ребенок ненавидит
строгого ментора,  с другой же -- чувствует себя за спиной Ришелье так уютно
и безопасно, что никогда не отважится с ним расстаться... Я много  думал над
сложившейся ситуацией  и  пришел к выводу, что действовать прежними методами
более  нельзя. Его  надо убить, черт побери!  Проткнуть, как каплуна,  благо
многие сделают это с превеликим удовольствием!
     --  Именно это я  вам и пыталась втолковать чуть  ли не  два года,  мои
прекрасные господа... -- тоном уязвленного самолюбия прервала его герцогиня.
     -- Мари, Мари...  Ну ладно,  вы были правы, вы светоч разума и здравого
рассудка,  а  мы  с  Гастоном  были  глупцами... Довольны вы  теперь?  Вот и
отлично.  Итак, дорогой  Арамис...  Всякий  заговор проходит  две  стадии --
разговоров  и  действий.  Разговоры  уже   позади.  Действия  вот-вот  будут
предприняты. Готовы ли вы в этом участвовать?
     "Интересно,  сколько  я проживу,  если  вдруг решительно  откажусь?  --
подумал   д'Артаньян.  --   Пожалуй,  ровно  столько  времени,  сколько  ему
понадобится, чтобы  броситься к двери и крикнуть вооруженных сообщников, так
как когда  человеку  предлагают  участвовать в таком вот дельце,  поблизости
непременно спрячут парочку вооруженных сообщников  на  случай непредвиденных
осложнений..."
     --  Господа,  неужели я  похож на  человека,  способного упустить такой
шанс?!  --  воскликнул  он  непринужденно.  --  Простите за прямоту,  но мы,
провинциальные рубаки  с пустым кошельком, просто вынуждены быть  циниками и
хвататься за любую возможность...  Я  хорошо  представляю, какие выгоды ждут
человека, оказавшегося на вашей стороне в таком вот предприятии...
     -- Боюсь, шевалье, вы не вполне представляете все выгоды  дружбы с нами
и верного служения нам... -- вкрадчиво сказал Гастон Анжуйский.
     -- Простите, принц? -- поднял бровь д'Артаньян.
     -- Весь вопрос в  том,  насколько далеко  простирается  ваш  цинизм, --
сказал Сын Франции с тем же коварным и хитрым выражением.
     -- Дьявольщина! -- воскликнул д'Артаньян. -- А  если я вас  заверю, что
он вообще не стеснен границами, рубежами и препятствиями?
     -- Он  мне нравится, черт возьми, --  сказал принц Конде. --  Не то что
все эти идеалисты,  с  ними  вечно хлопот  полон рот...  По-моему, вы можете
говорить с ним откровенно, принц. Во-первых, он жаждет сделаться персоной, а
во-вторых, вне  всякого сомнения, хорошо  представляет, чем для него чревата
измена, так  что нет нужды брать с него страшные  и прочувствованные клятвы,
которые люди циничные все равно нарушают без зазрения совести...
     -- Герцогиня,  --  в  приступе внезапного озарения произнес д'Артаньян,
повернув голову так,  что их лица почти соприкасались. -- Я  правильно понял
произнесенные  вами стихи?  Вы  ведь  не зря  упомянули,  что  смерть  будет
одинаково безжалостна и к Господину, и к Прелату... Сдается мне, охотники не
ограничатся одним зверем... Ваши замыслы направлены гораздо дальше. Выше,  я
бы выразился...
     --  Вы  видите  в  этом что-то  пугающее?  -- небрежным  тоном,  словно
случайно  положив  руку  на эфес шпаги,  осведомился  принц  Конде.  --  Или
категорически для вас неприемлемое?
     Д'Артаньян ощутил, как напряглась прильнувшая к нему cepvnchm, и понял,
что настал кульминационный момент.
     -- Быть может, я и  разочарую вас, господа, -- сказал он, -- но замысел
этот мне  не  кажется  ни  пугающим,  ни неприемлемым, а  только лишь крайне
выгодным.
     Брат короля  и кузен короля  обменялись быстрыми взглядами,  после чего
Конде медленно убрал руку с  эфеса.  Гасконец физически  ощутил, как ослабло
витавшее в воздухе напряжение.
     -- Я же говорила вам, что он подходит, -- сказала герцогиня.
     -- Что бы мы делали без вас, Мари... -- усмехнулся герцог Анжуйский. --
Дорогой  Арамис,  вам,  как  и многим  провинциалам,  наверняка  приходилось
охотиться?
