прошедшем рысью... отдохнувшем у этого
самого  дерева  самую  чуточку...  всадник  спрашивал, можно ли  купить  тут
коня...  сказать  по  правде,  сударь,  он  больше  походил  на   переодетую
женщину...  да, голосок определенно женский... вот только что проехал здесь,
сударь,  вороной  весь в  мыле, не на  шутку притомился...  шатался вороной,
вот-вот с ног грянется...
     -- Стойте!  --  воскликнул  д'Артаньян,  натянув  поводья, и  его  конь
шарахнулся, храпя.
     На обочине лежал вороной -- вытянув шею, оскалив зубы, уже бездыханный.
     -- Похоже, ей пришлось идти дальше пешком... -- ощерясь  по- звериному,
продолжил гасконец. -- Вон там виднеются дома...
     -- Это Грамартен, --  сказал Рошфор, выплевывая пыль. -- Городок совсем
маленький, лошадей на продажу  там  вряд  ли сыщешь... а вот гостиница,  мне
помнится,  есть... Вперед,  д'Артаньян,  вперед!  Черт, мой  конь решительно
отказывается сделать хоть шаг...
     -- Мой тоже.
     -- Привяжите  к дереву! --  Подавая  пример, Рошфор спрыгнул с  седла и
торопливо обмотал поводья своего коня вокруг ветки. -- Пусть отдохнут, можно
добежать и пешком!
     Они  кинулись  к Грамартену, до которого  было  не  более четверти лье.
Первого  же  встречного,  попавшегося  им  на  пути,   Рошфор  беззастенчиво
сграбастал за воротник и проговорил, запыхавшись:
     -- Не проходил ли тут королевский мушкетер?
     Прохожий, судя по виду, обыкновенный горожанин, к тому же не отмеченный
печатью особого ума, пожал плечами:
     -- Это вы  про  кого, милсдарь? Проходили тут  всякие,  но ни одного  с
мушкетом... Чего не было, так это мушкета...
     С превеликим терпением Рошфор продолжал:
     -- На нем должен быть синий плащ с крестом и лилиями... Короткий такой,
спереди и сзади -- кресты с лилиями...
     -- Чего-то было  похожее, -- сказал провинциал, старательно почесывая в
затылке. --  Только  плащ  на  нем  был  почти  что и  не  синий, пропылился
насквозь. А шитье, верно вы говорите, вроде  креста с лилиями... Если вы его
имеете  в виду, так он проходил.  Дал мне монету и спросил  насчет продажных
лошадей. Юнец  совсем,  голосок  звонкий,  чисто женский. Ну,  я  ему сказал
чистую правду: продажных девок у нас с  полдюжины сыщется, потому что  живем
поблизости от  большой  дороги  и  в  них  частенько бывает  нужда  у господ
проезжающих,  а вот продажных лошадей  на данный момент не имеется...  Тогда
юнец порасспрошал,  как ему пройти к  гостинице, я  подробно  объяснил -- за
пистоль-то  как не  услужить  со  всем прилежанием?  Он и  пошел прямиком  в
"Корону Франции"...
     -- Где это?
     Горожанин  замялся, явно рассчитывая заработать и на  этих путниках, но
Рошфор яростно встряхнул его, крикнув:
     -- Служба кардинала!
     -- Так  бы  и  сказали, милсдарь... --  Местный житель  мгновенно  стал
прикидывать,  куда  бы  ему  скрыться  от  сложностей  большого  мира, столь
неожиданно обрушившихся  и на эту глушь. -- Пойдете вон  туда, где свиньи  в
пыли валяются, повернете налево мимо вывески  бочара -- вон там бочка на ней
нарисована -- и через сотню шагов упретесь прямехонько в "Корону Франции"...
Милсдарь,  у нас  тут не  предвидится  никакой войны?  Чтоб  успеть  убежать
чтоб...
