, в Париже, --  думал д'Артаньян, поспешая
следом.  --  У нас  в  Беарне  преспокойно достали бы  серебро  из  буфета и
утречком, куда оно денется..."
     Войдя в гостиную и  остановившись  у  высоченного  прадедушки  нынешних
сервантов, именуемого дрессуаром, хозяйка пояснила:
     -- Мне придется встать на табурет, чтобы дотянуться до верхней полки, а
вы будете меня поддерживать, я ужасно боюсь высоты...
     В некотором противоречии  с  только  что сказанным  она  довольно ловко
вспрыгнула на табурет и потянулась к верхней полке, бросив, не оборачиваясь:
     -- Поддержите же меня, а то я непременно упаду!
     Д'Артаньян  после  секундного колебания  крепко поддержал  ее за  талию
обеими руками -- и следует сказать, что  подобные домашние заботы ему крайне
понравились.
     -- Ах! -- воскликнула вдруг молодая женщина. -- У меня кружится голова,
я, кажется, падаю...
     И  она  в  самом деле  рухнула с  табурета  прямо  на руки д'Артаньяна,
поневоле вынужденного крепко схватить ее в объятия.  Ему стало  тем временем
приходить в голову, что в некоторых отношениях жизнь схожа что в Париже, что
в Тарбе...
     Но  додумать  до  конца  он не  успел  -- вокруг его шеи  обвились  две
стройные ручки, и нежный голосок прошептал на ухо:
     --  Милый   д'Артаньян,  а  можете  ли   вы  отнестись  ко  мне  ужасно
непочтительно? Я вам приказываю быть со мной непочтительным...
     -- Гвардеец  в таких случаях слепо  повинуется, --  сказал  д'Артаньян,
покрепче прижимая ее к себе и с бьющимся сердцем ощущая гибкое, сильное тело
под тонким татьем.
     -- Вот и прекрасно. А  теперь проводите меня в спальню. Мы же не глупые
подростки,  чтобы  целоваться  посреди  гостиной.   Только  не  стучите  так
сапогами.  Слуги  отправлены  со  двора,  но  все равно  --  береженого  бог
бережет... А лучше снимите их сразу...
     Вмиг сбросив сапоги, д'Артаньян последовал за Луизой в спальню, где был
незамедлительно увлечен на массивную супружескую постель под балдахином, так
и не успев этикета  ради сказать какой- нибудь куртуазный комплимент, коего,
по  его мнению, требовали приличия. Вместо этого ему было предложено  помочь
очаровательной нормандке  избавиться  от платья, после чего события  приняли
пылкий и недвусмысленный оборот.
     Д'Артаньян, как любой выросший в деревне, имел некоторый опыт в общении
с прелестницами, склонными позволять мужчине вольности. Правда, опыт таковой
был им приобретен на  лесных полянах, в стогах сена и заброшенных строениях,
так что  он  впервые оказался  наедине  с  лишенной  предрассудков  дамой  в
натуральной спальне,  на широкой  постели с  самым настоящим  балдахином. Но
это, в общем, дела не  меняло, и он приложил  все усилия, чтобы следовать на
сей раз не родительским заветам, а наставлениям синьора Боккаччио, благо эга
ситуация,  пришло ему в голову,  словно была взята  прямиком из бессмертного
"Декамерона". А  это свидетельствовало, что изящная словесность  и жизнь все
же теснее связаны меж собой, чем это кажется иным скептикам.
     К сожалению, пришлось  очень скоро признать, что его опыт не так богат,
как представлялось доселе. Кое-какие уроки, преподанные ему очаровательной и
пылкой нормандкой, это, безусловно, доказали, приведя в восторг  и некоторое
оторопение.  Похоже,  свою  фантазию  он  зря  считал  такой  уж  бурной  --
прекрасная  парижанка, руководя событиями  без малейшего  смущения,  ввергла
гасконца в такие  шаловливые  забавы, что он,  повинуясь дразнящему шепоту и
нежным no{rm{l  ручкам,  сам  себе  удивлялся,  проделывая  то, что  от него
требовали, и, в свою очередь, подвергаясь не менее удивительным атакам. Черт
побери,  так вот каковы нравы  в Париже! Куда там  беарнским резвушкам с  их
неуклюжей прямотой...
     К  сожалению,  самые  приятные  вещи  обладают свойством  оканчиваться.
Настал  момент, когда столь упоительные забавы пришлось прервать по причинам
отнюдь не духовным, а самым что ни на есть земным, --  и д'Артаньян блаженно
вытянулся на  обширной  супружеской  постели,  держа в  объятиях  обнаженную
прелестницу так, словно имел на это все законные права.
