очень,  такой,  что  с
первого раза кажется,  будто ты всю жизнь был возле него. Смотришь на него -
и  в  душе радость какая-то  поднимается,  оттого что  есть на  свете Ленин.
Послушаешь его  -  и  словно сам  больше и  лучше  становишься.  И  вот  что
удивительно:  когда говорит он,  кажется, что он твои мысли высказывает, что
он в твою душу глядит и видит все,  что волнует ее, что неясно, что смущает,
что мешает...  Народу много, а каждому кажется, что Ленин ему лично говорит,
спрашивает,  верит, и доверия этого нельзя не оправдать. И так просто и ясно
говорит, что даже странным кажется, что ты сам этого не сказал. Я думаю, так
бывает  только тогда,  когда  человек слышит истину.  Ведь  истину нельзя не
понять,  нельзя не почувствовать,  а Ленин - это совесть и честь, гордость и
истина наша...


                            Глава десятая

        "ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ БУРЯ!"


        "1"

     Многое в эти дни пережила "команда" Тани, ее пятерка.
     Гордость за Таню и страх волновали девчат.
     - Ну, Таньча! Вот молодец из молодцов! - говорила Катюша Соборская. - Я
бы  тут  со  страху обмерла.  А  она  схватилась с  этими  бандитами...  Ой,
геройская девка! Ох, молодец!
     - Да  перестань ты  охать,  Катя!  Надо бы посмотреть,  не надо ли чего
Тане, - останавливала Машенька Цебрикова подругу.
     И  они шли к  Тане.  Не проходило дня,  чтобы они,  одна за другой,  не
стучались в маленькую дверь вагона Пужняков.
     Они были готовы на все ради Тани.  Теперь Таня,  так храбро бросившаяся
на выручку Виталию,  поднялась в их глазах на огромную высоту!  Именно такой
должна быть комсомолка!  Давно ли  они  только представляли себе возможность
опасностей,  а  вот  одна  из  них  уже  доказала,  что  она  достойна имени
комсомолки, не убоявшись реальной опасности.
     - Ты ужасно храбрая, Таня! - вздыхала Катюша Соборская, оправляя одеяло
на ногах Тани.  -  Я  бы с места не встала,  если бы на меня напали...  И не
пикнула бы!
     - А я бы закричала,  я всегда кричу,  когда испугаюсь...  Сама понимаю,
что, может, и смешно, а не могу, ну, просто рот сам раскрывается, уж такая я
уродилась!  - сказала Машенька Цебрикова, сжав свой маленький рот и округлив
глаза, словно сама удивлялась тому, какой ее создала природа.
     Соня Лескова по привычке хрустнула пальцами и выпрямилась:
     - А я, как Таня, - бросилась бы на помощь Виталию.
     Катя не удержалась опять:
     - Виталию?
     Соня, посмотрев серьезно на Катю, ответила негромко:
     - Почему же только Виталию?  Напали бы на тебя, я бы не задумалась, что
делать!  Ты вечно всех подзуживаешь,  Катя... Я знаю, что ты про меня можешь
что угодно наговорить, а я бы не задумалась тебя выручить.
     - Да у меня язык такой,  не могу не зацепиться. Как увижу человека, так
и зацеплюсь за него!  -  с неловким смехом сказала Катя, которая не понимала
всегдашней молчаливой сосредоточенности Сони и  терялась в  ее  присутствии,
невольно сдерживая свой нрав и язык.  Сказанное выглядело извинением, а Катя
