на сказку это ничуть  не похоже. Чуть  ли не  каждый  знатный и титулованный
господин обращается  с тобой,  как  с вещью,  которую может  использовать по
своему усмотрению и первой прихоти  в любой момент,  как стол или стул... --
Она тихонько  всхлипнула.  --  Когда  меня  в первый раз прямо  в  Лувре,  в
укромном уголке, затащил на кушетку человек, которого я не могу вам назвать,
мне казалось, что жизнь кончена,  что осталось  после всего  этого броситься
вниз головой в Сену... Но не  получилось, знаете ли.  Не хватило духа,  да и
грешно кончать с собой... Потом были другие. И все бы ничего, люди смиряются
и с  худшим,  но...  Я однажды оказалась не просто в постели,  а  в  спальне
королевы  Франции... Избавьте меня  от подробностей, это настолько  стыдно и
грязно, что  я ничего  больше не скажу... И герцогиня... Однажды она вызвала
меня к себе на  улицу  Вожирар  и затащила в постель настолько бесцеремонно,
что я до утра  потом проплакала... Самое  грустное, что  им это понравилось,
обеим  понравилось, что я так и не  смогла привыкнуть, что меня нужно  брать
чуть ли не силой... А  ведь  я --  обыкновенная женщина,  сударь. То, с  чем
смиряются  веселые девицы,  меня не прельщает.  Я хотела  бы иметь  друга...
вроде вас... но это совсем другое дело, правда? Когда ты замужем за старым и
бессильным чурбаном...
     -- Пожалуй, вы совершенно  правы,  Констанция,  --  сказал  d'Артаньян,
приятно польщенный кое-какими ее фразами. -- Это совсем другое  дело, вполне
житейское...
     --  Вот  видите,  вы  понимаете...  А  они  превратили  меня  в  шлюху,
вынужденную обслуживать  всех, кому этого только захочется. И все бы ничего,
бывает и хуже, но...  Надо  вам  знать, что королева  и  герцогиня де Шеврез
находятся...
     -- В весьма своеобразных  отношениях, -- закончил за нее д'Артаньян. --
Я знаю.
     -- Вот  и  прекрасно,  вы меня  избавляете от  грязных  подробностей...
Случилось  то,  что  частенько  случается  --   правда,  в   другом  составе
действующих лиц. Королева со временем  стала  предпочитать мое... общество и
совершенно  охладела  к  герцогине.  А  значит,  герцогиня  стала  понемногу
утрачивать влияние на нее...
     -- Черт побери! -- воскликнул гасконец. -- Насколько я знаю милую Мари,
она должна вас возненавидеть!
     -- Так и случилось,  шевалье,  -- печально  подтвердила Констанция.  --
Именно так  и случилось...  В конце концов  она  уже не смогла эту ненависть
скрывать,  особенно после того, как провалился заговор и она  не заняла того
положения, на какое рассчитывала... Позавчера  мы поссорились, и  она в лицо
мне заявила,  что непременно сживет со  света  за  то, что я оттеснила ее от
королевы, как она  выразилась. Она  судит  всех по  себе и полагает,  что  я
делала это нарочно, чтобы самой стать фавориткой и занять ее место...
     -- Типичный для герцогини ход мыслей, -- сказал д'Артаньян задумчиво.
     --  Ну  да, что мне  вам объяснять,  вы сами  уже  успели ее хорошенько
изучить  и  представляете, чего  от нее ждать... Как  по- вашему, я напрасно
паникую или мне грозит вполне реальная опасность?
     -- Вернее всего будет последнее, -- сказал гасконец.
     --  Вот видите!  Теперь,  смею  думать,  вы  понимаете  мое  положение!
Королева ни  за что  меня не отпустит от своей персоны... но чем дальше, тем
больше злится герцогиня. Если уж она вслух поклялась со мной рассчитаться...
     -- Дело серьезное, -- заключил д'Артаньян. -- Вам нужна помощь...
     --  Боже! --  порывисто  воскликнула Констанция  -- Значит, я в вас  не
ошиблась! Вы мне поможете!