     "Гром  меня   разрази,  --   подумал  он  в   блаженной  усталости.  --
Положительно, везет так, что  жутко делается. Ну никаких тебе препятствий на
дороге,  одни  достижения.  Вот так  вот поневоле  задумаешься: а что,  если
трактирщик из Менга был прав и сходство мое с королевским профилем на монете
отнюдь  не  случайное?  Что, ежели...  Прах  и преисподняя! С одной стороны,
конечно,   некрасиво  и  даже  грешно  подозревать   собственную  матушку  в
недостаточной добродетели...  с другой  же... Персона короля,  как известно,
возвышается над  всеми установлениями и правилами приличия, ибо  монарх  сам
определяет, что считать добродетелью, а что -- пороком. Недалеки те времена,
когда люди еще  указывали с  гордостью  в  официальных бумагах титул  вроде:
"Сякой-то, королевский  бастард"...  [Бастард -- незаконный отпрыск.] Нет, а
вдруг?  Как бы это  узнать дипломатичнее?  Не обретался ли  в  наших  местах
великий   Генрих?  Не  может  же  так  везти   сыну  простого   захолустного
дворянина..."
     -- Вы не уснули, мой рыцарь? -- нежным голоском осведомилась Луиза.
     --  Помилуйте,  --  спохватился д'  Артаньян.  -- Какой  гвардеец может
уснуть, пребывая  в подобном обществе?  -- И  осведомился  с  хорошо скрытым
беспокойством: -- Я надеюсь, Луиза, вы не разочарованы?
     --  Вы  очень   милый  мальчик,  д'Артаньян,  --   ответила  прекрасная
нормандка. -- И я не сомневаюсь, что под руководством опытной учительницы вы
еще станете по-настоящему опасны для дам...
     Пока  д'Артаньян обдумывал ее слова, пытаясь  догадаться,  что здесь от
комплимента, а что --  от той дерзости, на которую  всегда имел право слабый
пол, Луиза мечтательно протянула:
     -- Д'Артаньян... Как вас назвали при святом крещении?
     --  Шарль,  -- сказал д'Артаньян.  -- Собственно,  если уж стремиться к
точности,  то  мое  полное  имя  звучит  как  Шарль  де  Батц  д'Артаньян де
Кастельмор...
     Вообще-то, он не  стремился к  предельной  точности,  а потому не  стал
добавлять, что  Батц  и Кастельмор, собственно, давно уже представляют собой
пришедшие в совершеннейший упадок  клочки земли, дикие пустоши, единственным
достоинством  которых  осталось   то,  что  они  дают  владельцу   право  на
соответствующие  титулы...  В   конце  концов,  скрупулезность  --  качество
стряпчего, а не дворянина, не правда ли?
     -- Шарль д'Артаньян... -- тем же мечтательным голосом произнесла Луиза.
-- Луиза де Батц д'Артаньян де Кастельмор... Право, это звучит гораздо более
звучно и красиво, нежели Луиза де Бриквиль...
     На всякого мужчину, даже  самого  неискушенного,  любая  тень  подобных
намеков испокон  веков  действовала, как рев охотничьего  рога  на  пугливую
дичь. А потому д'Артаньян, тревожно встрепенувшись, поторопился напомнить:
     --  Прелесть  моя,  но  ведь  помянутый  де  Бриквиль  --  ваш законный
супруг... Перед богом и людьми...
     -- Ах,  милый Шарль, если бы еще перед лицом этой вот постели... Стыдно
вам признаваться,  но свои  законные супружеские  права мой дражайший супруг
берется осуществить форменным образом пару  раз в cnd -- и если бы вы знали,
как кратки и скучны эти редкие свидания!  Никакого сравнения с вами, дорогой
Шарль, уж вы-то знаете, как ублажить даму... Нет, вы в самом деле полагаете,
что я была бы  вам плохой женой? Я молода, смею думать,  красива и отнюдь не
бедна... И к тому же дворянского рода...
     "Караул! -- в совершеннейшем  смятении возопил про себя д'Артаньян.  --
Меня, кажется, хотят окрутить?! Черт, окно высоко  над землей,  да и пожитки
остались в комнате..."
     --  Неужели,  милый  Шарль,   я  вас  напугала?  --  невинным  голоском
поинтересовалась  Луиза,  шаловливо  давая  волю  рукам.  --  Ну что  такого
страшного в моем предложении?