     Не ответив, они пустились в указанном  направлении. Оказалось,  местный
тугодум не соврал и направил их прямехонько в гостиницу.
     Имея дело с  одним-единственным противником, опасным главным образом не
оружием, а тем, что  подсыпает в питье, не следовало тратить время на долгий
осмотр и разведку. Они  вошли в гостиницу,  не отряхнувшись от пыли, и, едва
хозяин  заспешил навстречу  с приторной  профессиональной  улыбкой,  Рошфор,
ухватив его за горло, загнал в угол, сказал тихо, но внушительно:
     -- Ни единого звука,  иначе прикончу.  Служба кардинала. Где  мушкетер?
Где  мушкетер  в  синем плаще,  я  тебя  спрашиваю?  Отвечать коротко  и без
путаницы, иначе  гостиницу  спалим, а  самого  именем кардинала вздернем  на
воротах...
     --  Помилосердствуйте,  господа...  -- прохрипел хозяин тихонько.  -- Я
добрый католик, к чему такие приступы?
     -- Где мушкетер?
     -- Никакой это  не мушкетер, а переодетая девица...  Но коли она платит
полновесными пистолями, какая мне разница?
     -- Где она, спрашиваю?
     -- На втором этаже, под номером семь...
     -- Одна?
     -- Ну конечно. Велела подать еды, вина  и не беспокоить. Просила срочно
раздобыть  коня,  обещала  заплатить  сверх  меры,  и  я послал  парнишку  в
Верюссак, это пол-лье отсюда... Там-то хватает лошадиных барышников...
     --  Понятно, -- сказал Рошфор.  -- А  теперь прячься куда-нибудь и сиди
тихо, как мышь,  если ты и  впрямь добрый католик. А если  станешь орать или
попробуешь помешать...
     --  Господа,  господа!  Всячески готов  содействовать... Может,  мне  с
мушкетом внизу постоять?
     -- Сказано тебе, спрячься и не  мешай!  -- шепотом прикрикнул Рошфор, и
они с д'Артаньяном стали тихонечко подниматься по лестнице.
     Осторожно попробовав дверь седьмого  номера, Рошфор  распахнул ее одним
толчком, и они ворвались внутрь.
     Констанция проворно вскочила  с  постели  --  она так и не сняла сапог,
лишь  сбросила  пропыленный  мушкетерский  плащ,  --  кинулась  к  окну,  но
д'Артаньян загородил  дорогу,  схватил  девушку  за  плечи  и  что  есть сил
оттолкнул в  угол. Она  упала, но  тут  же выпрямилась,  ненавидяще  сверкая
глазами.
     Так  и  стояла в  углу,  словно наказанный школяр:  прямая, красивая, с
рассыпавшимися   волосами,   в  распахнувшейся  мужской   рубашке.  Как   ни
удивительно,  она  оставалась  столь  же  очаровательной,  ярость  вовсе  не
исказила ее прелестного личика,  а вот рубашка сползла с  круглого плеча,  и
д'Артаньян отчетливо  рассмотрел  полустертую морду крылатого  венецианского
льва, зверя святого Марка. Рошфор произнес с ледяным хладнокровием:
     -- Я вижу, моя дражайшая супруга, вы не испытываете и тени расположения
к законному мужу? Ваши глаза  так  холодны, хотя мы не виделись десять  лет,
госпожа графиня...
     Лицо  Констанции  осталось  почти  спокойным.  Она  ответила  столь  же
холодно:
     -- Прошло слишком  много времени, дорогой  супруг, и мои чувства к  вам
успели увять...
     -- Интересно, они были когда-нибудь?
     -- Ну  конечно  же,  нет,  -- усмехнулась  она  одними  губами. --  Но,
помнится мне, я полгода щедро платила вам за имя и титул, чуть  ли не каждую
ночь... Нельзя же сказать, что вы  вовсе не получили никакого  удовольствия,
граф? К вам это тоже относится, д'Артаньян...