не любила оказываться виноватой.
     - Девочки!  -  сказала Таня взволнованно.  -  Каждый из нас поступил бы
точно так. Точно так!
     - Ну, уж... - протянула Машенька.
     Таня оборвала ее:
     - Да!  Так...  Я вот слушала вас и задумалась:  не о том вы спорили.  Я
ведь Виталия выручала! Соня говорит, что любого из нас выручила бы. Все дело
в том,  чтобы товарищу помочь,  правда?.. А если бы на меня напали, ей-богу,
девочки,  не знаю,  что бы со мной было,  перепугалась бы,  честное слово, и
пустилась бы наутек...
     Но тут все девушки сказали разом:
     - Ну, Таня! Наутек! - не допуская мысли о бегстве Тани от кого бы то ни
было.
     Соня добавила:
     - Когда за другого боишься, о себе не думаешь!
     Машенька Цебрикова ахнула:
     - Ну,  верно, Соня, вот уж верно, так верно! Я ночью боюсь ходить, а за
бабкой бегу в полночь,  коли она задержится в церкви,  аж себя не помню... -
Машенька сложила губы в трубочку.  -  Она у меня такая богобоязненная... Она
же  ничего не  видит,  девочки.  Однажды в  какую-то  яму угодила,  когда от
вечерни шла,  и вылезть не может.  Мы с батей ее целый час искали.  Раза два
мимо прошли.  А потом слышим:  "О господи,  слепые тетери!  Да вот она я!" Я
потом спрашиваю бабку:  "Ты что же молчала?" А она мне: "А чего кричать? Бог
не даст живой душе пропасть".  -  "Однако же, говорю, все-таки закричала?" А
она: "Это я, говорит, к господу богу воззвала". Тут я не утерпела - и ей: "А
кто же  слепая тетеря?  Бог,  что ли?  Ведь ты кричала:  "О господи,  слепые
тетери!"
     Девчата расхохотались.
     - Ну, а она?
     - Что она, - сказала Машенька, - ткнула меня в загривок и говорит: "Бог
сам  разберется,  кто  там слепая тетеря,  а  ты  нечестивая,  говорит,  вот
увидишь,  тебя бог-то в  соляной столб обратит!"  А  что мне делать,  если я
нечестивая?.. - закончила она со вздохом, скорчив уморительную гримасу.
     Они  шутили,  болтали,  смеялись,  но  за  всеми  шутками твердо стояло
сознание их нераздельности, единства, удивительной близости их друг к другу,
какой не  дает обыкновенная жизнь.  А  их жизнь была необыкновенной,  и  кто
знает,  что  могло случиться с  ними  завтра,  вечером,  через час.  Они  не
прекращали своей  работы,  эти  девушки  из  рабочего  предместья;  об  этом
говорили   листовки   забастовочного  комитета,   требовавшие   от   рабочих
Владивостока солидарности.  Листовки  разлетались с  Первой  Речки  по  всем
уголкам Владивостока,  и не было в Приморье человека, который не знал бы, за
что   борются  первореченцы.   Пятерку  Тани  не   останавливали  караулы  и
расстояние;  девушки оказывались ежедневно в самых разных местах.  И следами
их  пребывания на  Мальцевском базаре,  на Второй Речке,  на Эгершельде,  на
Чуркином мысе,  на  рыбалках,  на фанерном и  кожевенном заводах,  в  районе
расположения  флотских  экипажей,  на  базаре  и  в  садиках  частных  домов
оставались эти маленькие листки бумаги,  на  которых крупными буквами стояли
слова: "Почему мы бастуем?"