     -- Однако ваш муж пребывает на этом свете в полном здравии... Позвольте
вам  напомнить,  Луиза,   что  по  законам  королевства   двоемужие,  как  и
двоеженство, карается виселицей, на  коей придется болтаться  и "пособнику",
как выражается судейская братия, то есть мне...
     -- Помилуйте, Шарль, к  чему упоминать о таких ужасах? -- рассудительно
прервала  Луиза. -- Вы  так  храбры и  ловки...  Что вам  стоит,  вызвав  де
Бриквиля на дуэль, сделать меня вдовой?
     -- Черт побери,  это просто еще один способ  попасть на виселицу, столь
же надежный...
     -- Ну, не преувеличивайте, Шарль! В Париже  ежедневно случается столько
дуэлей со смертельным исходом... А  кара постигает виновных  в исключительно
редких случаях. У вас наверняка найдутся заступники при дворе... И вообще, я
не  тороплю вас сделать это немедленно.  Просто поставьте перед собой  такую
задачу...
     --   Непременно,   моя   радость,  непременно,  --  торопливо   заверил
д'Артаньян, радуясь некоторой отсрочке.
     -- В конце-то концов, все может решиться и  более естественным образом,
-- проворковала ему на ушко Луиза. -- Бриквиль, как многие брюзги  и скряги,
пренебрегающие  к  тому   же   супружеской  постелью,  страдает  регулярными
разлитиями желчи, и лекарь  по секрету мне сообщил, что следующий удар может
оказаться роковым...
     "Господи боже и пресвятая дева Мария! -- взмолился про себя д'Артаньян,
не на шутку устрашенный подобной перспективой.  -- Молю вас: в  неизреченной
милости  вашей  пошлите  долгие годы  жизни де Бриквипю... тому  Антуану  де
Бриквилю,  что  держит меблированные  комнаты на  улице  Старой  Голубятни в
Сен-Жерменском предместье... Чтобы уж никакой ошибки не случилось..."
     -- Вот именно, предоставим все природе и богу,  -- сказал он со вздохом
облегчения. -- В конце концов, разве  плохи такие вот отношения? В  них есть
та поэтическая прелесть, которой уделил столько внимания самый замечательный
писатель современности, синьор Боккаччио, автор бессмертного "Декамерона"...
     -- Возможно, --  согласилась Луиза.  -- Вот только... Мне казалось, что
Боккаччио,  автор "Декамерона", умер лет  триста тому... Впрочем,  возможно,
это был какой-то другой Боккаччио...
     -- Черт меня раздери,  --  сказал  д'Артаньян. --  Неужели,  Луиза,  вы
читаете романы?
     -- Хочу вам напомнить, милый Шарль, что я происхожу из старого рода,  а
значит, учена читать и писать. В конце  концов, если мадемуазель де Скюдери,
особа  безусловно светская,  пишет романы,  отчего  другая особа дворянского
происхождения не может романы читать? Я  читала "Кира Великого", "Клелию", а
также  "Декамерон",  "Амадиса  Галльского",  стихи господ  Маро,  Ронсара  и
Полиде... Конечно,  этого недостаточно,  чтобы сравниться со столь серьезным
знатоком  изящной словесности, как  вы -- а в вас сразу чувствуется таковой,
-- но и невежественной, смею думать, меня нельзя назвать... Вот вам еще одно
мое ценное качество как  супруги -- вы всегда сможете поговорить со  мной  о
романах и поэзии...
     --  Это, конечно, достоинство... -- растерянно пробормотал  д'Артаньян,
не  на шутку  встревоженный  тем,  что  разговор  вновь  свернул  на опасную
дорожку. -- А что вы читали последнее?
     -- Увы, последний мой  роман остался недочитанным, -- печально поведала
Луиза, -- поскольку ко  мне в руки попали лишь полсотни  первых  страниц без
переплета. Но  история эта меня крайне заинтересовала, и я охотно одолела бы
роман  целиком...  Написал  его  испанец по  имени  Мигель  де  Сервантес, и
повествовалось там о благородном шевалье Дон Кихоте...
     --  Знавал я  в Гаскони одного де Сервантеса, --  сказал д'Артаньян. --
Правда, звали его  не Мигель, а  Хорхе-Арандиго-Лусия- Фадрике, и кто-кто, а
уж  он-то безусловно не  мог написать  романа, поскольку  читать и писать не
умел  совершенно.  Он,  видите  ли, считал,  что  подобное  умение  попросту
оскорбительно  для  знатного   идальго  и  должно  оставаться  лишь   уделом
неблагородного народа...  Так что это,  конечно, не он... Хотя  дворянин был
безусловно достойный,  спесив так, как может  быть  только  испанец, как  ни
печально признавать подобное гасконцу...