     -- Конечно.
     -- И вы разбираетесь в охотничьих собаках?
     -- Неплохо.
     -- Вы воспитываете щенков, отбираете лучших...
     -- Случалось не единожды.
     Герцог Анжуйский прищурился:
     -- А случалось ли вам топить еще слепых щенков?  Тех,  из кого заведомо
не могло выйти никакого толку?
     -- Бывало, -- сказал д'Артаньян.
     --  Собственно говоря, этим нам и  предстоит заняться. Вполне возможно,
какой-нибудь чувствительной натуре утопивший хилого щенка собачник покажется
варваром и палачом -- но человек понимающий-то знает, что это делается не из
склонности к  мучительству,  а  ради  улучшения  породы...  пожалуй  что,  в
интересах  самого  щенка,  в  противном  случае  обреченного  на  болезни  и
прозябание...
     Д'Артаньян подумал мельком,  что  мнением  самих щенков, строго говоря,
никто  никогда  не интересовался.  Могло оказаться, что у  них имелась  своя
точка  зрения,  решительным  образом расходившаяся  с намерениями  владельца
псарни. Но  он промолчал:  как бы там ни было, в словах его  собеседника был
свой  резон -- в доме д'Артаньяна не раз топили слабых и болезненных щенков,
из  которых не могло  вырасти  ничего толкового,  и эта  печальная процедура
знакома каждому завзятому собачнику...
     Принц Конде сказал с мимолетной улыбкой:
     -- Поскольку нашему  другу  Анжу неприятно, да  и  не по-  христиански,
пожалуй  что,  обсуждать  некоторые  вещи, я  возьму на  себя  эту  нелегкую
обязанность, которую мы должны исполнить для блага  Франции...  Людовик  мне
родственник, но приходится повторить вслед за древним мудрецом, что истина в
данный момент дороже. Действительность же такова: быть может, во Франции нет
второго  менее приспособленного для роли короля человека,  нежели мой  кузен
Людовик.  Бывали в  истории  короли-тираны, подобно Людовику  Одиннадцатому,
бывали  короли-развратники вроде Генриха  Четвертого, но  они  при  всех  их
недостатках  были подлинными королями. Они  прав или, и не так уж плохо. Меж
тем  мой  кузен не  способен  управлять  решительно  ничем,  даже стойкостью
определенных частей тела... Да-да, вы зря  улыбаетесь, герцогиня!  Это  тоже
имеет огромное значение.  Франции нужен наследник, черт побери! Но мало  кто
верит,  что  его в состоянии смастерить  кузен  Луи. В кого он только  такой
удался, прах его забери? Довести  молодую, очаровательную  супругу до  того,
что  она  то вынуждена брать уроки любви у  нашей  очаровательной Мари,  то,
рискуя многим,  тайком пускать  к  себе  английского ветреника, который ее в
настоящую  минуту   и  охаживает...  Моя  чрезмерная  откровенность  вас  не
шокирует, любезный Арамис?
     -- Не  сказал бы, -- кратко ответил д'Артаньян,  легонько отстраняя под
простыней шаловливую ладошку герцогини.
     --  Отлично... Так вот,  хороший  охотник  всегда  знает,  какого щенка
следует побыстрее  утопить, потому что от него не будет rnkjs. А у  нас речь
идет  о королевстве! Наш  друг  Гастон, -- похлопал он по колену сидевшего в
напряженно-горделивой   позе  брата  короля,   --  совсем  другое  дело.  Он
решителен,  смел,  обладает  всеми  необходимыми  качествами  для  человека,
достойного занять трон.  Да и способность к производству здорового потомства
уже  доказал не  один  раз,  пусть  и, как  бы  это  деликатнее  выразиться,
неофициально... Самое пикантное, что законы королевства некоторым образом на
нашей стороне. Видите ли, Арамис, есть во французских законах такое правило:
если  король  по  тем  или  иным  причинам  не в  состоянии  исполнять  свои
обязанности -- или сам подпишет  соответствующий эдикт,  -- то  первый принц
крови,  в  данном случае Гастон,  может  объявить  себя Главным  Наместником
королевства... а  отсюда уже недалеко  и до  коронации.  У  меня найдутся  в
парижском  парламенте  люди,  которые  подкрепят  этот  закон  целой  грудой
комментариев и прочих юридических целесообразностей. Все будет законно...
     -- Значит, существует два заговора? -- спросил д'Артаньян.
