Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Приключения
   Приключения
      Каверин Вениамин. Два капитана -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  -
он не мог просто приписать, потому что Саня взяла письмо и читала его в своей комнате часа три, пока я не ворвался к ней и не потребовал, чтобы она остановила действия тети Даши, которая хотела дать мне в дорогу пирог метр на метр. Должно быть, та же картина наблюдалась в доме номер восемь по Лапутину переулку, потому что Катя не могла даже выйти из дому в этот день. Ее не только снабжали продуктами, как будто она отправлялась на Северный полюс, - ее еще наряжали. Старинное, оставшееся без применения приданое трех нигилисток было пущено в ход - турецкие кружева, бархатные полосатые жакетки с буфами на плечах, тяжелые платья на подкладках. Замечательно, что Саня, забежав к Бубенчиковым на минутку, опоздала к обеду. Она пришла немного смущенная и сказала, что это очень интересно. Все три старухи шьют, и выходит очень хорошенькое платье. Кате идет, а ей нет. Зато шапочка ей идет, и она себе непременно сделает такую. - Одним словом, мы все перемерили, - сказала Саня и засмеялась. - Даже голова закружилась. Судья успел со службы, чтобы отобедать вместе со мною в последний раз. Он принес бутылку вина, мы выпили, и он сказал речь. Это была очень хорошая речь, гораздо лучше, чем некогда на обеде, посвященном вступлению Гаера в батальон смерти. Петьку и меня он сравнил с орлами и выразил надежду, что мы еще не раз вернемся в родное гнездо. Он был бы рад похвастать, что вырастил таких ребят, но не может, потому что сама страна вырастила нас, не дала нам погибнуть. Так он сказал. Тетя Даша всплакнула в этом месте, как бы желая напомнить, что она и сама охотно взяла бы на себя наше воспитание, не прибегая к посторонней помощи... Я встал и ответил судье. Не помню, что я говорил, но тоже очень хорошо. В общем, я сказал, что хвастать нам еще нечем. Мы до того дообедались, что чуть не опоздали. К вокзалу мы поехали на извозчиках. Первый раз в жизни я так богато ехал: на извозчике, с корзинкой в ногах. Я бы мог сказать об этой корзине, что она неизвестно откуда взялась (ведь я приехал в Энск с пустыми руками), если бы тетя Даша целый день на моих глазах не набивала ее пирогами. Когда мы приехали, Катя стояла уже на ступеньках вагона, и старухи Бубенчиковы наперебой наставляли ее: чтобы она не простудилась в дороге, чтобы вещи не украли, чтобы на площадку не выходила, чтобы телеграфировала, как доедет, чтобы кланялась и писала. Не знаю, может быть, они были и нигилистки. На мой взгляд - просто старые, закутанные тетушки в лисьих шубах, с большими смешными муфтами на шнурах. Мое место было в другом вагоне, и поэтому мы только издали поклонились Кате и Бубенчиковым. Катя помахала нам, а старухи чопорно закивали головами. Второй звонок! Я обнимаю Саню, тетю Дашу. Судья просит навестить Петьку, и я даю честное слово, что зайду к Петьке в первый же день, как приеду. Я зову Саню в Москву, и она обещает приехать на весенние каникулы, - оказывается, об этом уже сговорено с Петькой. Третий звонок! Я - в вагоне. Саня что-то пишет по воздуху, и я в ответ пишу наудачу: "Ладно!" Тетя Даша начинает тихонько плакать, и последнее, что я вижу: Саня берет из ее рук платок и, смеясь, вытирает ей слезы. Поезд трогается, и милый энский вокзал трогается мне навстречу. Все быстрее! Вот и старые нигилистки проплывают мимо меня! Еще минута - и перрон обрывается. Прощай, Энск! На следующей станции я переменился местами с каким-то почтенным дяденькой, которого устраивала моя нижняя полка, и переехал в Катин вагон. Во-первых, он был светлее, а во-вторых - Катин. У нее