кое вот  чудо природы,  женщина с бородой, самолично видел такую на
ярмарке в  Руане, но  я уверенности ради проверил его с другого конца, и то,
что там нащупал, на женскую  принадлежность вовсе  не  похоже. Разрази  меня
гром, это доподлинный  мужчина! Вот только  какого черта он  напялил  одежду
монашки,  и  что он  вообще делает  в  женском  монастыре?  Будь  ему лет на
двадцать поменьше, можно  было  бы подозревать романтическую интригу,  но он
что-то не похож на хитроумного влюбленного! Эй ты, прах тебя побери! -- и он
встряхнул  пленника  так, что  у  того громко  лязгнули зубы. --  Что ты тут
делаешь,  прохвост? Только  не пытайся  меня уверить, что  тебя зовут сестра
Жюстина и ты посвятила себя господу...
     Пленник молчал, затравленно глядя из-под густых бровей.
     --  Черт  возьми,  некогда  разводить  с  ним  церемонии! -- воскликнул
д'Артаньян.
     --  Ваша правда, -- сказал Рошфор. -- Каюзак,  поставьте его на грешную
землю, но  покрепче держите за шиворот,  чтобы не вздумал сбежать.  Вот так,
благодарю... -- Он вынул из ножен кинжал и приложил острие к морщинистой шее
пленника. --  Милейший, у нас нет  времени  разводить церемонии. Мы  -- люди
решительные  и прибыли сюда по делу, не терпящему отлагательств.  Оно не вас
касается, так что не дрожите,  как заяц. Если ответите  на вопросы и  будете
нам помогать, мы о вас забудем, как только добьемся своего...
     -- Сударь, я ничего не знаю...
     Рошфор сделал легкое движение, и остро отточенное лезвие чуть прорезало
кожу, на которой выступили крупные капельки крови.
     -- Остановитесь, я все скажу! -- в панике воскликнул пленный.
     -- Вот и прекрасно. Только  извольте говорить потише. Кто вы такой? Ну?
Или мне продолжать?
     -- Николя Бриссон, из Парижа... Скромный печатник...
     -- Так-так-так... -- сказал  Рошфор. -- Что-то  такое припоминаю... Это
не в вашем ли заведении,  господин скромный печатник, мастерились  кое-какие
памфлеты, оскорбительные для церкви и ее служителей?
     -- Поверьте, я тут ни при чем! Мне просто хорошо платили...
     --  Ну  да, примерно  так  мне и  говорили, --  кивнул  Рошфор.  --  Но
королевские законы не признают такие тонкости смягчающим обстоятельством,  и
вам  стало жарковато  в Париже, вы  куда-то пропали... И  вот  где  всплыли,
оказывается, мэтр Бриссон, подручный  изящной словесности...  Помнится,  вас
приговорили  заочно.  А  вы  прекрасно  проводите время  в  компании  святых
красоток...
     -- Нашли красоток! -- фыркнул пленник, пытаясь улыбнуться с опаской. --
Клянусь  богом,  тут  не   найдешь  ни  одной,  способной   прельстить  даже
утомленного долгим воздержанием мужчину. Стары и страшны, как смертный грех,
все  поголовно.  Одна аббатиса еще ничего, но она  предпочитает блудничать с
какой-то красоткой из Парижа, которая  в обмен на постельные  услуги  вертит
ею,  как  хочет,  распоряжается  в монастыре,  как  у  себя дома,  постоянно
проворачивает какие-то делишки... Вот и сейчас... -- Он спохватился и умолк.
     -- Мэтр  Бриссон, -- сказал Рошфор бесстрастно. -- У вас есть два пути.
Если вы нам поможете, я о  вас забуду навсегда. Если  нет -- мы  прихватим в
Париж и вас, а уж там вы до конца жизни будете обеспечены крышей над головой
и  кровом  за  счет  казны. Хотя, должен сознаться, ни то, ни  другое особой
роскошью отличаться не  будет... Итак?  Вы  не  какой-то  там  разбойник, вы
человек  грамотный,  причастный  к высокой  литературе,  пусть и в  качестве
печатника,  значит, должны  обладать  развитым воображением...  Неужели  вас
привлекает Бастилия?
     -- Упаси господи! -- с искренним ужасом воскликнул Бриссон.
     -- Тогда развязывайте язык.
     -- А вы... вы правда...
     -- Слово дворянина. Как зовут эту верную подругу аббатисы?
     -- Катарина.