     -- Ну разумеется.  Точнее,  внутри  одного существует еще и  второй,  о
котором знает не в пример меньше людей,  -- но вы отныне к ним принадлежите,
счастливец! Большая часть вовлеченных  в  заговор свято верит, что речь идет
только  о  том,  чтобы  прикончить кардинала в  одном  из его замков...  Вот
дурачье!  Как будто мы с  Гастоном только  тем и озабочены,  чтобы,  обжигая
собственные пальцы, таскать каштаны из огня для  кучки  напыщенных  дураков,
ненавидящих кардинала, чтобы они потом воспользовались в полной мере плодами
победы...  Нет  уж,  мы  в  первую  очередь  обязаны  думать  о  собственном
преуспевании...  и  о  благе  королевства,  разумеется,  --  поторопился  он
добавить с ханжеским видом.
     --  И  как это  будет  выглядеть?  -- спросил  д'Артаньян  с  искренним
любопытством.
     --  Довольно просто, -- заверил Конде. -- Сначала убьют кардинала  -- и
те из заговорщиков,  кто не посвящены в потаенное, вроде вашего командира де
Тревиля, с помощью имеющихся в их распоряжении средств обеспечат успех этого
благого дела, а такжеи умиротворение тех,  кто мог бы защитить кардинала или
после  его смерти повести  себя непредсказуемо. Ну,  а почти  в то же  время
будет приводиться  в исполнение  другой план. Мы  поднимем  верные  войска и
парижан, займем Бастилию, Арсенал, все городские  заставы, арестуем короля и
препроводим его  в надежное место.  Я  не  исключаю:  его  величество  будет
настолько  здравомыслящим, что  немедленно  же  подпишет  упомянутый  эдикт,
передающий права Главного Наместника герцогу Анжуйскому.
     -- Ну, а потом?
     -- Потом? -- переспросил принц Коиде с крайне примечательным выражением
лица, для  полного описания  которого понадобилось бы,  пожалуй, талантливое
перо синьора  Никколо  Макиавелли.  -- О,  потом нам остается  надеяться  на
божественное  провидение  и  одну из  тех случайностей, что  изменяют судьбы
государства и венценосцев...
     --  Сдается  мне,  я  слыхивал  о  таких  случайностях,  --  усмехнулся
д'Артаньян. -- Они -- а то и божественное провидение -- удачно проявили себя
в замке Беркли, а также в монастыре Сен-Клу и на улице Ферронри... [В  замке
Беркли в 1327 г.  тюремщики убили свергнутого английского короля Эдуарда II.
В монастыре  Сен-Клу  был убит  французский король  Генрих  III (1589), а на
улице Ферронри в Париже -- Генрик IV (1610).]
     Лицо принца Конде оставалось спокойным и безмятежным:
     --  Право, дорогой Арамис,  я не силен в  географии  и представления не
имею, где такие замки, монастыри и улицы и с какими событиями они связаны...
     Герцог  Анжуйский коротко хохотнул откровенно, косясь на  принца Конде,
и, не удержавшись, воскликнул:
     --  Принц,  я отношусь к вам  с искренним  восхищением и уважением!  Вы
великолепны!
     -- Честное слово, не пойму, о чем вы, господа,  -- ответил принц Конде,
выглядевший сейчас олицетворением невинности и  добродетели. -- Я решительно
не понимаю ни хода ваших мыслей, ни смысла ваших реплик... Когда я говорил о
божественном провидении, я  имел в  виду  исключительно то,  что король  наш
Людовик хил, слаб, болезнен, подвержен частым хворям  и приступам меланхолии
с  разлитием  желчи,  -- а  потому я  уверен, что долго  он не  протянет,  в
особенности если произойдут  события,  которые его крайне расстроят... Будем
уповать на бога, господа, и не более того! Все в руках божиих!
     -- Черт побери, я вами восхищен, любезный родственник! -- весело сказал
герцог Анжуйский. -- Великого ума человек, не правда ли, Арамис?
     -- О, вы мне льстите, Гастон, -- скромно потупился  принц. -- Ну что ж,
признаюсь, я неглуп -- и не более того... Что скажете, Арамис?
     Д'Артаньян произнес:
     --  Я  подумал  о  завидной  судьбе,  какая  меня  ожидает   при  смене
царствования...
     -- О,  на этот счет можете не беспокоиться! -- сказал герцог Анжуйский.
--  Будьте  уверены, я умею  ценить  верность... Вы можете  высоко взлететь,
шевалье, если не обманете наших надежд...