все уже было устроено: на столике лежала чистая салфетка, окно завешено, как будто она сто лет жила в этом вагоне. Мы оба только что отобедали, но нужно же было посмотреть, что старики положили в наши корзины. В общем, Катина корзина все-таки побила мою. В ней оказались яблоки - чудесные зимние яблоки из собственного сада! Мы съели по яблоку и угостили соседа, маленького, небритого, сине-черного мужчину в очках, который все гадал, кто мы такие: брат и сестра - не похожи! Муж и жена - рановато! Был уже третий час, и небритый сосед храпел во всю мочь, положив на нос маленький крепкий кулак, а мы с Катей все еще стояли и разговаривали в коридоре. Мы писали пальцами по замерзшему стеклу - сперва инициалы, а потом первые буквы слов. - Как в "Анне Карениной", - сказала Катя. Но, по-моему, это было ничуть не похоже на "Анну Каренину" и вообще ни на что не похоже. Катя стояла рядом со мной и была какая-то новая. Она была причесана по-взрослому, на прямой пробор, и из-под милых темных волос выглядывало удивительно новое ухо. Зубы тоже были новые, когда она смеялась. Никогда прежде она так свободно и вместе с тем гордо не поворачивала голову, как настоящая красивая женщина, когда я начинал говорить! Она была новая, и снова совершенно другая, и я чувствовал, что страшно люблю ее - ну, просто больше всего на свете! Вдруг становились видны за окнами ныряющие и взлетающие провода, и темное поле открывалось, покрытое темным снегом. Не знаю, с какой быстротой мы ехали, должно быть не больше сорока километров в час, но мне казалось, что мы мчимся с какой-то сказочной быстротой. Все было впереди. Я не знал, что ждет меня. Но я твердо знал, что это - навсегда, что Катя - моя, и я - ее на всю жизнь! Глава шестнадцатая ЧТО МЕНЯ ОЖИДАЛО В МОСКВЕ Представьте себе, что вы возвращаетесь в свой родной дом, где провели полжизни, - и вдруг на вас смотрят с удивлением, как будто вы не туда попали. Такое чувство я испытал, вернувшись в школу после Энска. Первый человек, которого я встретил еще в раздевалке, был Ромашка. Он перекосился, увидев меня, а потом улыбнулся. - С приездом! - злорадно сказал он. - Апчхи! Ваше здоровье! Этот подлец был чем-то доволен. Ребят никого не было - последний день перед началом занятий, - и я прошел на кухню, чтобы поздороваться с дядей Петей. И дядя Петя встретил меня довольно странно. - Ничего, брат, бывает, - шепотом сказал он. - Дядя Петя, да что случилось? Как будто не слыша меня, дядя Петя всыпал в котел пригоршню соли и замер. Он нюхал пар. Кораблев мелькнул в коридоре, и я побежал за ним. - Здравствуйте, Иван Павлыч! - А, это ты? - серьезно отвечал он. - Зайди ко мне. Мне нужно с тобой поговорить. Портрет молодой женщины стоял у Кораблева на столе, и я не сразу узнал Марью Васильевну - что-то уж слишком красива! Но я присмотрелся: на ней была коралловая ниточка, та самая, в которой Катя была у нас на балу. Мне стало веселее, когда я разглядел эту ниточку. Это был как бы привет от Кати... Кораблев пришел, и мы стали говорить. - Иван Павлыч, в чем дело? - Дело в том, - не торопясь отвечал Кораблев, что тебя собираются исключить из школы. - За что? - А ты не знаешь? - Нет. Кораблев сурово посмотрел на меня. - Вот это уж мне не нравится. - Иван Павлыч! Честное слово! - За самовольную отлучку на девять дней, - загнув палец, сказал Кораблев. - За оскорбление Лихо. За драку. - Ах, так! Прекрасно, - возразил я очень спокойно. - Но, прежде чем исключать, будьте любезны выслушать мои объяснения. - Пожалуйста. - Иван Павлыч, - начал я торжественно. - Вы хотите знать, за что я дал в морду Ромашке? - Без "морд", - сказал Кораблев - Хорошо, без "морд". Я дал ему в морду потому, что он подлец. Во-первых, он