     Он спохватился и  прикусил  язык,  чтобы ненароком  не проговориться  о
горничной того, беарнского  де Сервантеса:  при всей своей неискушенности он
вдруг  подумал,  что  Луиза  без всякого  восторга  выслушала  бы  иные  его
воспоминания о родных краях...
     -- И о чем же шла речь в том романе?
     --  О  пылкой любви благородного идальго  к  простой  пастушке,  кою он
воображал себе принцессой...
     "Ну,  это   в  испанском  стиле",  --   подумал  д'Артаньян,  а  вслух,
разумеется, сказал:
     -- Клянусь честью, Луиза, я вам раздобуду  этот роман,  пусть даже  для
этого придется обойти всех книготорговцев Парижа...
     Он пообещал бы  сейчас и  Луну с неба --  лишь бы  только  отвлечь свою
очаровательную любовницу от  совершенно ненужных мыслей касаемо  обзаведения
новым  мужем. "Не по-христиански это, -- ханжески сказал себе д'Артаньян, --
отнюдь  не по-христиански -- стремиться к новому  супружеству, когда первого
мужа еще не унесли черти..."
     --  Вы  меня  крайне  обяжете, Шарль! -- промурлыкала Луиза, и ее голос
вдруг исполнился шаловливой загадочности. -- А коли уж речь зашла об изящной
литературе,  не припомните ли вирши господина Ронсара об аленькой  маленькой
пещерке?
     Покраснев в темноте, гасконец, отроду не бравший в руки никаких виршей,
подумал, что, кажется, уловил все же ход ее мыслей...

     Глава десятая

     О том, какими терниями порой покрыт путь к изящной словесности

     Выйдя ранним  утром  во двор  -- он  еще не отвык от беарнской привычки
вставать  засветло, -- д'Артаньян увидел там  свою  очаровательную  хозяйку,
домовито приглядывавшую за разгрузкой тележки мясника. Если у него самого от
некоторой неловкости припекало кончики ушей, то прекрасная Луиза смотрела на
него столь спокойно и невинно, выглядела  такой безмятежной  и благонравной,
что  наш  гасконец на  какой-то миг засомневался: не приснилось ли  ему, что
ночью он побывал в постели г-на Бриквиля, на его законном месте?
     --   Доброе   утро,   господин   д'Артаньян!  --   ангельским  голоском
поприветствовала  его  Луиза, выглядевшая свежей и  совершенно неприступной,
сущим олицетворением  супружеской  верности. --  Как  вам  qo`knq| на  новом
месте?
     -- Прекрасно, -- сказал гасконец. -- Всю ночь видел чудесные сны...
     -- Интересно, о чем? -- прищурилась Луиза.
     -- Да как вам сказать, госпожа Бриквиль... Всю ночь снились иные  главы
из бессмертного романа синьора Боккаччио...
     -- Интересное,  должно быть,  было зрелище? -- как ни  в  чем не бывало
спросила она. -- Вы, господа гвардейцы, --  люди легкомысленные, и сны ваши,
должно быть, вам под стать...
     Воспользовавшись тем, что слуги находились на  значительном  отдалении,
д'Артаньян тихонько сказал:
     -- Ах,  как я сожалею,  Луиза,  что мы с вами сейчас не среди беарнских
полей, где полно стогов сена...
     --  Вот как? -- еще  сильнее прищурилась она с  дразнящей улыбкой. -- И
что же со мной произошло бы в стогу беарнского сена?
     -- Черт знает что, милая Луиза, --  сказал д'Артаньян  мечтательно.  --
Черт знает что...
     -- Тс!  -- шепнула она,  став серьезной. --  Не дай бог, слуги услышат,
они возвращаются. Вы не знаете Бриквиля, он оставил шпионов...
     -- Луиза!
     --  Молчите, глупец, -- потребовала  она  настойчивым шепотом. -- Нынче
ночью  мне все  скажете... -- И  добавила  громко: -- Шевалье,  помнится, вы
обещали мне раздобыть роман некоего испанца...
     Д'Артаньян поклонился:
     --  Мадам, не  зря  говорится -- чего  хочет женщина, того  хочет  бог.
Посему я отправляюсь немедленно...
     По  его  небрежному знаку Планше подвел ему вычищенного должным образом
английского жеребца, и д'Артаньян прямо-таки величественно выехал за ворота.
     Правда, первым делом он направился не на  поиски лавки книготорговца, а
поехал на улицу  Кассет и приобрел там кожаный камзол, а также белое перо на
шляпу  --   по   меркам  той  эпохи  этого  было  вполне  достаточно,  чтобы
недвусмысленно обозначить свою принадлежность к гвардейской кавалерии.
     Если экипироваться должным  образом  было нетрудно,  то отыскать место,
где торгуют книгами, оказалось не в пример более трудной задачей -- подобных
заведений было тогда в Париже не в пример меньше, чем трактиров или зеленных
лавок. Даже иные коренные парижане задумчиво чесали в затылках.
     Наконец  после чуть ли  не  двухчасовых  плутаний  по улицам д'Артаньян
обнаружил искомое неподалеку от  Люксембургского  дворца и,  оставив коня на
попечение одного из вездесущих уличных мальчишек, храбро вошел внутрь.
     Он оказался в обширном помещении,  где  вдоль  стен тянулись  до самого
потолка  массивные книжные полки из мореного дуба, уставленные внушительными
томами в кожаных переплетах, иные -- с золотым тиснением. Было тихо и пусто,
только у конторки спиной к нему стоял незнакомый человек -- судя по висевшей
на  боку  шпаге, дворянин --  и  с  отрешенным видом  перелистывал  страницы
толстого фолианта.
     Увидев на незнакомце плащ мушкетеров короля,  синий с золотыми лилиями,
д'Артаньян ощутил себя собакой, нос к носу столкнувшейся  с  кошкой в  чужом
дворе.  Его  рука  невольно  дернулась  к  эфесу,   но  д'Артаньяна  смутила
необычность   места,  где  они  сейчас  находились.   Благолепная  атмосфера
учености, царившая в этом  величественном и тихом,  словно собор, помещении,
подействовала даже на задиристого гасконца.
     --  Что вам угодно, сударь? -- вежливо  осведомился пожилой человечек в
черном,  вынырнувший  неведомо откуда.  Он  смотрел  с  r`jhl видом,  словно
подозревал, что блестящий гвардеец забрел сюда по ошибке.
     Д'Артаньян с любопытством  принялся было  разглядывать красовавшиеся на
торговце  очки -- диковинную  новинку  по  тем временам, состоявшую  из пары
круглых   стекол   в   массивной  оправе,  удерживаемых  на   носу   сложным
приспособлением  вроде  щипцов, но  вовремя спохватился и  произнес с  видом
знатока:
     -- Видите ли, любезный... Мне нужен "Декамерон" синьора Боккаччио -- на
французском  языке,  понятно,  и  чтобы  он  был полный, со  всеми  днями  и
страницами...
     Он  впервые  в  жизни покупал  книгу и  потому отчаянно боялся  сделать
что-нибудь не то, но хозяин как ни в чем не бывало покивал лысой головой:
     --  Вам повезло, ваша милость,  у меня  как раз остался один экземпляр,
который вам обойдется всего в двадцать два ливра...
     "Интересно, а тут  торгуются или  как?  -- стал  лихорадочно размышлять
д'Артаньян. -- Двадцать два ливра -- это, пожалуй, чересчур... Ну,  а  вдруг
торговаться  в  книжной  лавке   категорически  не  принято  и  противоречит
дворянской чести? Черт побери, не обзаботился узнать заранее!"
     Он все же решил не торговаться, величественно кивнув:
     --  Благодарю,  милейший. Книгу  отошлете  на улицу Старой Голубятни  в
меблированные комнаты г-жи Бриквиль, для д'Артаньяна, кадета рейтаров...
     Он видел краем  глаза, что незнакомый  мушкетер при этих словах вдруг с
явным интересом поднял  глаза от  книги, разглядывая его украдкой, -- но и в
этом  опять-таки  не  было  пока  повода  для  ссоры.  А  потому  д'Артаньян
преспокойно продолжал:
     -- Вы хорошо запомнили адрес?
     -- Разумеется, ваша милость. Вы любите творения Боккаччио?
     -- Люблю ли? -- негодующе воскликнул д'Артаньян, нимало не кривя душой.
-- Да попросту обожаю! Надо вам знать, любезный  хозяин, что я  однажды имел
даже случай перекинуться парой слов с этим талантливым сочинителем!
     Мушкетер вдруг  засмеялся,  достаточно громко. Как  ни  сдерживал  себя
д'Артаньян, но этого было достаточно...
     --   Сударь!  --  сказал   он,  поворачиваясь  к   незнакомцу.  --   Не
соблаговолите  ли  сказать,  над  чем  это  вы  так  потешались,  чтобы  нам
посмеяться вместе?
     -- Ох