     -- Постойте, -- спохватился д'Артаньян. --  А какую роль вы отводите ее
величеству?
     --  Но это  же  ясно, -- сказал принц  Конде.  --  Роль ее  величества,
супруги  короля... Гастона. Некоторые наблюдения позволяют  думать,  что  ее
ветичество Анна Австрийская не будет удручена или испугана такой участью...
     --  Она быстро  почувствует  разницу,  -- заверил герцог,  самодовольно
крутя ус. -- Уж я постараюсь...
     Д'Артаньян подумал, что яснее нельзя и выразиться: даже Сын  Франции не
имеет права жениться  на  женщине, будь она хоть  королева,  при живом муже.
Значит, ее величеству предназначено овдоветь крайне быстро после претворения
в жизнь задуманного --  в полном  соответствии с правилами, царящими в среде
толковых охотников.
     -- Итак, вы согласны, шевалье? -- спросил принц Конде нетерпеливо.
     -- А разве в  моем  положении  принято  раздумывать? --  пожал  плечами
д'Артаньян. -- Располагайте мною, господа!
     --  Прекрасно,  --  сказал  Конде и  положил на  стол  тяжелый, приятно
звякнувший кошелек. -- Здесь триста пистолей. Вот подорожная на  имя шевалье
де   Лэга.  Рекомендательное  письмо  к  стат-  хаудеру  Нидерландов  Морицу
Оранскому [Статхаудеры -- правители Нидерландов после освобождения страны от
испанского владычества] -- поскольку вам предстоит ехать  в Нидерланды... о,
не в том смысле, какой под этим понимает наша очаровательная Мари, а в самом
прямом.  Письмо  --  на  тот  случай,  если  у  вас  возникнут  какие-нибудь
хлопоты...  Вы  мне  предстаете  молодым  дворянином-гугенотом,  вынужденным
бежать  из  страны  из-за  религиозных  преследований.  За  все  время,  что
существуют независимые  Нидерланды,  они  ни  разу  еще  не выдавали Франции
протестантов,  как ни настаивали порой наши посланники. Надеюсь, вы, с вашим
живым умом,  сможете при  нужде  прикинуться записным  гугенотом.  Чтобы  не
запутаться, проще всего объявить себя приверженцем какой-нибудь секты --  их
у протестантов  столько, что сам черт ногу  сломит. Главное, много и вычурно
ругать римского папу  и католическую церковь вкупе с инквизицией... Итак, вы
поедете в Нидерланды, в город Зюдердам.  Остановитесь  в гостинице  "Зваарте
Зваан". Запомните хорошенько, а если вылетит из памяти, помните хотя бы, что
по-фламандски  это означает  "Черный лебедь".  On-фламандски вы, конечно, не
говорите...
     -- Только по-испански.
     -- Что  ж,  и это  может  оказаться полезным  в  наших делах... Ничего,
многие в Нидерландах  знают  французский, тем более что  вам  там  предстоит
встретиться  как раз с нашими соотечественниками... Мы отправили  в Зюдердам
графа  де Шале, маркиза Талейран-Перигор.  Ему предстояло провести кое-какие
переговоры с испанцами -- вы, должно быть, понимаете,  что нам очень поможет
поддержка брата ее величества,  испанского короля... Испанцы дают  золото, а
если  понадобится, то  и  войско.  Ничего  не поделаешь, иногда без подобных
альянсов не обойтись,  это  политика, милейший Арамис, постарайтесь смотреть
на такие вещи с пониманием. Только  глупая чернь именует подобные соглашения
ужасными терминами  вроде "предательства".  Мы,  люди  политические,  должны
обладать более широким кругозором...  Де Шале или кто-то из его людей найдут
вас сами. Они скажут вам: "Мадрид и Зюдердам". Вы ответите: "Флери и Париж".
Вам покажут в точности такую монету, а вы предъявите свою...
     Он  положил  на столик рядом с пухлым кошельком  и свернутой в трубочку
бумагой   большую  золотую   монету   --   старинный   испанский  мараведис.
Присмотревшись,  д'Артаньян  увидел,  что  один  ее  край особенным  образом
вырезан  зубчиками, а в самой монете проделаны чем-то тонким и острым, вроде
кончика стилета, три дыры.
     --  Шале  расскажет  вам  об итогах  переговоров  и передаст письма, --
продолжал принц Конде. --  Вы, не медля после этого  ни  минуты, пуститесь в
путь  и привезете  их  Мари. Ну, а потом... Как старый  любитель каламбуров,
могу сказать, что у нашего  Луи не будет никакого "потом"  -- в  отличие  от
всех  здесь  присутствующих...  Удачи,  шевалье,  и  да  хранит вас  господь
всемогущий!
     Оба нежданных гостя поднялись и  тихо,  как призраки, покинули комнату.
Едва за ними затворилась дверь, герцогиня вскочила, подбежала к ней  и долго
прислушивалась. Вернувшись в постель, облегченно вздохнула:
     -- Нет, ушли. Не стали подслушивать отнюдь не из избытка  благородства,
а исключительно потому, что слишком для этого глупы...
     -- А что, они могли услышать что-то интересное?
     -- Вот именно, Арамис... -- Герцогиня прильнула  к нему, а  д'Артаньян,
слава богу, немного отдохнувший,  приготовился к долгому и пылкому поединку,
но Мари де  Шеврез,  сама  отстранив  его руку,  зашептала  на ухо  с крайне
серьезным видом: -- Надеюсь,  вы  не питаете к этим господам, что только что
ушли, любви? И не испытываете к ним преданности?
     --  Это  что,  какое-то коварное испытание? -- тоже  шепотом  отозвался
д'Артаньян.
     --  Арамис, я  считала  вас  умнее... Это  не  испытание,  а  некоторые
уточнения к планам, в  которые вас только что посвятили.  Ну подумайте сами:
если  внутри некоего заговора может существовать второй,  в который немногие
посвящены, почему  бы внутри второго не сложиться  третьему, о котором знает
еще меньше людей?
     -- Ах, вот оно что... Я начинаю понимать...
     -- И что же вы поняли?
     --  По-моему, эти господа не  взяли в расчет, что у королевы может быть
свое собственное мнение на все происходящее...
     -- Арамис, вы прелесть,  -- сказала герцогиня, щурясь. -- Если Гастон и
Конде не намерены таскать каштаны из огня для толпы не посвященных в главное
сообщников, то почему это должна делать для них наша милая  Анна? Здесь есть
одна пикантная подробность:  Гастону еще только предстоит  сделаться королем
или хотя бы Главным Наместником... Между тем  моя милая подруга  Анна -- уже
королева.  И если с  ее  незадачливым  муженьком и в  самом деле  произойдет
трагическая случайность, к чему ей делить  власть с Гастоном? Есть fe совсем
свежий пример: королева-мать Мария  Медичи  после  смерти Генриха Четвертого
правила Францией семь  лет безраздельно  и  единолично.  И  потеряла  власть
исключительно оттого, что достигший совершеннолетия Людовик с помощью верных
дворян  распорядился убить ее  фаворита... Но нашей Анне повезло не в пример
больше  --  у  нее пока что нет не только подрастающего  сына, но  и  вообще
ребенка... Она может править долгие, долгие годы... Вам объяснять, кто будет
стоять рядом с ее троном?
     -- Ну что вы, Мари...  -- усмехнулся д'Артаньян.  --  Я даже знаю,  кто
будет скрашивать ее одиночество в постели...
     --  Вы мне  льстите,  Арамис. Это для  нее был лишь  эпизод,  вызванный
неестественным целомудрием... Мужчин она любит больше,  чем женщин, хотя при
возникшем  желании  не  делает меж  ними  особой разницы... Отсюда  вытекает
дальнейший план действий: ну, например, подсунуть ей вас. Я же говорила, что
не  ревнива,  --  при  чем  тут ревность,  если  ставки так  велики?  Только
подумайте: если мы вдвоем будем  преданно служить ее  величеству и  днем,  и
ночью, мы станем силой, с которой никто уже не справится... Как считаете?
     -- Мари, у вас государственный ум, -- искренне сказал д'Артаньян.
     --  Рада,  что вы это  наконец  заметили, шевалье...  Я все  продумала.
Вдвоем  вы  возведем вокруг королевы неприступную  линию  обороны, благодаря
которой  появление  новых  фаворитов -- или  фавориток  -- будет  решительно
невозможно. Мы, черт побери, будем править королевством!
     -- А герцог и Конде?
     -- Ну  не думаете  же вы, что  они добровольно  согласятся уступить нам
столь  почетную  роль?  --  с  невинной  улыбкой  произнесла  герцогиня.  --
Просто-напросто нужно  постараться, чтобы  после  убийства  кардинала и... и
настигшего Людовика  божественного  провидения  тот самый случай, изменяющий
судьбы  держав  и династий,  быстренько настиг и  двух  наших  соратников по
заговору... Я  у