рассказал Татариновым насчет меня и Кати. Во-вторых, он подслушивает, что ребята говорят о Николае Антоныче, а потом ему доносит. В-третьих, он без спросу рылся в моем сундучке. Это был форменный обыск. Ребята видели, как я его застал, и это верно - я его ударил. Я сознаю, что неправильно, особенно ногой, но ведь я тоже человек, а не камень. У меня сердце не выдержало. Это может с каждым случиться. - Так. Дальше. - Насчет Лихо вы уже знаете. Пускай он сперва докажет, что я - идеалист. Вы прочитали сочинение? - Прочитал. Плохое. - Ну, пусть плохое, но идеализм там и не ночевал, за это я могу поручиться. - Допустим. Дальше. - А дальше что же? Все. - Нет, не все. Да ты знаешь, что тебя через милицию искали? - Иван Павлыч... Ну, это верно. Я, правда, Вальке сказал, но пускай это не считается, ладно. Так неужели за то, что я на каникулах уехал - и куда же? - на родину, где я восемь лет не был, - меня исключат из школы? Еще, когда Кораблев сказал насчет милиции, я понял, что без "грома" не обойтись. И не ошибся. Однажды он уже орал на меня - в четвертом классе; когда Иська Грумант, купаясь, ободрал ногу о камни и я стал лечить его солнечными ваннами и два пальца пришлось отнять. Это был страшный "гром". Теперь он повторился. Выкатив глава, Кораблев кричал на меня, а я только робко говорил иногда: - Иван Павлыч! - Молчать! И он сам умолкал на мгновенье - просто чтобы перевести дыхание... Таким образом, я постепенно понял, что, действительно, во многом виноват. Но неужели меня исключат? Тогда все на свете прощай! Прощай, летная школа? Прощай, жизнь! Кораблев замолчал, наконец. - Ну просто из рук вон! - сказал он. - Иван Павлыч, - начал я не очень дрожащим, а скорее этаким дребезжащим голосом, - я не стану вам возражать, хотя вы во многом не правы. Но это все равно. Ведь вы не хотите, чтобы меня исключили? Кораблев молчал. - Допустим. - Тогда скажите сами, что я должен сделать. - Ты должен извиниться перед Лихо. - Хорошо. Только пускай сначала... - Да я говорил с ним! - с досадой возразил Кораблев. - Он зачеркнул "идеализм". Но оценка осталась прежней. - Оценка - пожалуйста. Хотя это неправильно, что я написал на "чрезвычайно слабо". Такой отметки вообще нет. Плохо с минусом, что ли? - Во-вторых, - продолжал Кораблев, - ты должен извиниться перед Ромашкой. - Никогда! - Но ты же сам сказал: "Сознаю, что это неправильно". - Да, сказал. Можете меня исключать. Я перед ним извиняться не стану. - Послушай, Саня, - серьезно сказал Кораблев, - мне с большим трудом удалось добиться, чтобы тебя вызвали на заседание педагогического совета. Но теперь я начинаю жалеть, что хлопотал об этом. Если ты явишься и начнешь говорить: "Никогда! Можете исключать!" тебя наверняка исключат, можешь быть в этом совершенно уверен. Он сказал эти слова с особенным выражением, и я сразу понял, на кого он намекает. Николай Антоныч, вежливый, обстоятельный, круглый, мигом представился мне. Вот кто сделает все, чтобы меня исключили! - Мне кажется, что ты не имеешь права рисковать своим будущим ради мелкого самолюбия. - Это не мелкое самолюбие, а честь, Иван Павлыч! - продолжал я с жаром. - Вы что же хотите? Чтобы я смазал историю с Ромашкой, потому что она касается Николая Антоныча, от которого зависит - исключат меня или нет? Вы хотите, чтобы я пошел на такую страшную подлость? Никогда! Я теперь понимаю, почему он станет настаивать на моем исключении! Он хочет избавиться от меня, чтобы я уехал куда-нибудь и больше не виделся с Катей. Как бы не так! Я все скажу на педсовете. Я скажу, что Ромашка - подлец и что только подлец станет перед ним извиняться. Кораблев задумался. - Постой, - сказал он. - Ты говоришь, Ромашов подслушивает, что