     "Неплохо, -- подумал д'Артаньян холодно  и  отстраненно. --  Сначала ко
мне  перебежала  эта пикардийская  простушка, теперь в  сетях оказалась рыба
посолиднее. Пусть она и простая галантерейщица, но кое в чем может оказаться
просто  бесценной помощницей для кардинала. Это именно то, о  чем он говорил
-- застать  врасплох!  Нет  уж,  на сей  раз я не буду  ничего предпринимать
самостоятельно. Расскажу  обо  всем произошедшем  монсеньеру,  а  уж  он  со
свойственным ему искусством сможет придумать ход..."
     -- Вы поможете мне?
     --  Конечно,  -- сказал д'Артаньян. -- И не только я.  Видите ли,  есть
люди, не в пример могущественнее меня, которые  с превеликой охотой примут в
вас участие. Скажу вам больше: эти люди  способны защитить и укрыть вас даже
от гнева королевы, не говоря уж о герцогине де Шеврез...
     -- Я, кажется, понимаю. Это...
     -- Тс-с!  -- приложил  палец к  ее губам д'Артаньян, накрепко усвоивший
иные  кардинальские  поучения. -- Никаких имен! Даже у стен могут быть  уши!
Ваши слуги...
     -- Я их всех отпустила до утра.
     -- А ваш муж... Он, кажется, уехал?
     -- Да, его не  будет в  Париже еще самое малое неделю,  мы одни во всем
доме, если не считать вашего слуги...
     -- Ну,  он  малый надежный, -- сказал  д'Артаньян уверенно. -- И все же
избегайте  имен.  Достаточно знать, что я вам непременно помогу... Вот черт!
Завтра утром мне придется уехать...
     -- Надолго?
     -- На несколько дней, -- самым естественным тоном сказал д'Артаньян. --
В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно уладить дела с наследством.
Небольшое  наследство, признаться, но для гвардейца,  живущего исключительно
на жалованье, и это лакомый кусочек...
     -- Значит, вы не сможете мне помочь?
     -- Ну что  вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром, перед тем, как
пуститься в  дорогу, я  непременно поговорю  о  вас с... с  одним  серьезным
человеком.  И после  этого  все  ваши беды  и  треволнения закончатся, слово
дворянина и гвардейца кардинала!
     -- Боже мой, шевалье д'Артаньян, вы и не понимаете, какой  камень сняли
у меня с души...
     И очаровательная Констанция бросилась  ему на шею,  бессвязно шепча  на
ухо  какие-то  слова  благодарности,  плача  и  смеясь одновременно.  Гордый
очередной победой над известным противником -- пожалуй, он отплатил за улицу
Вожирар  быстрее,  чем  рассчитывал!  --  гасконец  даже не  сделал  попытки
разомкнуть обвившие его шею  две изящных ручки, усердно внушая  себе, что он
это делает не из каких- то там низменных причин, а  исключительно для пользы
дела,  ради того, чтобы не  спугнуть  чрезмерной  холодностью перебежчика из
вражеского стана, способного оказать воистину неоценимые услуги.
     Изящные  ручки  обвивали его  шею, прерывистый шепот щекотал ухо, прядь
пушистых волос упала  на щеку... Д'Артаньян  добросовестно попытался утешить
молодую  очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод  и  тягот. Он  и
сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что
в один прекрасный момент его собственные  руки, оказалось, действуют сами по
себе, будто  наделенные разумом  и  желаниями,  -- правая,  вот  те на,  уже
давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо
же,  не  только  с большой  сноровкой  расшнуровала  корсаж,  но  и  успела,
выражаясь  военным языком, провести самую энергичную  и тщательную  разведку
местности,   изучая  те  возвышенности,  которых  были  лишены  эти  чертовы
Нидерланды -- те Нидерланды, что относятся к чисто  географическим понятиям.
Констанция нимало ему не препятствовала, наоборот, прильнула к  его губам, и
надолго. А оторвавшись, жарко прошептала:
     -- Вот это  совсем  другое  дело...  Это то, чего я сама  очень хочу...
Отнесите меня в спальню, милый Шарль...