        "2"

     Они смелели, девушки с Первой Речки...
     Однажды Соня Лескова забежала к  Тане.  Таня уже вставала с постели и в
этот  момент сидела у  раскрытых дверей вагона,  греясь на  солнце,  которое
заливало светом землю.  Соня молча прижалась к щеке Тани, и та услышала, как
у Лесковой бьется сердце.
     - Ты  что?  -  спросила Таня,  встревоженно вглядываясь в  темные глаза
подруги.
     Соня отделалась ничего не  значащими словами.  Однако Таня инстинктивно
почувствовала в  подруге что-то  такое,  что ей никогда не было свойственно:
какую-то лихорадочность в  движениях,  торопливость и совершенно неожиданную
ласковость.
     - Ты куда?  -  спросила Таня, когда Лескова так же быстро и неожиданно,
как пришла, стала собираться.
     - На  Вторую Речку,  -  ответила та  и  опять,  обняв Таню,  всем телом
прижалась к  ней и  поцеловала.  -  До свидания,  Танюша!  Увидишь девочек -
привет передай.
     - Да ты сама их скорее меня увидишь! - сказала Таня.
     Соня  на  секунду задумалась,  точно  не  услышав слов  подруги.  Потом
торопливо сказала:
     - Да, конечно... Но ты передай все-таки, если я немного задержусь.
     Таня поймала подругу за полу жакета.
     - Соньча!  Ты что-то задумала?  Смотри у меня,  не лезь куда не надо!..
Как бы чего не случилось!
     Лескова рассмеялась коротким смешком.
     - Ну, что со мной может случиться, Танюша!
     Она спустилась со ступенек вагона,  обернулась к Тане, махнула ей рукой
и быстро скрылась за вагонами.  Таня,  высунувшись из дверей, сколько могла,
смотрела на  сильную фигуру Сони.  Тревога невольно закралась в  ее  сердце,
когда  она,  оставшись одна,  вспомнила необычную ласковость Сони.  Она  все
прислушивалась к каждому шороху и стуку,  ко всем шагам за дверями,  ко всем
звукам, доносившимся извне, то и дело оглядываясь на двери.
     Алеша и Виталий не могли не заметить нервозности Тани.  Она рассказала,
что ее тревожит.  Виталий нахмурился и заметил,  что за девчат своей пятерки
Таня отвечает полностью.  Алеша пытался было обратить все  в  шутку,  сказав
веселым тоном:
     - С кавалером, поди, свидание у Сони на Второй Речке. Знаем мы вас!
     Таня только глазами на него повела, не удостоив ответом. Да и сам Алеша
знал, что изо всех подруг Тани меньше всего это можно было сказать про Соню,
- так серьезна была Соня,  так неприступно строга она была с первореченскими
ребятами,  из  которых многие вздыхали по  ее  темным,  удивительной красоты
глазам,  смуглому лицу с  чуть заметным пушком над уголками губ,  по  тонким
бровям,  что соединились на переносице темной линией и характерно изгибались
каким-то  изломом,  точно  крылья  птицы...  Нет,  не  свидание с  кавалером
волновало Соню.  Если бы пришелся ей по сердцу какой-нибудь человек, Соня не
стала  бы  таиться  и  прятать свою  любовь.  Она  сказала бы  о  ней  своим
подругам...  Да и не полюбила бы она такого,  которого нужно было бы прятать
от них. Нет, Соня не из тех, кто крадет любовь.
     И все-таки у Сони было свидание.


        "3"