     -- Опишите ее.
     -- Ей лет двадцать пять -- двадцать шесть, темноволосая, глаза голубые,
носик слегка вздернутый... Очень красивая...
     --  Обратите  внимание, д'Артаньян,  --  сказал  Рошфор  глухо.  --  Ее
отчего-то привлекают  только те имена, что начинаются на букву "К". Камилла,
Констанция,   Катарина...  Впрочем,  это   неважно...  Итак,  она  сейчас  в
монастыре?
     -- Да, сударь. Она приехала вчера ночью с тремя спутниками, все четверо
были одеты мушкетерами короля... Их поместили на ночлег в западном крыле...
     -- Это мужчин-то? -- усмехнулся Рошфор.
     --  Ах, сударь! -- проникновенно сказал  беглый печатник. -- Эти старые
стервы  за  деньги  дадут  приют  и  самому  Вельзевулу,  если  он  вздумает
остановиться  тут на ночлег. Не будь у меня денежек, черта с два они бы меня
прятали... Я тут разного народу насмотрелся -- гугеноты, беглые преступники,
вовсе уж непонятный народ, от которого лучше держаться подальше... Но сейчас
в монастыре нет никого постороннего -- только Катарина со своими спутниками,
я и та девушка, которую привезли вчера под вечер...
     --  Как она  выглядит? -- спросил  Рошфор невозмутимо,  отстранив одной
рукой подавшегося к ним д'Артаньяна.
     -- Золотоволосая и голубоглазая, очень красивая... Ее держат  bg`oeprh,
я  не  стал выяснять,  почему  --  не  в моем положении соваться  с  лишними
вопросами.  Аббатиса,  как  ее увидела, не  утерпела  и  попыталась  тут  же
склонить к своим забавам, только  та девушка прошлась ей по физиономии всеми
десятью пальчиками, и она теперь ходит поцарапанная, злая, как три ведьмы...
А  часа  через  два прискакала  Катарина  и  долго  кричала  на  аббатису...
Приказала  одному  из  своих  спутников  стеречь  дверь, хоть она и  заперта
снаружи... И опять  ругала аббатису на чем свет  стоит за то, что лезет не в
свои дела с глупыми забавами...
     -- И аббатиса смиренно терпела выволочку? -- хмыкнул Рошфор.
     -- Она в руках Катарины, словно воск...  Девушку  сторожат,  как зеницу
ока, я так понял, она Катарине чертовски нужна...
     -- Когда они собираются уезжать, не знаете?
     -- Да вроде бы ждут кого-то,  он должен был приехать то ли вчера, то ли
сегодня, но задержался где-то...
     --  Значит, кроме  этой  троицы,  в  монастыре нет  никого,  способного
оказать вооруженное сопротивление?
     -- Никого.  Только эти  старые мегеры с их  когтями,  что  будут почище
любой алебарды...
     -- Если вы  нас обманули хоть в малости, любезный Бриссон, вы умрете на
месте, -- преспокойно предупредил Рошфор. -- Я не шучу.
     -- Клянусь вам...
     -- Не клянитесь,  -- сказал Рошфор. -- Просто  вспомните хорошенько, не
упустили ли чего...
     -- Да что вы!
     -- Ну что же. Ваша жизнь и свобода исключительно в ваших руках, так что
не взыщите, если придется...
     -- Что я должен делать?
     -- Вы  сейчас  вернетесь  в монастырь с  бочкой,  -- терпеливо,  словно
маленькому ребенку, разъяснил Рошфор.
     -- Но я ее не наполнил...
     Граф усмехнулся:
     --  Думаю, об этом в  ближайшее  время  вряд  ли кто-то  вспомнит... Вы
вернетесь к воротам, словно уже  побывали на ручье.  Как ни в  чем не бывало
окликнете привратника...
     -- Там привратница...
     -- Это несущественно. Проедете во двор как ни  в чем не бывало -- ну, а
следом войдем мы.  После этого  можете прыгать с  бочки и прятаться  в любом
укромном уголке, потому  что мне вы больше не будете нужны -- а в монастыре,
подозреваю, станет чересчур уж шумно, и  человеку стороннему в этой сумятице
делать нечего... Ну как, вы согласны?
     --  Что  же делать...  Скажите,  чтобы  этот верзила  меня  отпустил, и
пойдемте побыстрее все окончить...