     Мало  найдется дворян,  способных  не выполнить тотчас  столь  ясный  и
недвусмысленный приказ, если  он  исходит от очаровательной молодой женщины,
не  питающей  монашеской  строгости нравов.  Таковы  уж  прихотливые зигзаги
мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной
фантазией. Какая-то частичка сознания напоминала д'Артаньяну, что он влюблен
в другую  и  всерьез, но, заглушая  этот слабый  голосок, уверенно прозвучал
извечный  мужской  пароль: "ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!",  поддержанный  могучим
девизом на невидимом знамени: "ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!"
     А  вскоре,  когда  он   опустил  красавицу  на  широкую,  основательную
супружескую  кровать,  стало  и вовсе  некогда  прислушиваться к  слабеющему
голоску совести,  заглушенному  более сильными  противниками --  молодостью,
бесшабашностью,  легкомыслием  и воспоминанием о том, что любимая женщина не
спешит  ответить  на  его чувства.  В  подобном положении оказывались тысячи
мужчин  с  начала  времен  -- и  наш  гасконец не  нашел в  себе  сил  стать
исключением.
     Она была хороша, пылка и покорна  всем  его  желаниям  -- и в полумраке
спальни,  освещенной  лишь  бледной  полосочкой лунного  qber`,  разыгрались
сцены, способные,  пожалуй, удручить  почтенного  г-на Бонасье,  несмотря на
высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой
жены  любовника,  чем  если  бы  она  и  далее  участвовала  в  политических
заговорах. Подобные пожелания высказываются  лишь для красного словца, а  на
деле ввергают говорящего в уныние...
     Однако  то, о  чем галантерейщик не  знал, повредить  его самочувствию,
безусловно, не могло. И  молодые  люди  со всем  нерастраченным пылом  долго
предавались, быть может,  и  предосудительным, но,  безусловно, естественным
забавам,  осуждаемым церковью и общественным  мнением далеко не так яростно,
как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и
даже коронованным...
     В прекрасной Констанции д'Артаньян нашел столь  великолепную любовницу,
что при  одной мысли  о  завтрашнем  расставании и  путешествии на  туманный
остров к извечным врагам Франции  становилось тягостно и  уныло. И потому он
продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа.
     Они лежали,  обнявшись, обессиленные и довольные, --  и, весь во власти
приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что  он, пожалуй, заслужит
благодарность   кардинала   за   столь   неожиданную   победу  над  коварным
противником.  Кое-какие   подробности  его  высокопреосвященству  нет  нужды
сообщать:  монсеньер  как-никак  -- духовное  лицо,  и следует соблюдать  по
отношению    к    нему    определенные    условности,    исключительно    из
благовоспитанности...
     -- Хотите вина, Шарль? -- спросила Констанция, проворно зажигая лампу в
изголовье постели.
     -- Честное слово, не хочется что-то, --  сказал д'Артаньян, решив таким
образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. -- Куда вы, останьтесь...
     Однако  Констанция  выскользнула  из  постели  и,   одернув   тончайший
батистовый пеньюар,  совсем  было  направилась  в дальний  угол  спальни,  к
столику, где стояла пара бутылок...
     "С  каких  это  пор  в  спальню  приносят  вино заранее,  еще не  зная,
пригодится ли оно?" -- трезво  подумал д'Артаньян, но тут же  забыл об этом,
всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая  красавица
в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на нее так, что
батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло...
     Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара.
     -- Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина...
     В  свете  лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул  на ее тонком
пальце. Она  попыталась высвободиться, но гасконец не пускал:  ощутив прилив
сил, он  твердо  намеревался,  оставив вино  на потом,  повторить кое-что из
случившегося недавно...
     Молодая женщина рванулась всерьез.
     Гасконец держал тонкую ткань крепко.
     Послышался тихий треск,  батист разорвался  и  сполз с  ее плеч, открыв
пленительное зрелище...
     Пленительное?!
     --  Боже милостивый!  --  вскричал д'Артаньян,  замерев  на  постели  в
совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце.