ребята говорят о Николае Антоныче, а потом ему доносит. Но как ты это докажешь? - У меня есть свидетель - Валька. - Какой Валька? - Жуков. Он мне буквально сказал: "Ромашка записывает в книжечку, а потом доносит Николаю Антонычу, что о нем говорят. Донесет, а потом мне рассказывает, Я уши затыкаю, а он рассказывает". Это я вам передаю буквально. - Гм... интересно, - с живостью сказал Кораблев. - Так что же Валька молчал? Ведь он же, кажется, твой товарищ? - Иван Павлыч, Ромашка на него влиял. Он на него смотрел ночью, а Валька этого не выносит. Потом он ему не просто так рассказывал, а под честным словом. Конечно, Валька - дурак, что давал ему честное слово, но раз под честным словом, он уже должен был молчать. Верно? Кораблев встал. Он прошелся, вынул гребенку и стал расчесывать усы, потом брови, потом снова усы. Он думал. У меня сердце стучало, но больше я не говорил ни слова. Пускай думает! Я даже стал дышать потише - так боялся ему помешать. - Ну, что ж, Саня, ведь ты все равно не умеешь хитрить, - сказал, наконец, Кораблев. - Как ты сейчас мне обо всем этом рассказал, так же расскажешь и на педсовете. Но с условием... - С каким, Иван Павлыч? - Не волноваться. Ты, например, сейчас сказал, что Николай Антоныч хочет тебя исключить из-за Кати. Об этом не следует говорить на совете. - Иван Павлыч! Неужели я не понимаю? - Ты понимаешь, но слишком волнуешься... Вот, что Саня, давай сговоримся. Я положу руку на стол - вот так, ладонью, вниз, а ты говори и на нее посматривай. Если я стану похлопывать по столу, - значит, волнуешься. Если нет, - нет. - Ладно, Иван Павлыч. Спасибо. А когда заседание? - Сегодня в три. Но тебя вызовут позже. Он попросил меня прислать к нему Вальку, и мы расстались. Глава семнадцатая ВАЛЬКА Стараясь не очень волноваться, я на всякий случай уложил свои вещи, чтобы сразу уйти, если меня исключат. Потом прочитал стенгазету - обо мне ни слова, стало быть, этот вопрос не стоял на бюро. Или на каникулах не было ни одного заседания? Это была самая страшная мысль: меня исключат не только из школы - из комсомола. В самом деле! Что ребята знают об этой истории? Что я ворвался в спальню, избил Ромашку и, никому не сказавшись, уехал в Энск? Конечно, я запятнал себя как комсомолец. Я обязан был объяснить свое поведение. Поздно! Весь день я с тоской думал об этом. Комната комсомольской ячейки была закрыта, а из бюро была дома только Нинка Шенеман. Я ее не любил, и мне не хотелось говорить с ней о таком деле. По-моему, она была дура. Я ждал Вальку, но время шло, а он не приезжал. Конечно, он был в Зоопарке! Я оставил ему мрачную записку - на случай, если разойдемся, и поехал на Пресню. На этот раз я не сразу нашел его. - Жуков у профессора, - сказал мне мальчик лет пятнадцати, немного похожий на Вальку, с таким же добрым и немного сумасшедшим лицом. - А где профессор? - На обходе. Я переспросил. - В парке, на обходе! До сих пор я думал, что профессора делают обходы только в больницах. Но мальчик терпеливо объяснил мне, что не только в больницах, еще в зоопарках, и что в данном случае профессор обходит не больных, а зверей. - Впрочем, случается, что и звери хворают, - добавил он подумав. - Хотя, разумеется, реже, чем люди. Это был известный профессор Р., о котором Валька прожужжал мне все уши. Я сразу понял, что это - он, опять-таки потому, что он был тоже похож на Вальку, только на старого Вальку: с большим носом, в больших очках, в длинной шубе и в высокой каракулевой шапке. Он стоял у обезьяньего флигеля, и вокруг него толпилось довольно много народу в белых халатах, надетых поверх пальто. Весь этот народ как бы стремился к нему, точно каждому хотелось о чем-нибудь ему рассказать. Но