     -- И все же вы преспокойно собрались меня убить...
     Констанция улыбнулась:
     -- Ну что было делать, если вы  мне мешали, граф? Уже тем,  что жили на
свете...
     -- Поразительно, -- хрипло произнес  д'Артаньян. -- Она ведет себя, как
ни в чем не бывало, ей все нипочем...
     -- А чего вы от  меня ждете, шевалье? -- спросила Констанция. -- Что я,
по-вашему, должна делать?
     -- Покаяться в грехах...
     --  Простите,  но  ни  один из  вас  не  является  духовным  лицом,  --
произнесла она с нескрываемой издевкой.
     Подняла  руку  --  на  указательном  пальце  блеснул  огромный  красный
карбункул --  и преспокойно запахнула рубашку, прикрыв  заклейменное плечо и
грудь.
     -- Я ее сейчас убью... -- задыхаясь от ярости, проговорил д'Артаньян.
     --  Вы  уверены,  сударь,  что у  вас это  получится? -- обольстительно
улыбнулась молодая женщина.
     Д'Артаньян выхватил шпагу  до половины -- и убрал руку с  эфеса, отчего
клинок мягко скользнул назад в ножны...
     У него не поднималась рука. Будь это мужчина... О, будь это мужчина! Но
перед ним стояла слабая женщина, пусть  даже убийца самого дорогого на свете
существа...  Он  не мог.  Рука не  поднималась. Дворянин  из  Беарна  не мог
вонзить клинок с сердце молодой, красивой женщины,  выглядевшей столь слабой
и беспомощной, -- даже зная все о ней, не мог... Слишком многое мешало.
     Простонав сквозь  зубы  от бессильной  ярости,  он увидел  в ее  глазах
холодное торжество.
     -- Ну что ж... -- произнес он зло. --  Что ж... Мы отвезем вас в Париж,
к королевским судьям...
     -- Вот как? -- выгнула она бровь. --  И в чем же вы, господа,  намерены
меня обвинить?
     -- Вы отравили столько людей...
     --  Да  ну?  -- улыбнулась  Констанция.  -- И  у вас,  конечно же, есть
почтенные,  внушающие  доверие свидетели, самолично видевшие,  как я кого-то
травила?  Нет, в  самом  деле?  А  вот  мне  отчего-то  думается,  что таких
свидетелей у вас нет...
     -- Вы похитили Анну Винтер...
     -- Я? -- ее взгляд был безмятежен. -- А кто меня там видел?
     -- Вы держали ее под замком...
     -- Не я, а эти омерзительные монахини.
     -- Вы отравили ее...
     -- Кто  это видел? Господа, вам следует хорошенько подумать, прежде чем
ставить меня  перед судьями, иначе вы рискуете изрядно оскандалиться и, чего
доброго, сами окажетесь перед судом за  клевету. -- Она медленным  движением
достала  спрятанный  на  груди свернутый в трубку  лист бумаги, уже знакомый
д'Артаньяну. -- Прочесть вам, что здесь написано, или вы помните и так?
     -- Помню, -- глухо сказал д'Артаньян. -- Еще как помню...
     -- В таком случае, господа, вам следует убраться...
     -- Подождите! -- вскричал д'Артаньян. -- Есть еще двоеженство, cp`t все
расскажет...
     -- Бог ты  мой! -- наигранно вздохнула она. -- Прошло десять лет, кроме
графа, не осталось ни одного свидетеля, все перемерли, и кто докажет теперь,
что это не сам  граф в приступе безумия выгнал меня однажды из дома? У  него
бывали  иногда приступы наследственного безумия, ничего удивительного, что я
боялась  возвращаться  и  вынуждена была скитаться  столько  лет  под  чужим
именем, опасаясь его мести...
     --  Замолчите, д'Артаньян, -- произнес Рошфор  глухо, отрешенно.  -- Вы
уже должны понять выбранную ею тактику защиты...
     -- Разве эта тактика плоха? -- живо воскликнула Констанция. -- Ручаюсь,
что  при полном  отсутствии свидетелей  и  с  помощью  королевы мне  удастся
очиститься от любой напраслины, которую вам будет угодно на меня возвести...
     -- Есть еще суд божий, -- тем  же отрешенным голосом проговорил Рошфор.
-- Вы о нем не подумали?
     --  Ну  что  же, уповайте на  то, что  он  меня когда-нибудь  покарает.
Посмотрим...
     -- Вы не поняли, Камилла, -- сказал Рошфор, медленно приближаясь к ней.
-- Я говорю о суде божьем, который состоится здесь и сейчас...
     Резким,  неожиданным движением он  сорвал с ее пальца большой старинный
перстень и отступил назад. Осмотрев драгоценность, удовлетворенно кивнул:
     -- Ну да, конечно.. Запасы еще велики... Видите?
     Д'Артаньян кивнул. Под пальцами Рошфора,  отыскавшими крохотный шпенек,
камень сдвинулся в сторону,  и  открылось углубление, заполненное мельчайшим
зеленоватым  порошком. Опасаясь дышать в ту сторону, чтобы яд не  разлетелся
по комнате, граф вернул камень на место. Сказал уверенно:
     -- Д'Артаньян, наблюдайте за ней, чтобы не сбежала, часом...
     Он отошел к столу,  где  на  подносе стоял  нетронутый  обед,  заслоняя
поднос  спиной,  недолго  повозился там. Звякнуло стекло,  забулькало  вино.
Потом стало тихо. Рошфор, опершись руками  о столешницу, сосредоточенно ждал
чего-то. Наконец  он обернулся,  держа  в обеих  руках два  бокала, до краев
наполненных прозрачно- алым бургундским.
     -- Вот и наступил суд божий, сударыня, -- сказал он невозмутимо. --  Вы
прекрасно знаете,  что  ваш яд растворяется в  любой  жидкости,  не  оставив
видимого осадка или  другого  следа. В одном бокале  -- отравленное  вино, в
другом -- обычное. Вам предоставляется полное право выбрать себе один из них
и выпить, не обязательно до конца, я не столь скрупулезен...
     Она отпрянула, ее глаза расширились:
     -- Вы с ума сошли? Я не буду...
     -- Будете, -- сказал Рошфор спокойно и даже  чуть  грустно. Он поставил
бокалы на стол, вынул из ножен шпагу и, вытянув руку,  упер острие в  ямочку
под  ключицей Констанции. Его рука  нисколечко не дрожала. -- Клянусь богом,
клянусь всем,  что  для меня свято: если вы  не станете пить, я  проткну вас
этой шпагой. У д'Артаньяна не поднимается на  вас рука, а вот у меня,  милая
супруга, поднимется... Я ударю вас не  в сердце, не рассчитывайте,  я нанесу
вам  пару-тройку  ударов в  живот. В  таких  случаях, поверьте  многолетнему
участнику  дуэлей  и  битв, человек  умирает  далеко не  сразу,  а  долго  и
мучительно от загнивания воспаленных кишок... Это не  самая приятная смерть,
уверяю вас...  Поторопитесь.  Я  считаю  про  себя  до  десяти, потом  начну
колоть...
     Они  мерились  взглядами   так   яростно   и  долго,  что  д'Артаньяну,
наблюдавшему   эту   сцену   с  замиранием   сердца,  послышался  даже  лязг
скрестившихся клинков.
     -- Я досчитал до десяти, милая женушка, -- произнес Рошфор.
     И отвел острие от лица Констанции, нацелив  его ей в живот.  Она быстро
спросила:
     -- А если бог будет на моей стороне?
     --  Если  вы  осушите  бокал и останетесь после  этого  живы, вы уйдете
отсюда  невозбранно,  куда только пожелаете, -- сказал Рошфор  медленно.  --
Клянусь дворянской честью, а эту клятву я не нарушу даже ради вас. Итак?
     -- Отойдите в сторону, -- сказала Констанция.
     -- Хорошо. Только не пытайтесь бежать.
     -- И не подумаю!
     На ее лице играл отчаянный азарт, тот самый, что д'Артаньян столько раз
наблюдал за игорными столами, -- азарт лихого и беззастенчивого ловца удачи,
готового поставить на кон все, что угодно, вплоть до собственной жизни...
     -- Ну что  же, -- сказала  Констанция быстро, звонко, с запылавшими  от
волнения  щеками,  лихорадочно  блестевшими  глазами, невероятно красивая  и
пленительная в эту минуту.  -- В  конце концов, выбор богат -- пятьдесят  на
пятьдесят... Не поможет бог, поможет дьявол...
     Ее рука почти  не дрожала,  когда она протянула ее  к  бокалам --  двум
прозрачным  пузатым бокалам из  прозрачного хрусталя,  до краев  наполненным
рубиновым,  под  цвет  ее  карбункула,  бургундским.  Какое-  то  время  она
колебалась,  тонкие  пальцы метались от бокала к  бокалу,  словно вспугнутые
птицы.
     --  Будьте вы прокляты, оба! -- резко  вскрикнула она. -- И  да поможет
мне Сатана!
     В следующий  миг  она схватила со стола  правый  бокал, поднесла  его к
губам и  выпила содержимое единым  махом.  Обернулась к ним  --  прямая, как
тростинка, очаровательная, с  разметавшимися волосами, блестевшими  глазами,
словно  освещенными изнутри адским  пламенем, принадлежавшая когда-то  обоим
этим мужчинам, порочная и прекрасная  Камилла де  Бейль, Констанция Бонасье,
Катарина...
     Невыразимая  гримаса  исказила  ее  лицо  --  и  вот  она  уже  падала,
подламываясь в  коленках,  запрокидываясь  назад, и  д'Артаньян  видел,  как
исчезало с  ее лица  что-то  неуловимое,  то,  что  и  зовется жизнью,  как,
оставаясь  столь  же синими и глубокими, гасли  ее глаза,  как  ее затылок с
глухим  стуком ударился  об пол,  но  ей  было  уже  все  равно, ей было  не
больно...
     Он не ощутил злорадства, видя,  как на  глазах  бледнеет  ее  лицо, как
покрывается россыпью крохотных алых точек, -- одно только опустошение, как у
того древнего гасконского рыцаря, выбежавшего ночью из замка...
     Прошло невероятно много  времени, прежде  чем  он смог  пошевелиться  и
открыть рот.
     -- Рошфор, --  сказал он  смятенно. -- Нужно было всецело полагаться на
небеса... Вы  же поклялись своей честью, вам пришлось  бы  отпустить  ее  во
исполнение обещания, если бы она выпила безобидное вино...
     Лицо   Рошфора  напоминало  мраморную  маску,  не  уступавшую  белизной
нетронутому зимнему снегу в горах Беарна.
     -- Ни в одном бокале не было безобидного вина, д'Артаньян, -- сказал он
тихо.
     Гасконец долго смотрел на него, оцепенев.
     -- Быть  может,  это  несовместимо с  дворянской честью  --  хотя,  как
знать... -- сказал Рошфор. -- Быть может,  бог меня когда-нибудь покарает за
то,  что  я  дерзнул  устраивать  судилище  от  его  имени... Но, оказавшись
когда-нибудь  перед лицом божьим,  я  обязательно произнесу:  "Господи, твоя
воля, но  я не  видел другого способа остановить это чудовище..." И пусть он
судит не по грехам  нашим, а on милосердию своему. Один  бог не обманывает и
не обманывается... Вы считаете, что я не прав, д'Артаньян?
     Вместо  ответа гасконец порывисто  схватил его  руку и пожал  ее, вновь
почувствовав,  как  слезы  ползут  по  щекам, туманя  взгляд,  и  все вокруг
расплывается -- убогий  номер  провинциальной  гостиницы, мертвая женщина на
полу, жесткое лицо его друга...
     ...  Анну  похоронили на небольшом  провинциальном  кладбище в  городке
Можерон, возле  церкви Сен-Мари. Но ничего  на этом не кончилось: когда они,
все четверо, молча покидали погост,  у  входа  д'Артаньян увидел  незнакомых
всадников в синих плащах.
     Передний  сказал,  дождавшись,  когда  гасконец  выйдет  за  ограду,  с
освященной земли:
     --  Я  -- граф де  Коменж, капитан  гвардии  королевы. Именем короля вы
арестованы, шевалье д'Артаньян. Позвольте вашу шпагу.
     -- Извольте, -- сказал гасконец, медленно снимая перевязь через голову.
-- Не объясните ли причину?
     -- Причину  вам  объяснят  в  Париже,  куда мне велено  вас  немедленно
доставить, --  сказал  де Коменж вежливо. -- Откровенно говоря, я не знаю ее
сам.
     -- Мои друзья...
     -- Приказ касается только вас одного.
     -- Ну что же, друзья мои, -- сказал д'Артаньян, оборачиваясь и прощаясь
выразительным  взглядом  с Рошфором,  Каюзаком  и де  Вардом.  --  Я выходил
невредимым из стольких переделок, что  не особенно беспокоюсь и на этот раз.
А впрочем... Впрочем, теперь мне все равно...
     И,  прежде  чем  сесть в седло заботливо подведенного  к  нему коня, он
оглянулся, на  кладбищенскую ограду  и  кресты  за ней,  в глубине  души  не
уверенный, что когда-нибудь увидит их еще.

     Глава семнадцатая

     О справедливости королей

     --  Меня не зря называют Людовиком Справедливым,  -- сказал король, его
христианнейшее величество. --  Могу  вас заверить, шевалье  д'Артаньян, если
есть доводы в пользу вашей невиновности, они непременно будут выслушаны.
     --  Я  думаю, трудно будет  подобные доводы найти, --  тихо  произнесла
королева.
     -- И тем не менее, сударыня, мы обязаны выслушать и оправдания наряду с
обвинениями, -- сказал король с некоторой скукой на лице.
     Д'Артаньяну показалось, что его величество  не особенно и заинтересован
в любом исходе  дела,  как бы оно ни обернулось. Ясно было, что король вновь
пребывает в тенетах  скуки.  Он  ненавидел супругу по  известным посвященным
причинам, а на  д'Артаньяна  определенно злился  за приснопамятный эпизод  в
ратуше. "Он  простить мне не может, что я  не оправдал его надежд  тогда, --
подумал гасконец. -- Ему непременно, как многим слабодушным людям, требуется
веское основание.  Не  хватает решимости  своей  волей  казнить опостылевшую
супругу,  будь она хоть трижды виновна, как делал Генрих Восьмой Английский,
или  попросту  развестись  с  изменницей,  как  поступил   Генрих  Четвертый
Наваррский,  -- просто оттого,  что  такова  монаршая  воля,  не  подлежащая
обсуждению и не  требующая никаких таких  веских оснований и мотивов. Бог ты
мой,  кто  нами  правит...  Но  любой  другой  из  известных  мне  наперечет
претендентов   будет  еще  хуже,  хотя  бы  оттого,   что  в  гордыне  своей
вознамерится  обойтись   без   кардинала   Ришелье,   единственной   надежды
Франции..."
     Он   стоял,   печальный   и   повзрослевший,  устало   глядя  на  этого
megm`whrek|mncn человека, почти ровесника, который как человек  не значил, в
общем, ничего, а вот как символ значил столь много, что это перевешивало все
другие соображения.  Страха  не  было. Была совершеннейшая  пустота в  душе,
частица которой навсегда осталась на провинщь