     ...Она сошла с поезда на Второй Речке. Через минуту дачный состав исчез
за косогором.  В чистом небе рассосался бесследно дымный султан,  тянувшийся
за паровозом, ушел в помещение дежурный по станции, стало слышно стрекотание
телеграфного  аппарата  из  раскрытого  окна  вокзала,  понемногу  разошлись
пассажиры,  высадившиеся из  поезда.  На  перроне было  еще  довольно людно:
второреченцы ждали поезда в город,  который должен был прийти через полчаса.
Вдоль путей прогуливались молодые люди  с  девушками.  Молочницы,  расставив
около себя бидоны с молоком, восседали на них, закрывая их широкими юбками и
придерживая руками.  Несколько скамеек было занято пассажирами. На небольшом
виадуке, который соединял перрон с вокзалом, тоже толпились ожидающие.
     Среди гуляющих по платформе было много японских солдат и офицеров. День
был  воскресный,   и   солдаты  в  начищенных  ботинках  и  новых  мундирах,
топорщившихся под  мышками,  расхаживали вдоль  путей,  курили,  то  и  дело
обращаясь к  проходившим мимо русским женщинам или глазели на  залив,  волны
которого с немолчным шумом накатывали на каменистый берег.
     Соня  огляделась.  На  одной  из  скамеек сидели два  японских солдата.
Встретив их откровенно восхищенные взгляды, Соня подошла к скамейке. Солдаты
тотчас же потеснились, уступая место девушке. Соня села, мимолетным взглядом
окинув их.  Рядом с ней оказался солдат,  как видно,  давней службы,  уже не
молодой,  лет тридцати пяти.  У него было сухощавое нервное,  интеллигентное
лицо;  плотно сжатые крепкие губы  небольшого рта  обличали в  нем  человека
молчаливого,  а  пристальный взгляд карих глаз говорил,  что солдат этот был
человеком пытливым,  вдумчивым и не привык по-пустому тратить слова и время.
Заметив, что Соня оглядывает их, этот солдат сказал негромко:
     - Садитесь,  мы  скоро уйдем!  -  русские слова он произносил медленно,
старательно выговаривая их.
     Второй солдат, первогодок, быстро заговорил, наклонился, через товарища
заглядывая на Соню:
     - Пожалуста, мадам, ероси, очень хорошо... Сибирка.
     Что  это должно было обозначать,  Соня не  поняла,  но  очень довольный
собой,  довольный тем,  что  он  "говорит  по-русски",  солдат  заулыбался и
загоготал, не будучи уже в состоянии что-либо выразить словами.
     - Да сидите!  -  отозвалась Соня,  в намерения которой вовсе не входило
отпугивать японцев от себя. - Места не просидите! - добавила она.
     - Спасибо! - сказал старший солдат.
     - Не на чем! - опять сказала Соня.
     Видя,  что русская девушка не  отказывается от  беседы,  старший солдат
повернулся к ней.
     - Хорошая погода! - сказал он. В такой день хорошо гулять, да?
     - Неплохо, - ответила Соня.
     - Учите меня росскэ язык! - сказал солдат.
     Соня усмехнулась.  "Нового-то ничего выдумать не могут!" - презрительно
подумала она.  С этой фразы все японцы начинали знакомство с русскими. Вслух
она сказала:
     - А чего вас учить-то, когда вы и так по-русски говорите!
     Японец живо сказал,  что он знает русский язык недостаточно хорошо, что
он  любит Россию,  ее природу,  ее песни и  так далее,  что он хочет знать и
понимать русский народ. Соня не удержалась и заметила вполголоса:
     - А чего вам понимать? Все равно скоро в Японию поедете.
     Солдат  отвел  глаза  от  Сони  и   замолчал.   Второй  стал  торопливо
расспрашивать, о чем идет речь. Первый ответил сухо и коротко, резким тоном,
словно  что-то  приказав.  Второй  солдат  озадаченно  посмотрел  на  своего
старшего   товарища,   поднялся  с   выражением  глуповатого  недоумения  на
толстогубом,  розовокрасном лице с  раскрытым ртом,  с шумом втянул слюни и,
козырнув, отошел к другим солдатам, вдруг утратив интерес к Соне.
     - Почему вы его прогнали? - спросила Соня.
     - Так просто. Это дурак, который ничего не понимает! - пренебрежительно
ответил ее собеседник.  Отвечая на вопрос Сони,  он сказал:  -  Домой еще не
скоро... Когда домой - неизвестно.
     До сих пор он держался молодцевато,  но тут в  его голосе проскользнула
простая человеческая тоска. Угадав это, Соня спросила:
     - Соскучились по дому?
     Солдат оживился и быстро заговорил. По его словам выходило, что по дому
он очень стосковался,  находясь в разлуке с семьей уже три года.  Подыскивая
слова,  он сказал,  что хотя в Приморье очень красивая природа,  но в Японии
куда красивее,  особенно когда цветут вишни и яблони.  Он сказал,  что возле
его  дома  разбит небольшой сад,  что  он  и  во  сне  видит этот сад,  весь
усыпанный цветами,  что  люди в  России грубы и  непонятны,  поступки их  не
вмещаются в  сознание японца,  что  японцу  трудно  разобраться в  том,  что
происходит в этой стране.
     Соня  не  знала,  чем  объяснить  неожиданную словоохотливость солдата.
Девушка насторожилась.  "Куда это  он  гнет?"  -  подумала она  с  тревогой.
Однако, видимо, что-то уж накипело в душе солдата, что он задел эту тему. Он
и  сам  через  несколько минут  спохватился,  неожиданно замолк и  осторожно
огляделся вокруг:  не  слышит ли  кто-нибудь?  В  этой  оглядке было столько
искреннего испуга, что у Сони дрогнуло сердце. Она порадовалась своей удаче.
Случай свел ее с человеком, в душе которого семена, брошенные ею, могли дать
всходы,  как  зерно  на  вспаханной  почве.  Сколько  возмущений  в  войсках
интервентов имело почвой тоску по родине!..
     - Что же вы домой не уедете? - спросила Соня.
     - Я солдат... - с грустью ответил ее собеседник.
     Они прошлись немного. Соня сказала, что она приехала к подруге, которая
обещала ее встретить,  но что та задержалась и Соне придется уехать, так как
у нее нет больше времени.  Японец, выговорившись, принялся ее благодарить за
беседу,  просить о с