слушал он одного только Вальку, именно Вальку, и даже вынул из-под шапки большое морщинистое ухо. Я остановился поодаль. Видно было, как Валька волнуется, моргает. "Молодец", - подумал я, сам не зная почему. Он довольно долго говорил, а профессор все слушал и уже тоже стал моргать и внимательно шмыгать носом. Один раз он открыл рот и хотел, кажется, что-то возразить, но Валька энергично, сердито сунулся к нему, и профессор послушно закрыл рот. Наконец Валька кончил, и профессор спрятал ухо и задумался. И вдруг, с каким-то веселым удивлением он хлопнул Вальку по плечу и заржал, совершенно как лошадь; все, громко разговаривая, двинулись дальше, а Валька остался стоять с идиотским, восторженным видом. Вот тут-то я его и окликнул: - Валя! - А, это ты! Никогда еще я не видел его в таком волнении. У него даже слезы стояли в глазах. Он растерянно улыбался. - Что с тобой? - А что? - Ты плачешь? - Что ты врешь! - отвечал Валька. Он вытер кулаком глаза и радостно, глубоко вздохнул. - Валька, что случилось? - Ничего особенного. Я в последнее время занимался змеями, и мне удалось доказать одну интересную штуку. - Какую штуку? - Изменение крови у гадюк в зависимости от возраста. Я посмотрел на него с изумлением. Плакать от радости, что кровь у гадюк меняется в зависимости от возраста? Это не доходило до моего сознания. - Поздравляю, - сказал я. - Мне нужно с тобой поговорить. Как ты? В состоянии? - В состоянии. Мы прошли к мышам. - Ты знаешь, что меня хотят исключить из школы? Должно быть, Валька знал об этом, но совершенно забыл, потому что он сперва широко открыл глаза, а потом хлопнул себя по лбу и сказал: - Ах, да! Знаю! - Это обсуждалось на бюро? У меня был немного хриплый голос. Валька кивнул. - Решили подождать, пока ты вернешься. У меня отлегло от сердца. - Ты написал насчет Ромашки в ячейку? Валька отвел глаза. - Видишь ли, - пробормотал он, - я не написал, а просто сказал ему, что если он еще будет приставать, тогда напишу. Он сказал, что больше не будет. - Вот как! Значит, тебе наплевать, что меня исключают из школы? - Почему? - с ужасом спросил Валька. - Потому, что ты один мог бы подтвердить, что я бил его не только по личным причинам. А ты трус, и эта трусость переходит в подлость. Ты просто боишься за меня заступиться! Это было жестоко - говорить Вале такие слова. Но я был страшно зол на него. Я считал, что Ромашка - общественно-вредный тип, с которым нужно бороться. - Я сегодня подам, - упавшим голосом сказал Валька. - Ладно, - отвечал я сухо. - Только имей в виду, я тебя об этом не прошу. Я только считаю, что это твой долг как комсомольца. А теперь вот что: тебя просил зайти Кораблев. - Когда? - Сейчас. Он стал клянчить хоть четверть часа, чтобы покормить какую-то пятнистую жабу, но я, не слушая, надел на него пальто и отвез к Кораблеву... Очень сердитый, он вернулся через полчаса и долго сопел, гладя себя по носу пальцем. Оказывается, Кораблев спросил его, правда ли, что он не любит, когда на него смотрят ночью. Это его поразило. - И я не понимаю, откуда он это узнал! Это ты сказал ему, скотина? - Нет, не я, - соврал я. - Главное, он спрашивает: "А если на тебя смотрят с любовью?" - Ну? - Я сказал, что "тогда не знаю..." В половине шестого за мной пришел сторож. - Григорьев, пожалуйста, просят на педсовет, вежливо сказал он. Глава восемнадцатая СЖИГАЮ КОРАБЛИ Это было самое обыкновенное заседание в нашей тесной учительской, за столом, покрытым синей суконной скатертью с оборванными кистями. Но мне казалось, что все смотрят на меня с каким-то таинственным, значительным видом. Серафима была в ботах, и даже это смутно представлялось

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору