ыть довольно похожие на мои
подвески?
     "Я погиб, -- уныло  подумал д'Артаньян. --  В  самом прямом смысле. Она
мне никогда не  простит  этой  сцены,  этого унижения  своего.  Но  как  же,
господи?  Все  решилось в какой-то миг, а до  того она  всерьез  умирала  от
страха и стыда..."
     --  Ну, что же вы молчите, мой милый? -- ласково спросила королева.  --
Ах,  эти гасконцы с их фантазиями и яростным стремлением изменить свою жизнь
к лучшему... Я на вас не сержусь,  бедный мальчик,  вас толкнула  на ложь  и
подлог, надо полагать, эта ужасная гасконская нужда...  Не стоит вам пенять,
следует вам от души посочувствовать, как велит долг истинной христианки.  Но
позвольте уж вам заметить, любезный д'Артаньян, что вы вступили на скользкую
дорожку.  Если вы  не  одумаетесь  и не исправитесь, она  вас  может  далеко
завести...
     Д'Артаньян стоял,  безмолвный  и  потерянный,  прекрасно  понимая,  что
настала   его  очередь   терпеть   издевательства,   как  всегда  бывает   с
побежденными. Герцогиня, разглядывая его унылое лицо,  смеялась во весь рот,
а Анне Австрийской, сдается, только ее положение мешало разразиться громким,
вульгарным, торжествующим хохотом рыночной торговки. Все рушилось в недолгой
карьере д'Артаньяна -- в этом он уже не сомневался...
     На его счастье, за спиной послышался почтительный голос:
     -- Ваше величество, вот-вот начнется первый выход Мерлезонского балета,
вам пора...
     Одарив  напоследок  д'Артаньяна  невинным  и  ласковым  взглядом,  Анна
Австрийская мягчайше произнесла:
     -- Шевалье, запомните все, что я вам  говорила, честное слово, я пекусь
в  первую  очередь  о вашем же благе. Невыносимо  видеть, как  столь молодой
человек ступил на стезю порока... Постарайтесь срочно исправиться...
     И она,  с помощью герцогини прикрепив аксельбант к плечу, величественно
прошествовала к двери. Герцогиня, проходя мимо д'Артаньяна, ослепительно ему
улыбнулась и прошептала:
     --  Кто  тебе  мешал,  дурачок,  выбрать  правильную сторону?  Сам  все
погубил...
     Когда  они  остались  втроем,   д'Артаньян,  боясь  взглянуть   в  лицо
кардиналу, растерянно пролепетал:
     -- Ваше высокопреосвященство, клянусь вам, что...
     Капитан де Кавуа вежливо подтолкнул его локтем в бок, и гасконец умолк.
Он   поднял   взгляд  и  затрепетал,  увидев  Ришелье   таким  --  кардинал,
прислонившись затылком к стене,  полузакрыл глаза, его вмиг осунувшееся лицо
как  две  капли  воды  походило на  беломраморную  маску.  Столь  неожиданно
обрушившийся  удар  был слишком  силен  даже  для  этого железного человека,
привыкшего с достоинством встречать превратности судьбы.
     --  Не  клянитесь,  д'Артаньян,  --  сказал кардинал  полушепотом. -- Я
нисколечко в  вас не сомневаюсь.  Вы  сделали все, что было  в  человеческих
силах, и  даже  более того...  Свою часть плана вы  выполнили блестяще. Зато
кто-то другой не выполнил до конца свою, в этом нет никаких сомнений...
     Капитан де Кавуа тихонечко, осторожно произнес:
     -- Она до последнего мига не знала, доставят ли ей подвески...
     -- Вот именно,  -- произнес кардинал тем же отрешенным полушепотом,  не
меняя позы. -- Я  решительно отказываюсь видеть в происшедшем козни нечистой
силы, а следовательно, остаются люди...  Есть только одна разгадка: Бекингэм
успел  заказать точную копию двух недостающих подвесков, и  кто-то  опередил
вас, д'Артаньян, буквально на минуты...
     -- Это все те несколько часов, что я из-за Винтера потерял в тюрьме! --
горестно воскликнул д'Артаньян. -- Они-то все и решили! Дело было так...
     --  Вы расскажете  мне  об этом потом, --  сказал  кардинал голосом,  в
котором помаленьку стала проступать прежняя  твердость. --  Поедемте отсюда,
нам  нужно,  не  откладывая,  обдумать  все  промахи  и  найти  виновного...
