- Здесь Винтер рано или поздно может напасть на след.
     -- Я сама об этом успела подумать...  Завтра, если только в королевском
дворце все пройдет  гладко, вы со своими друзьями отправитесь  во францию, а
мы с Рошфором  поедем за север.  Заберем ребенка  и кружным путем вернемся в
Париж.  Вот-вот начнется  война, и англичанам будет гораздо труднее шпионить
во Франции, Винтеру в том числе.
     -- Война?
     -- Да. Наши войска вот-вот выступят под Ла-Рошель.
     -- Черт, вот славно! --  воскликнул  д'Артаньян. -- На  войне я  еще не
был, а ведь давно пора! В мои-то годы и не побывать на войне?
     -- Ну конечно,  -- тихонько  засмеялась она. -- Вы  в одиночку обрушите
пару  крепостных  башен,  вас увенчают лавровым венком,  вручат  маршальский
жезл,  и вы медленно подъедете к моему дому  на горячем боевом  коне, весь в
пороховой копоти, усталый и гордый,  и  я выбегу вам  навстречу, держась  за
ваше стремя, пойду следом, глядя снизу вверх сияющими глазами... Верно?
     -- Вечно вы насмехаетесь, -- сказал д'Артаньян, весьма сконфуженный, --
ибо,  надо  признаться,  нарисовал в  своем  воображении  картину,  довольно
близкую  к описанной  Анной.  -- Однако... Анна, а что  плохого  в том,  что
мужчина возвращается с войны победителем, а женщина радостно держится за его
стремя, выбежав навстречу с сияющими глазами?
     -- Ничего плохого.
     -- Отчего же вы...
     -- На войне еще и убивают, дорогой  Шарль. И далеко не все возвращаются
со славой. Я уже пережила одну утрату, не хотелось бы во второй раз...
     --   Ба!   --  воскликнул  д'Артаньян  со  всей  бесшабашностью   своих
девятнадцати лет,  великолепного  возраста, когда  слово  "смерть" предстает
чем-то далеким и отвлеченным,  всегда  настигающим других. -- Как  говорят у
нас в Гаскони -- нужно  только не произносить  слово  "смерть" вслух, и  все
обойдется. Знаете,  у нас есть старая легенда. Однажды один  рыцарь гулял по
кладбищу  и  увидел прекрасную златовласую  девушку.  Он  влюбился с первого
взгляда и предложил ей стать  его  женой. Она согласилась,  но попросила его
обещать, что в ее присутствии никогда не будет  произнесено  слово "смерть".
Он охотно пообещал, сгорая от любви...
     -- Вы забыли упомянуть, что в руке у нее была белая лилия.
     -- Вы знаете эту легенду? -- воскликнул д'Артаньян.
     -- У нас в Нормандии ее тоже рассказывали...
     -- Тогда  вы  должны знать, что было потом. Молодые жили  счастливо, но
однажды  приглашенный в  замок менестрель запел  грустную песню  о небесах и
смерти.  И прекрасная  жена  рыцаря  стала  увядать,  как цветок  от мороза,
становиться все  меньше  и тоньше,  пока  не  обернулась  окончательно белой
лилией.
     -- Вот именно, -- сказала Анна. -- "В смятении выбежал рыцарь из замка,
и во мраке ночи сыпались с неба лепестки белых как снег khkhi..."
     -- Все верно...  Но к чему я это веду? Не произнеси этот олух невзначай
слова "смерть", все так и осталось бы прекрасно!
     -- Это легенда, Шарль. А есть еще и жизнь... И она порой грустна.
     --  Не  надо о  грустном. Как-то незаметно мы  перескочили  на беседу о
смерти...
     -- Все из-за вашего  азартного желания отправиться на войну, будто  это
увеселительная  прогулка.  А я не хочу вас потерять...  потому  что я все же
люблю вас, Шарль...

     Глава шестая

     Невинный блеск алмазов

     Д'Артаньян давно уже успел убедиться на собственном опыте, что ожидание
-- пожалуй,  самая тягостная вещь на земле, уступающая только смерти. Однако
что  такое настоящее ожидание, мучительное и исполненное  тревоги, он  понял
только сейчас, прохаживаясь в  Саду прудов королевского дворца Хэмптон-Корт,
возле каменного столбика с каменной же фигурой геральдического единорога.
     Совсем  недалеко от  него сияли  мириадом свечей  высокие  окна дворца,
доносилась  музыка --  что же, это, по крайней мере,  свидетельствовало, что
бал продолжается,  как ни  в  чем не  бывало,  а  значит, Анна то ли  успела
совершить задуманное кардиналом  и остаться  незамеченной, то  ли не улучила
еще момента...