     На ее  круглом белоснежном плече гасконец  с невыразимым  ужасом увидел
позорную  отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, -- чуть  стертое,
но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было
не  французским -- во  Франции преступниц  метят  цветком  лилии, -- но  это
ничего не меняло...
     Констанция  обернулась  к  нему  уже  не  как  женщина  --  она  сейчас
напоминала  раненую  пантеру.  В  каком-то  невероятно  ясном  озарении  ума
гасконец вдруг подумал, что  никогда не видел ее плеч прежде, -- d`fe тогда,
в Лувре, когда  она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить
плечи...
     --  Ах  ты,  мерзавец!  --  прошипела  она  голосом,  мало напоминавшим
человеческий. -- Надо ж тебе было...
     Во мгновение ока подняв крышку стоявшей  рядом  с  лампой шкатулки, она
выхватила  оттуда  стилет  с длинным  тонким  лезвием  и,  переступив  через
окончательно  свалившийся пеньюар, бросилась  на  постель к  д'Артаньяну  --
обнаженная,   с   исказившимся  гримасой   нечеловеческой  злобы  лицом,   с
оскаленными зубами и горящими глазами.
     Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур  --  он
шарахнулся  к  стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем,
красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое...
     Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала
эфес шпаги -- перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый
предмет, он обрел толику уверенности -- и проворно выхватил клинок из ножен,
не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти.
     -- Я не виновата, -- сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. --
Надо ж было вам, Шарль... Ничего не поделаешь, придется вам умереть... Никто
не должен этого видеть...
     Она  надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный  момент для удара,
-- но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь,
приставил острие к ее груди.
     Ее ярость  была столь безоглядна,  что она в первый  момент  попыталась
добиться  своего  --  и  отодвинулась,  лишь   когда  острие  оцарапало   ее
белоснежную кожу и  пониже  ключицы  выступила алая капелька крови, набухшая
так, что стала величиной с карбункул на ее пальце.
     Констанция не  отказалась от своего  смертоубийственного замысла -- она
просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы  ее кривились,
лицо свело жуткой гримасой,  в  ярком свете лампы крылатый лев на плече стал
еще  более  четким,  хотя   с  ним,  несомненно,  долго  и  упорно  пытались
разделаться, свести какими-то притираниями...
     Гасконец   понял,  что  пора  самым   решительным  образом  плюнуть  на
предрассудки и  вульгарнейшим  образом спасаться  бегством --  добраться  до
нижнего  этажа, до  своей  комнаты,  где дверь запирается изнутри,  где есть
пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не  лгала в одном: что
дом пуст. Пребывай  сейчас поблизости какие-то ее сообщники,  они непременно
прибежали бы на шум -- но никто так и не вломился, и она никого не призывала
на помощь...
     -- Успокойтесь, моя красавица,  успокойтесь! -- воскликнул д'Артаньян с
обычной своей  насмешливостью, делая  финты шпагой.  -- Иначе я  нарисую  на
ваших  щечках  по  такой  же  крылатой  кошечке --  не  столь  мастерски, но
старательно...
     --  Чтоб  ты сдох!  --  крикнула  Констанция, стоя  на коленях  посреди
постели и яростно высматривая момент для удара.
     --   Неудачное  пожелание,  --  откликнулся  д'  Артаньян,  потихонечку
продвигаясь к самому краю постели, опуская с нее одну ногу, потом другую. --
Не в мои юные годы думать о смерти... Интересно, чей это герб, крылатый лев?
Что-то  такое  в  голове крутится...  Не  возьму  в толк,  где  это вас  так
украсили... Не подскажете, за что?
     -- Чертов гасконец!
     -- Удивительно  точное определение,  -- сказал д'Артаньян, мало- помалу
продвигаясь вдоль стены к выходу. -- Ничего не имею против, когда оно звучит
из  уст врага...  Эй,  эй,  поосторожнее, красотка!  Иначе,  богом  клянусь,
проткну, как утку на вертеле!
     Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду -- и он, нагой, как
Адам, упорно продвигался  к двери. Констанция следовала за ним на  некотором
расстоянии,  как сомнамбула, порой  пытаясь резким броском зайти  слева  или
справа,  -- но  гасконец, чьи  чувства  обострились  от смертельной  угрозы,
вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами.