успокойтесь, д'Артаньян,  я же сказал  только что, лично к вам у меня нет ни
малейших  претензий,  вы  свою часть выполнили блестяще:  это кто-то  другой
поплатится, не  перехвативший  вовремя  ее  гонцов...  --  Он  впервые после
ошеломительного  удара   попытался  улыбнуться,  и  это  у  кардинала  почти
получилось. --  Не унывайте, господа,  проигранные сражения еще  не означают
проигранной войны...

     Глава двенадцатая,

     в которой события несутся вскачь, словно пришпоренные

     -- В  конце  концов  они  меня задавили  числом, -- рассказывал Каюзак,
выглядевший вполне здоровым и бодрым. -- Прибежало еще с дюжину, стали с ног
валить, вязать...  Пришлось бросить этих, что я прижимал к  стене скамейкой,
--  от  них все  равно  не было никакого  толку, сомлели, глаза закатили,  о
пощаде уже  не орали... Взялся я за эту дюжину,  и, доложу вам, друзья  мои,
дело пошло  славно:  они  у lem  порхали  по комнате, что твои бабочки... Но
дюжина -- это и  есть  дюжина, а там  еще слуг  набежала немеренная  уйма...
Короче говоря, они меня связали по рукам и ногам  и первым делом обшарили  с
ног до головы, так, что  я извертелся от щекотки. Терпеть  не  могу щекотки,
признаться.  Ничего не  нашли и бросили  в подвал,  говоря меж собой, что на
следующее утро представят господину губернатору для скорого и  справедливого
суда...  Один,  мерзкого  такого  облика, принялся меня допрашивать,  упорно
называя д'Артаньяном...
     -- Говорил  я  вам! -- воскликнул  д'Артаньян, обращаясь к де Варду. --
Они приняли его за главного, за меня!
     -- Вот именно,  -- подтвердил  Каюзак.  -- Я, конечно,  не  стал  этого
прохвоста  разубеждать,  что я  не д'Артаньян,  --  к чему?  Вы тем временем
далеко могли ускакать... Всю  ночь я провалялся  в этом проклятом подвале на
голом камне, бока отлежал...  А  утром  все  переменилось,  как  в волшебной
сказке. Пришел хозяин "Золотой лилии", весь  из себя трясущийся от страха. И
стал  меня молить  о милосердии таким  униженным голоском, что я его даже не
стал бить, когда он меня развязал...  Знаете, что было утром? Эти  полудурки
отправились-таки к губернатору  докладывать с  восторгом,  что  поймали-таки
этого самого  злостного фальшивомонетчика,  только оказалось, что губернатор
ни сном,  ни духом не ведает ни  о  ком  подобном,  никто  ему  не  присылал
указаний ловить и вязать... Понимаете, это все тот тип, что меня допрашивал:
он  нагрянул  к амьенским  судейским,  представился  чиновником  из  Парижа,
обязанным  поймать  фальшивомонетчиков,  и  те,  дураки  набитые,  дали  ему
переодетых солдат,  оказали всяческое содействие... А может, они и не дураки
вовсе...  Когда прискакал  гонец  от  кардинала  и взялся  за расследование,
похоже было по некоторым их обмолвкам,  что у того типа все же были при себе
какие-то бумаги с печатями, предписывающие оказывать всяческое содействие...
Это  как-то  больше похоже  на  правду --  в жизни не встречал простодушного
судейского, который поверит на слово чиновнику, пусть даже из Парижа, но  не
предъявившему никаких бумаг...  Они крутили  и вертели, не признавали прямо,
кто подписал его бумаги, но и не говорили, что бумаг не было...
     -- Это-то понятно,  -- с горькой усмешкой сказал де  Вард. --  Ручаться
можно, что бумаги  были подписаны ее величеством. А судейские  из Амьена, не
будь дураки, быстренько смекнули, что их  не просто  обвели вокруг пальца, а
втянули  без их ведома в интриги меж  королевой  и кардиналом. И, оказавшись
меж молотом и наковальней, предпочли прикинуться тихими идиотами...
     --  Примерно так говорил мне и гонец кардинала, -- сказал Каюзак. --  В
общем,  хозяин  трясся от страха  и  молил не предавать  его злой смертушке,
потому что он ни в чем не виноват, он, изволите ли видеть, и предполагать не
мог, что это не мы фальшивомонетчики, а чиновник из Парижа фальшивый...
     -- И вы не отвесили ему хотя  бы парочку оплеух?  -- с  неудовольствием
спросил д'Артаньян. -- Стоило бы...
     --  Друг  мой,  я  человек  добрый  и  отходчивый,  --  сказал  Каюзак,
значительно подмигивая.  --  Не  по-христиански  угощать оплеухами  беднягу,
послужившего бессознательным орудием злых  сил...  Но поскольку  моя доброта
все же не  безгранична, я выставил ему условие:  и его собственная продувная
физиономия, и его гостиница  останутся в целости  и сохранности, но за это я
перед тем, как пуститься в путь, отобедаю в его трактире за его счет...
     -- И он,  я полагаю, согласился? -- сказал д'Артаньян. -- С его стороны
это было неосмотрительно.
     -- Весьма, -- поддержал де Вард. -- Уж если Каюзак обедает...
     -- О, вы преувеличиваете мои скромные возможности, -- сказал Каюзак. --
Конечно,  я  старался изо  всех  сил,  проголодавшись за  ночь  b подвале  и
испытывая нешуточную жажду,  а кроме того я пригласил к  столу человек шесть
проезжих дворян, потому что больше всего на свете после дуэлей люблю хорошую
компанию за столом... Но все равно, как мы ни старались, у хозяина  осталось
в целости еще почти половина винного погреба и половина съестных припасов. У
него очень уж обширный винный подвал, да и припасов немало...
     -- Представляю себе это пиршество, -- расхохотался д'Артаньян. -- Он не
пытался повеситься, потеряв половину вин и съестного?
     -- Поначалу он  выказывал такое намерение, -- кротко ответил Каюзак. --
Но я объяснил ему,  что самоубийство, особенно через  повешенье, -- смертный
грех, недостойный  истинного  христианина...  а кроме  того  напомнил, что в
случае его  скоропостижной смерти обязательно  будет  назначено следствие, и
судейские непременно доедят и допьют все, с чем не справились я и мои гости,
но,  как  и мы,  не  заплатят  ни грошика, а значит, вдова будет разорена...
Хозяин внял моим доводам и  отправился биться головой  о стену...  Ну,  а  я
отправился в Париж.
     --  Честное  слово, я вам даже завидую, -- сказал  де Вард. -- Со  мной
никаких приключений  не  произошло:  --  я  отправил  Любека  купить  лошадь
где-нибудь поблизости и, отлежавшись пару часов под дубом, поехал в Париж...
     -- И  прибыли  как раз  вовремя,  чтобы узнать о нашем поражении...  --
горько усмехнулся д'Артаньян.
     -- Вам совершенно незачем  казнить себя, -- сказал де Вард серьезно. --
Кардинал  прав: вы сделали все, что могли. Виноваты те, кто не перехватил на
дороге этого чертова Атоса...
     -- Значит, это все-таки был Атос?
     --  Никаких сомнений.  Он  миновал  три  засады,  чудом  ускользнул  из
четвертой, во время  которой был сбит с коня Арамис... но все же прорвался в
Париж и опередил вас буквально на несколько минут.
     -- Это все Винтер,  -- сказал д'Артаньян сквозь зубы. -- Чертов Винтер.
Не веди он своей собственной игры, не попади я в тюрьму  на несколько часов,
мы бы их непременно опередили...
     -- Что толку предаваться  унынию, если ничего нельзя изменить?  Мы  еще
попытаемся сквитаться. Главное, прошло уже три дня, а мы все еще живы...
     --  Да, это  большое достижение,  если  учесть,  что  мы  имеем дело  с
мстительной испанкой...  --  сказал  д'Артаньян серьезно. --  Мы  живы,  его
высокопреосвященство остается первым  министром...  Мне казалось той  ночью,
что он навсегда потеряет расположение короля...
     --  Вы плохо знаете короля, -- усмехнулся де Вард. -- Меня, конечно, не
было в ратуше во время достопамятной сцены, но в Париже я живу дольше вашего
и на кардинальской службе состою не первый  год... Вы всерьез полагаете, что
король  поверил  оправданиям  супруги?   Он,  конечно,  сугубо  между  нами,
изряднейшая тряпка, но это не означает, что  он глуп. Он, конечно же, многое
понял, но доказательств у него не было... Не переживайте, д'Артаньян. Партия
не окончена. Во-первых, охлаждение меж  королем и королевой  давно перешло в
настоящее  отчуждение,  во-вторых, королева  еще  долго  будет оставаться  в
тяжелом  и  неопределенном  положении,  поскольку  до сих  пор  не исполнила
основной долг всякой замужней женщины, а  уж тем более королевы -- не родила
наследника... В-третьих,  она вряд  ли  сможет резко отказаться  от  прежних
привычек,  и  рано или поздно кардинал  отыщет  способ...  Черт, где  же это
хваленое вино?
     -- Пойду потороплю их, -- сказал д'Артаньян, вставая из-за стола.
     Прежде чем войти в соседнюю комнату, где  старик Нуармон переливал вино
в кувшины,  он  остановился  в  коридорчике,  достал из  кармана письмо  и в
десятый раз перечитал с колотящимся сердцем несколько строчек.
     "Дорогой  Шарль!  Мы  вернулись  благополучно,  и вскорости  я  с  вами
непременно  увижусь.  Пока  же  посылаю дюжину  бутылок божансийского  вина,
купленного  по  дороге.  Оно  великолепно,  сами  убедитесь.  Как  только  с
известными  вам  делами будет  покончено, я тут же пошлю  вам  приглашение в
гости. Любящая вас Анна".
     Поцеловав листок, д'Артаньян спрятал его на груди. Несмотря на позорный
проигрыш, он  с самого утра находился в  прекраснейшем  расположении духа --
как  только  посыльный  принес корзину  с вином  и запечатанное  письмецо от
Анны...
     Он уже  три для  как обосновался  в  новой квартире на улице Феру  -- в
доме, выбранном с величайшим тщанием, после того, как о хозяине были собраны
все необходимые справки с помощью одного из секретарей Ришелье отца Анжа.
     На сей раз  д'Артаньян  был совершенно уверен, что не встретит  никаких
неприятных сюрпризов.  Хозяин  дома, отошедший от  дел пожилой стряпчий, жил
главным  образом  в  своем именьице  под Парижем, оставив дом  на  попечение
одного-единственного, столь  же  старого  слуги  Нуармона. Поскольку  от дел
почтенный судейский чиновник отошел более  десяти  лет  назад, он не имел ни
малейшего  касательства к  нынешним  придворным интригам  и  не держал ничью
сторону.  Кроме  того,  у него не  было ни  родных, ни друзей,  державших бы
чью-то   сторону.  Одним  словом,   до   появления  д'Артаньяна  в  качестве
квартиранта оба  обитателя дома на  улице Феру были так же далеки от текущей
политики, как если бы обитали на Северном полюсе.
     Дом  был  небольшой, д'Артаньяну  сдали второй этаж, а первый оставался
тихим  и  запустелым,  поскольку  там  обитал  один  лишь  Нуармон,  субъект
добродушный  и безобидный,  с одной-единственной  страстишкой -- заливать  в
свою утробу  все спиртное, что только подвернется  или неосмотрительно будет
оставлено  в  пределах  досягаемости  вытянутой   руки.  Впрочем,  в  глазах
д'Артаньяна  эта привычка  не была  таким уж  особенным  недостатком -- если
только слуга, разумеется,  не покушался на его  собственный винный погребок,
который он начал уже закладывать.
     Вот  и сейчас было  опасение,  что  Нуармон,  вызвавшийся помочь слугам
переливать вино  из  бутылок в графины, воспользуется моментом, но учитывая,
что старик оказался  под бдительным присмотром сразу трех расторопных малых,
не  стоит  особенно  уж  беспокоиться.  Пожалуй,  можно будет  оставить  ему
стаканчик, когда они там все закончат...
     Д'Артаньян резко распахнул дверь в кухоньку.
     И остановился на пороге.
     Старый Нуармон лежал лицом вверх, ногами к столу, все еще сжимая в руке
глиняный стакан, остекленевшими глазами уставясь в потолок, на перекрещенные
темные  балки.  Один  из графинов  валялся рядом, разбившийся на  мельчайшие
осколки. Лицо старика было мраморно-белым,  во множестве усеянным маленькими
красными точками... Больше никого в кухоньке не было.
     Только когда  за  спиной у  гасконца затопотали шаги,  он осознал,  что
издал жуткий вопль...
     Де  Вард,  опомнившийся  первым  при  виде  этого  печального  зрелища,
решительно прошел  в кухоньку и,  присев на корточки, долго разглядывал лицо
покойника.
     -- Минут десять назад  он  был  здоровехонек...  -- потерянным  голосом
произнес д'Артаньян. -- Я заглядывал на кухню...
     Де Вард наклонился и, почти прижавшись ноздрями ко рту покойника, долго
и сосредоточенно нюхал воздух.
     --  Ядом пахнет? --  с замиранием  сердца  спросил  д'Артаньян, пытаясь
вспомнить что-то чрезвычайно важное.
     -- Пахнет вином, -- протянул де Вард, не оборачиваясь к нему. -- Rnk|jn
вином. Судя по  положению тела, он налил себе стакан  и выпил, все еще держа
графин в одной руке, -- горлышко все еще зажато у него в ладони...
     Д'Артаньяну стало  неуютно и холодно, словно по комнате хлестнул  порыв
тугого морозного ветра.
     --  Я  вспомнил, -- сказал он, по-прежнему не в силах превозмочь озноб.
--  Анна...  ее  муж умер  при точно  таких  же обстоятельствах, но никто не
доказал отравления...
     -- Как  и  в  нескольких похожих случаях,  за последние  пять-шесть лет
приключившихся в  Париже,  Руане,  Нанси  и  Орлеане,  -- произнес  де Вард,
медленно выпрямляясь. -- Одни только подозрения...
     --  Ну  да,  я помню!  --  громыхнул  Каюзак,  радуясь случаю  вставить
словечко. -- Мне рассказывал отец Жозеф, кардинал как-то просил его написать
по всем  этим смертям подробный отчет  --  ведь если мы имеем дело  с новым,
неизвестным  способом убийства, то его нужно изучить. Я помню...  Всегда эта
смерть была  кому-то выгодна -- уставшие  ждать наследники,  ветреная жена и
тому  подобное,  --  и  всякий раз лекари  оказывались бессильны  определить
отравление... Отец Жозеф искал хоть какие-то следы, но ничего не добился...
     -- Позвольте! -- вскричал д'Артаньян.  -- Но ведь это Анна прислала мне
это вино...
     Де Вард поднял на него внимательные, холодные глаза:
     -- Вам это достоверно известно?
     -- Корзинку принес ее слуга...
     -- Вы его видели прежде у нее?
     -- Н-нет... Но  я не знаю в  лицо всех ее слуг... Собственно, в  лицо я
знаю  одного Лорме...  Но он  ведь передал письмо, написанное ее собственным
почерком! Вот оно!
     Каюзак и де Вард переглянулись. Граф покачал головой:
     --  Д'Артаньян, д'Артаньян... Вам,  помнится,  рассказывали о  мастерах
подделывать чужую руку, любой почерк... У кардинала в  задних комнатах сидит
один неприметный человечек... Почему вы решили, что  он один на свете, такой
вот умелец?
     Д'Артаньян растерянно и зло ударил себя кулаком по лбу:
     -- Господи, мне же рассказывал Рошфор... Что же это...
     -- Яд, -- сказал  де Вард  кратко. -- Тот  самый  яд, уже  не раз  себя
проявлявший во Франции... и, вы правы, однажды даже в  Англии. Почему  вы не
рассказали мне сразу про то, как к  вам попало вино? Вас же предупреждали об
осторожности, а вы  едва не погубили нас  всех... Нет  сомнения, яд  во всех
бутылках...
     Д'Артаньян обернулся, заслышав  какой-то странный  звук. Оказалось, это
Планше, стоя в  дверях в компании Любека и Эсташа,  форменным образом лязгал
зубами от страха, бледнея на глазах, как и его собратья.
     -- С-с-дарь... -- пролепетал он. -- Значит, мы чудом отделались...
     -- Ты собирался пить мое вино, бездельник? -- прикрикнул д'Артаньян.
     -- С-самую малость, з-за в-ваше здоровье... Только я собрался пригубить
малость,  как пришел  Нуармон  и  сказал,  что  хозяин  зовет  меня  вниз...
Оказалось, он то же самое сказал Эсташу с Любеном...
     --  Чтобы  самому без  помехи опрокинуть пару стаканчиков, -- убежденно
сказал де Вард. -- Грех так говорить, но старый  прохвост своей смертью спас
наши жизни...
     -- Но кто? -- вскричал д'Артаньян. --  Кто мог  выкинуть с  нами  такую
шутку?
     --  Право  же, задайте вопрос полегче, -- нахмурился де Вард. -- Думаю,
господа, нам следует...
     Он замолчал, увидев новое  лицо. В дверях стоял Лорме, седовласый слуга
Анны, и  смотрел  на д'Артаньяна с  такой  оторопью и  страхом, словно видел
перед  собой нечто  диковинное и ужасное, mhj`j  не способное  находиться  в
нашем мире. От этого взгляда у гасконца вновь пополз холодок по спине.
     --  Что  стряслось, любезный  Лорме?  --  громко  спросил  он,  пытаясь
наигранной бравадой тона рассеять то страшное напряжение,  в котором они все
пребывали. -- Вы  что, испугались трупа? Если вспомнить,  сколько  народу вы
отправили на тот свет, такая чувствительность поистине...
     -- Вы живы,  сударь? -- произнес Лорме с невыразимым  удивлением. --