     Последнее  предположение   было   хуже  всего.  В  разгоряченном  мозгу
д'Артаньяна вихрем  проносились удручающие картины  полного и окончательного
краха:  вот  ее заметили  срезающей два из двенадцати подвесков,  то ли  сам
Бекингэм, то ли  окружающие,  вот  ее  влекут  в тюрьму,  в сырой  сводчатый
подвал...
     Он пытался успокоить себя напоминанием об очевиднейших вещах: даже если
кто-то  заметит  ее  проделку,  вряд ли свяжет это  с поручением  Ришелье, с
утонченным замыслом,  имеющим целью скомпрометировать королеву  Франции; все
это  могут   посчитать  обычной  шуткой  или  проказой  влюбленной  женщины,
возжелавшей  заполучить  какую-то  вещественную  память  о  своем   предмете
обожания,  -- примеры известны  и многочисленны как для мужчин,  так  и  для
женщин.  Наконец, здесь,  как  и  во Франции, не  принято бросать  в  тюрьму
знатных  дам по столь ничтожному поводу, как  кража подвесок на балу, и Анну
надежно защищает от многих неприятностей ее пол -- это с мужчинами, будь они
знатны,  принято  обходиться  гораздо  более бесцеремонно.  Знатных  дам  не
принято пытать  и заключать в  темницу -- для этого нужны не в пример веские
основания  --  например,  претензии  на престол,  как это было  с  леди Джен
Грей19, отравление мужа при  столь вопиющих обстоятельствах, как случилось с
матушкой  принца  Конде,  или  попросту  брак  с насолившим  всем фаворитом,
достаточно вспомнить о печальной участи Леоноры Галигаи...20
     Но от того, что он себе все это внушал, легче на душе не становилось --
они могли  предусмотреть не все, даже великий Ришелье не более чем смертный,
кто-то мог предупредить  Бекингэма, а он человек  злобный и мстительный, как
все слабодушные  авантюристы, взобравшиеся  на вершину не благодаря уму  или
способностям,  а  исключительно  с помощью  пронырливой  беззастенчивости  в
средствах...
     Потом его стало беспокоить другое -- показалось, что  он мог перепутать
условленное место, и Анна с Рошфором сейчас  тщетно ждут его совсем в другом
уголке  парка.  Сделав  над  собой  нешуточное  усилие, д'Артаньян  дословно
вспомнил их разговор перед отплытием из Лондона  -- нет, все правильно, речь
шла   именно  о  Саде  прудов,  где  когда-то  располагались   рыбные  садки
королевской кухни,  и thcsp`  единорога  была здесь  одна-единственная,  это
солнечных часов не менее полудюжины, потому их и не выбрал Рошфор в качестве
места встречи...
     Он  встрепенулся,  подался  вперед  --  но   это  оказалась  совершенно
незнакомая парочка,  весело болтая, она  удалилась в  глубину темных аллей с
намерениями,   понятными    даже   тому,   кто   по-английски    знал   лишь
одно-единственное слово "уиски"...
     -- Д'Артаньян...
     Он резко обернулся, от неожиданности хватаясь за шпагу, но тут же узнал
Анну  и  Рошфора, одетого  совершенно по английской моде  и  неотличимого от
лондонского светского повесы.
     -- Ну что? -- шепотом воскликнул д'Артаньян. Анна  молча подняла  руку,
разжала  пальцы. На  ее ладони  в ярком свете,  падавшем  из дворцовых окон,
невинно, чисто,  нежно переливались  радужными  отблесками  алмазы чистейшей
воды, числом около  дюжины  --  две  подвески,  крохотная  кучка  прозрачных
камней, сулившая  надменной  испанке,  королеве Франции,  немало  неприятных
минут. И  гасконец вновь подумал:  "Жалко, что нашего короля именуют Людовик
Тринадцатый, а не Генрих Восьмой -- все было бы иначе..."
     Он извлек заранее припасенный  замшевый мешочек, опустил в него  камни,
тщательно затянул шнурок и спрятал на груди почти невесомую ношу, на  других
весах, не имевших ничего общего с ювелирными, весившую неизмеримо больше.
     -- Лодка вас ждет? -- отрывисто спросил Рошфор.
     -- Да, разумеется. Я ее нанял до утра, и там Планше...
     -- Отлично. Немедленно уплывайте в  Лондон, а с рассветом отправляйтесь
в порт. Де Вард уже отыскал судно. Удачи...
     -- А вы?