     -- Напрасно, моя прелесть, -- хрипло выговорил он, поводя клинком. -- В
этой забаве тебе ни за что не выиграть.  Нет должного  навыка,  уж прости за
откровенность...
     -- Ты умрешь, скотина!
     -- Все  мы когда-нибудь  умрем, -- философски ответил д'Артаньян. -- Но
мне, откровенно  говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж
извини  на  худом  слове...  Стоять! Я  не  шучу!  Это не  тот случай, когда
гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем
чертям!
     Констанция  неотступно  следовала за  ним  растрепанной  фурией, высоко
подняв руку с кинжалом.
     -- Черт возьми... -- бормотал гасконец себе под нос, -- в чем-чем, а уж
в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я...
Что-то мне напоминает эта крылатая кошка,  определенно... Геннегау... нет, с
чего бы?  Ага!  Венеция! Клянусь спасением  души, Венеция! Это  венецианский
герб!
     Ее лицо,  и без  того страшное, исказилось вовсе уж  жутко,  и гасконец
понял, что определил верно.
     -- Волк  меня  заешь, красотка, со всеми потрохами!  -- воскликнул  он,
крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими  взмахами клинка, чтобы
удержать  эту фурию  от  новой  атаки.  --  Похоже, ты  в свое время неплохо
провела время в Венеции, и, судя  по старому клейму, в самые что ни на  есть
юные годы! Чем же  ты так допекла тамошние власти,  что они решили тебя этак
вот почествовать?
     --  Я до тебя  непременно  доберусь, мерзавец!  -- выдохнула Констанция
сквозь пену на губах. -- И до твоей девки тоже!
     --  Попробуй,   --  сказал  д'Артаньян   хладнокровно,   спиной  вперед
вываливаясь  в дверь.  -- Но предупреждаю, что кончится  это для тебя  самую
малость похуже, чем в Венеции...
     На лестнице было  темно, ее скупо освещал лишь серебристый лунный свет.
Упасть  --  значило  погибнуть,  Констанция  неотступно  следовала  за  ним,
показалось  даже,  что  в  полумраке  ее  глаза  светятся, как  у  волка  из
гасконских лесов.
     Осторожно  нащупывая  босыми подошвами  ступеньки,  морщась,  когда  их
щербатые  края царапали кожу,  держась  левой  рукой  за перила,  д'Артаньян
осторожненько спускался спиной вперед, время от времени вертя головой, чтобы
не застали  врасплох возможные сообщники. Но он достиг первого этажа,  так и
не увидев  никого  третьего,  -- положительно, она  не лгала, что  отпустила
слуг...
     Когда она увидела, что добыча ускользает, взвыла, как безумная.
     --  Мерзавец!  Негодяй!  Кардинальский  прихвостень!  С  кем ты вздумал
тягаться, гасконский дикарь? Вам все равно не выиграть -- ни вашему  чертову
Ришелье, ни тебе, ни прочим!
     -- Ого! -- с ухмылкой воскликнул д'Артаньян, заведя левую руку за спину
и нащупывая дверь прихожей. -- Что-то мне начинает казаться, что не в клейме
даже дело! Что ты мне наврала, будто раскаялась и хочешь  сбежать  от  своих
дружков-подружек! Не подскажешь ли, что задумала?
     -- Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! -- завопила
Констанция,  швыряя  в  него  случайно  оказавшимся  на  лестнице  цветочным
горшком.
     Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги,
ударившись о  дверь  его  квартиры.  Она чуть  ophnrbnphk`q|,  и  в  щелочке
показалось удивленное лицо Планше.
     -- Черт  возьми, ты точно что-то замышляла!  -- вскричал д'Артаньян. --
Слава Венеции! Да здравствует Венеция!
     И,  не теряя  времени,  проскочил  в  дверь,  вернее, протиснулся  мимо
остолбеневшего  Планше.  Оттолкнув  замершего  в изумлении слугу,  побыстрее
задвинул засов.
     -- Сударь... -- пробормотал заспанный слуга. --  Вы что, поссорил