     -- Мы отправляемся...  в то место, о котором я вам говорила, -- сказала
Анна, послав ему  взгляд, от которого  д'Артаньян  вновь оказался на седьмом
небе. -- До встречи в Париже, Шарль!
     Еще  миг -- и их уже  не  было, они  скрылись в одной из боковых аллей,
словно призраки.  Со  вздохом проводив  их взглядом, д'Артаньян оглянулся на
освещенные  окна  --  он  никогда  в  жизни  не  был  на  большом балу  и  с
удовольствием  вернулся бы в  зал,  но  дело  превыше  всего, и  приходилось
спешить...
     Чтобы сократить путь, он пошел не по широким, ярко освещенным  парковым
аллеям,  а  напрямик, где боковыми проходами, узенькими тропками меж высоких
стен  аккуратно   подстриженных  кустов,  а   где   и  напрямик,  лужайками.
Заблудиться  он  не  боялся  --  обширный  парк отлого спускался  к Темзе, и
д'Артаньян прекрасно видел десятки ярких огней на реке: увеселительные суда,
увешанные гирляндами  разноцветных  фонариков, тихо колыхались  на спокойной
глади  и  были  похожи  на  бесконечный  сияющий  сад, цветы  которого  тихо
колеблются от  дуновения летнего  ветра.  Отражения  огней переплетались  на
темной   воде   прекрасной  и  диковинной  паутиной,  ежесекундно   менявшей
очертания,  пронизанной отражением звезд небесных, и  это было  так красиво,
что д'Артаньян  охотно любовался  бы этим зрелищем до  зари, но его подгонял
долг.
     И все  же  он  резко  остановился,  прислушиваясь к непонятному  шуму в
кустах, -- что-то там было не так, что-то неправильно...
     Он сразу  отметил, что для куртуазной возни в густых зарослях, сколь бы
пылкой она ни была, шум  чересчур ожесточенный, словно там идет борьба не на
жизнь,  а на  смерть. Хрустели  ветки, слышалось  хриплое  дыхание. Яростный
возглас сквозь зубы, неясное бормотание...
     Опасаясь помешать каким-то  особенно уж разыгравшимся любовникам, стать
посмешищем в их, да и  собственных глазах, д'Артаньян колебался,  но все его
сомнения  развеял отчаянный женский  крик. Очень  похоже  было, что  женщине
зажимали  рот. Освободившись на  секунду,  она  попыталась было  позвать  на
помощь, mn крик тут  же оборвался  протяжным стоном. Вслед за тем послышался
мужской крик  --  словно от резкой,  неожиданной  боли.  Быть может,  жертва
укусила зажимавшую ей рот руку. Отчетливый звук звонкой пощечины...
     Не колеблясь более, гасконец вломился  в кусты и  оказался на небольшой
полянке.  Луна и  иллюминация  на реке  давали достаточно света, и  он сразу
убедился, что сбылись как раз худшие предположения...
     Некий  кавалер, одетый как  дворянин,  при шпаге  --  шляпа  с  пышными
перьями валялась тут же, -- как раз свалил женщину  в мох  и, хрипло бормоча
что-то сквозь зубы, одной рукой зажимал  ей рот,  а другой стягивал платье с
плеч,  прижимая к  земле  всем  телом. Судя по тому, как  отчаянно -- хоть и
слабо --  она отбивалась, никакими играми тут и  не  пахло, любому, кто хоть
немного разбирался в отношениях меж мужчинами и женщинами, с первого взгляда
было  ясно,  что  дама отнюдь  не  желает  отвечать  на  столь  бесцеремонно
навязываемые ей  ухаживания.  В чем  заключается  долг истинного  дворянина,
ставшего  невольным свидетелем подобного  зрелища, нашему гасконцу объяснять
не требовалось.
     Он достиг лежащих аккурат в тот самый момент, когда мужчина занес руку,
чтобы отвесить  женщине еще  одну пощечину, но д'Артаньян, ухватив его одной
рукой  за запястье, другой вцепился в пышный  воротник и одним рывком поднял
на ноги.
     Барахтаясь   в   стальных  объятиях   гасконца,   незадачливый  кавалер
возмущенно завопил что-то по-английски.
     -- Ни  словечка  не  понимаю из вашей тарабарщины,  сударь,  --  громко
заявил  д'Артаньян,  надежно  удерживая  наглеца  и уворачиваясь  от  пинков
вслепую,   точнее,  вульгарного  лягания.   --   Может   быть,   вы   умеете
по-человечески  говорить?  --  спросил  он,  вспомнив ученую  дискуссию  меж
слугами в трактире "Кабанья голова".
     -- Какого  черта?  --  заорал  незнакомец  на неплохом  французском. --
Убирайтесь отсюда,  болван! Что  вы  за  идиот такой?  Что  за  деревенщина?
Кавалер уединился с дамой, значит, мешать им не следует! Неужели непонятно?
     --  Простите, сударь,  --  твердо  сказал  д'Артаньян,  --  но  у  меня
сложилось  впечатление, что дама  отнюдь  не в восторге  от... столь азартно
сделанного  ей предложения.  Мне  показалось даже,  что  вы  подняли на  нее
руку...
     -- Катитесь к  черту! Это совершенно не  ваше  дело, французик!  Хотите
неприятностей? Они у вас будут!
     Д'Артаньян  стиснул покрепче  своего  пленника, надо сказать,  довольно
субтильного  телосложением, --  и  тот, охнув, обмяк  в надежной  гасконской
хватке. Глядя через его плечо, д'Артаньян громко спросил:
     -- Сударыня, вы тоже считаете, что я совершенно напрасно вмешался? Если
так, примите мои извинения, и я удалюсь, сгорая от стыда за  столь нелепое и
глупое вмешательство...
     --  О  нет,  сэр,  только  не  уходите! --  воскликнула  она в  испуге,
торопливо натягивая платье на плечи и приводя в порядок шнуровку корсажа. --
Вы ничуть не помешали, наоборот! Я... я вовсе не хотела...
     Присмотревшись к ней внимательнее, д'Артаньян обнаружил, что она совсем
молоденькая.  И довольно очаровательная -- синеглазая, темноволосая,  чем-то
неуловимо отличавшаяся от француженок.
     -- Вы  слышали, сударь? --  сурово спросил он  притихшего пленника.  --
Дама  выразила  свое мнение о происходящем  в предельно  ясных выражениях...
положительно, у нее на щеке след от пальцев! Вы ее ударили, скот  этакий. За
такое поведение у  нас  во Франции приглашают  немедленно обнажить  шпагу  и
встать в позицию... да и здесь, в Англии, думается мне, тоже... Ну-ка!
     С силой отпихнув пленника в сторону, он положил руку на эфес, cnrnb{i к
бою.  Однако  англичанин,  заслоняясь руками,  словно  бы  начисто забыл про
висящую у  него на  поясе шпагу. Он не то  чтобы  закричал -- заверещал, как
заяц:
     -- Как вы смеете, убийца! Стража! Стража! Я велю забить вас в  колодки,
в кандалы!
     "Черт возьми!  --  растерянно  подумал д'Артаньян. -- А вдруг  это  сам
король, ихний Малютка  Карл?  За  шпагу  не  хватается,  визжит,  как  баба,
колодками  пугает... Угораздило же меня! Пожалуй,  придется  уносить ноги со
всей возможной быстротой..."
     -- Как ваше имя? -- спросил он осторожно.
     -- Вам до этого нет никакого дела! В кандалы! Стража!
     -- Это лорд Перси Вудсток, -- сообщила юная незнакомка.
     --   Бьюсь  об   заклад  --   позор  фамилии,  --   сказал  д'Артаньян,
приободрившись,  когда услышал отнюдь  не  королевское имечко. -- Достаточно
взглянуть на его поведение...
     -- Кто  вы такой, чтобы читать мне нотации? --  завизжал милорд,  топая
ногами от  злости.  --  Убирайтесь и оставьте меня с этой жеманницей!  Богом
клянусь, она у меня быстро отучится кусаться!
     -- Гром вас разрази,  сударь!  -- сурово ответил д'Артаньян. -- В каком
хлеву  вы воспитывались, если  так  и  не поняли: подобным  образом  дам  не
завоевывают! Сударыня,  -- повернулся он к девушке. -- Быть может, проводить
вас  куда-нибудь,  где  вы  будете  избавлены  от  этого,  я  бы  выразился,
странноватого субъекта?
     -- Ах ты, скотина! -- заорал  лорд. -- Ты у меня насидишься в кандалах!
Эй, стража! Куда вы все провалились?
     И он  бросился  на д'Артаньяна с явным намерением  ухватить гасконца за
шиворот или иным образом, столь же не приличествующим дворянину со шпагой на
боку, решить их спор с помощью третьих лиц.
     Недолго думая, д'Артаньян,  уже видевший, что благородным поединком тут
и  не  пахнет, размахнулся  и нанес противнику могучий удар по скуле по всем
правилам английского кулачного боя -- он имел уже случай ознакомиться с этим
увлекательным зрелищем,  когда позавчера  на окраине Лондона был  свидетелем
доброй драки моряков с ремесленниками.
     Благородный лорд  кубарем полетел в мох,  где и остался лежать в полной
неподвижности.  Присмотревшись  к нему опытным глазом, д'Артаньян без  труда
определил, что его светлость, хотя и оглушен самым жестоким образом, явно не
собирается  пока что  покидать наш  грешный  мир, а значит, совесть гасконца
может быть спокойна...
     --  Проводить вас  во  дворец?  -- спросил  он,  видя, что  девушка уже
привела платье в  порядок и стоит, сохраняя  на  лице чуточку забавную смесь
гордости и прямо-таки детской обиды.
     --  Лучше  проводите  меня  к  пристани. У меня там  лодка. Что-то  мне
решительно разонравилось оставаться и далее  в этом дворце. Подумать только:
и это дворец шотландского короля... Ну да чего вы хотите от этих англичан...
     Она оперлась на руку д'Артаньяна и направилась бок о бок с  ним в глубь
аллеей.
     --  Англичане,  действительно, народ тяжелый  и крайне своеобразный, --
охотно  подтвердил  д'Артаньян. --  Я-то знаю,  насмотрелся... Постойте! Вы,
следовательно, не англичанка?
     -- Я из Шотландии, -- сказала девушка. -- Мое имя Джен Гленданинг... из
клана Аргайла.
     Д'Артаньян  впервые  слышал  это имя и совершенно  не представлял,  что
такое клан, но судя по тону,  каким девушка  это произнесла,  происхождением
таковым следовало гордиться.
     -- Меня зовут де Кастельмор, -- сказал он осторожно. -- Я из Франции...
Как вас только угораздило?
     -- Кто же знал?! -- сердито воскликнула она. -- Вудсток сказал мне, что
хочет показать одно чрезвычайно интересное местечко с dpebmhlh диковинами...
но когда мы оказались на той полянке, стал силой  добиваться  того, что мы в
Шотландии дарим исключительно по доброму согласию...
     -- Значит, я подоспел вовремя, -- удовлетворенно сказал д'Артаньян.
     --  Очень  вовремя для  Вудстока,  --  сказала  Джен  спокойно. --  Еще
немного, и ему пришлось бы познакомиться с кое-какими шотландскими обычаями,
я твердо намеревалась...
     Она  запустила  руку  за  корсаж,  и  в лунном  свете  блеснуло  лезвие
кинжальчика с позолоченной  рукояткой -- на  взгляд  д'Артаньяна,  отнюдь не
игрушки, способной вонзиться под ребро с самыми печальным последствиями.
     --  Ого! --  воскликнул он. -- Похоже, за шотландскими  девушками, если
они хоть чуточку похожи на вас, ухаживать крайне опасно...
     Джен покосилась на него и улыбнулась уже почти безмятежно:
     --  Крайне опасно  грубо ухаживать  за  шотландскими девушками. Во всем
остальном они ничем не  отличаются от прочих, и им также приятны благородные
ухаживания.
     -- Непременно это  учту,  если судьба занесет в  Шотландию,  --  сказал
д'Артаньян.  --  А позволительно ли  спросить: такие красавицы, как  вы, для
Шотландии -- исключение или правило?
     -- Мне трудно судить, поскольку  я --  лицо  пристрастное...  -- и  она
послала д'Артаньяну откровенно лукавый взгляд. -- Наверное, правило.
     --  Вы  невероятно  скромны, леди  Джен, -- сказал  гасконец. -- Мне же
представляется, что вы -- исключение...
     -- Хотите сказать, что все остальные шотландки -- уродины?
     -- Хочу  сказать, что  там  наверняка  много красавиц,  но  вы их  всех
превосходите...
     "И что мы за люди такие -- представители мужского рода? -- подумал он с
мимолетными угрызениями  совести.  -- Едва расставшись  с  любимой женщиной,
готовы язык чесать с первой встречной красоткой..."
     -- Вам все же следует поберечься, -- сказала она вдруг. -- Этот Вудсток
-- один из любимчиков герцога Бекингэма...
     --  То-то  я  и  смотрю  --  ухватки  у  него... --  сказал  д'Артаньян
понимающе. --  Оскорбляет  дам действием,  а вместо  того,  чтобы  за  шпагу
схватиться, как положено дворянину, стражей грозит...
     --  Я говорю вполне серьезно. Он человек злопамятный и мстительный. Мне
беспокоиться нечего -- в отцовском доме я буду  под надежной защитой, но вы,
сдается мне, человек здесь случайный и можете оказаться мишенью его мести...
     -- Дорогая леди Джен, -- сказал д'Артаньян. --  Вам известно, что такое
гаск