     -- Не спешите, -- сказал Рошфор.  --  Сначала расскажите  кратенько, но
подробно о внутренних помещениях и их расположении.  А еще лучше  -- рисуйте
прутиком на земле. Д'Артаньян, сломайте ему подходящую веточку...
     Гасконец, сгорая от нетерпения,  быстренько срубил кинжалом  подходящий
прут  и  заострил  его, словно перо очинил.  Незадачливый печатник присел на
корточки и, временами опасливо косясь через плечо на Каюзака, возвышавшегося
над ним бдительно,  словно  башня Шатле, принялся чертить  прутом по  песку,
приговаривая:
     -- Вот  тут  у них трапезная, тут сестринские кельи... Тут,  на  втором
этаже, держат взаперти девушку... Только имейте в виду, господа: я далеко не
во всех помещениях бывал, сами  понимаете, так что  полного описания дать не
могу...  И,  скажу  вам по  совести, монастырь построен давным-давно, еще во
времена Жанны  д'Арк, он  весь  пронизан  потайными ходами, словно  порченое
яблоко -- ходами червей... Там можно прятаться неизвестно сколько...
     --  Против этого есть хорошее, надежное средство,  -- без улыбки сказал
Рошфор. -- Запалить монастырь с четырех концов, тогда все обитатели потайных
ходов и комнат выскочат наружу, как ошпаренные, и очень быстро...
     -- Боже мой, вы способны поджечь монастырь?!
     --  Отрадно видеть, мэтр Бриссон,  что в  вас  наконец-то  пробуждается
подлинно христианское чувство... -- скупо усмехнулся  Рошфор. --  Я говорю о
крайнем  средстве  --  а монастырь этот, кстати, вовсе  не напоминает мирную
обитель  служительниц  божьих,  достаточно вспомнить  и  о  вас, и  о других
гостях...
     -- Вы обещали...
     -- Я всегда держу свои обещания, -- заверил Рошфор. -- Ну,  вы  готовы,
господа? Видимо, все-таки придется разделиться: д'Артаньян с Каюзаком пойдут
во двор, а мы с графом будем патрулировать стены снаружи -- коли уж тут есть
потайные  ходы, какие-то  из  них неминуемо  ведут  наружу. Слуги  могут  не
справиться в одиночку, хоть они и надежные парни... Вперед!
     Мэтр Бриссон  как ни в чем не  бывало восседал  на облучке, когда бочка
подкатила  к  наглухо закрытым  воротам. Д'Артаньян с  Каюзаком  шли за ней,
пригибаясь. Сердце гасконца отчаянно колотилось, а рука стискивала эфес.
     Печатник  заколотил  в  калитку,  и  изнутри  очень  быстро  послышался
сварливый старушечий голос:
     -- Кого там черт несет, прости, господи?
     -- Да кому там быть, кроме меня, сестра Жюстина, -- откликнулся Бриссон
самым естественным голосом. -- Открывайте скорее!
     -- Что-то быстро вы обернулись...
     -- А зачем тянуть? Пора завтракать, вот и спешу...
     --  Все  бы вам жрать да жрать, любезный...  -- и  по ту  сторону ворот
скрипнул засов.
     Едва лошадь  -- тоже, несомненно,  ожидавшая своего лошадиного завтрака
-- сделала пару шагов в ворота,  гораздо  проворнее, чем  выходила  из  них,
гвардейцы  пробежали мимо бочки  и ворвались в ворота. Сморщенная старуха  в
одном  платье,   без   апостольника,   увидев  их,  отчаянно  взвизгнула   и
шарахнулась, но они  кинулись во  двор, уже не  обращая никакого внимания на
старую ведьму, при которой не было никакого оружия...
     Зато  оно имелось у двух верзил в синих  плащах королевских мушкетеров,
ринувшихся навстречу  столь  яростно  и  незамедлительно,  что  не  вызывало
никаких сомнений:  оба привычны  к  стычкам и  несомненно  пребывали  тут  в
карауле.  Надо полагать,  осторожная Констанция  приняла  все  мыслимые меры
предосторожности...
     Предоставив  Каюзаку одного,  гасконец ринулся  на второго. Перед самым
его лицом сверкнула вспышка пистолетного выстрела и взлетел клуб дыма --  но
д'Артаньян, которому яростное стремление освободить любимую девушку  придало
нечеловеческое проворство, успел уклониться, и тяжелая пуля звучно ударила в
ворота за его спиной.
     Он  не  медлил  и  не  собирался  никого  щадить.  Уже через  несколько
мгновений он,  слыша слева ожесточенный звон клинков, сделал отчаянный выпад
и  пронзил горло  противнику. Прохрипев какое- то  английское  ругательство,
тот, корчась, рухнул на мощенный булыжником двор и испустил дух.
     Д'Артаньян  оглянулся.  Каюзак  теснил своего противника к  крыльцу. На
левом  предплечье  великана расплывалось  кровавое  пятно,  но  он  уверенно
действовал здоровой рукой, пренебрегая раной. Очень быстро его враг оказался
прижат к стене, а там и насажен на рапиру, как бабочка на иглу...
     -- Нужно спешить, -- переводя дух, сказал д'Артаньян. -- Те двое где-то
внутри...
     -- Мерзавцы! Еретики! Святотатцы!
     Это вопила, наступая на них, монахиня-маританка в полном облачении, еще
нестарая  женщина  лет  сорока,  довольно  миловидная,  с сытым,  отнюдь  не
аскетическим властным лицом.
     --   Убирайтесь  отсюда  немедленно!  --  выкрикнула  она,  вынужденная
остановиться, когда д'Артаньян без церемоний преградил ей дорогу  обнаженной
шпагой.  --  Как  вы посмели,  безбожники, осквернять своими  рожами женскую
обитель?
     --  А вот  эти,  значит, ее  не  оскверняли?  -- усмехнулся д'Артаньян,
кивком  указывая  на  два  неподвижных тела  несомненно  мужского  пола.  --
Наоборот, придавали  святости? Интересные  порядочки в вашем заведении, мать
аббатиса!
     -- Как ты смеешь? Я вас обоих прокляну и отлучу от церкви...
     -- А ну-ка  захлопни клюв,  старая ворона!  -- крикнул гасконец уже без
всякого  почтения. -- Не  плети тут сказочки доброму  католику!  Нет  у тебя
права отлучать от церкви, а что до проклятия, то  я знаю одно духовное лицо,
чьи проклятия не в пример грознее. И зовут его -- кардинал  Ришелье. Уж если
он тебя проклянет, святоша мнимая, для тебя наступят поистине унылые деньки!
Ну что вытаращилась? Служба  кардинала! Где девушка,  которую вы тут держите
взаперти? Ты хоть  знаешь, святая стерва, что участвовала в похищении  одной
из вернейших сподвижниц кардинала? -- Он взмахнул шпагой у нее перед  носом.
-- Да я тебя насквозь проткну, интриганка!  Или кардинал,  лишив  тебя сана,
прикажет разорвать лошадьми на Гревской площади за  такие  выходки!  Люди  и
познатнее тебя теряли головы!
     Он  был  страшен  в  гневе,  и  аббатиса,  помертвев,  замолчала,  лишь
мелко-мелко крестилась, шепотом поминая царя Давида и всю кротость его.
     --  Мы с  тобой  не  шутим, ханжа  чертова!  --  загремел окровавленный
Каюзак. -- Я тебе самолично поджарю  пятки на твоей же поварне! Где девушка?
Отвечай  живее,  а  то  намотаю твои патлы на кулак и вертеть буду по  всему
двору!
     И он протянул к ней ручищу, покрытую своей и чужой кровью, бесцеремонно
сорвал с головы чепец, вцепился в аккуратную прическу.
     --  Помилуйте,  господа!  --  вскрикнула  аббатиса,  не  без  оснований
подозревавшая,  что пришел ее смертный час. -- Что  бы вам сразу сказать, от
кого вы прибыли... Все мы тут верные слуги...
     -- Веди, стерва! -- рявкнул Каюзак, прямо-таки забрасывая ее в дверь.
     Хныча и причитая, аббатиса резво  трусила впереди, показывая им  дорогу
на  второй  этаж. По  всему  зданию послышались испуганные  визги и  охи, но
гвардейцы,  не  обращая  внимания  на  перепуганных  монахинь,  взбежали  по
лестнице, устремились по длинному коридору.
     В  самом конце его  вдруг  мелькнул, исчезая на поворотом,  край синего
плаща. Дверь, откуда выскочил скрывшийся  у них на глазах  человек  в одежде
королевского мушкетера,  так  и осталась распахнутой -- и это была та  самая
дверь, которую описал, чье расположение прилежно указал беглый печатник...
     Отшвырнув монахиню, как  тряпку,  д'Артаньян  побежал.  За  его  спиной
грохотал сапожищами Каюзак. Они неслись посреди пропахшей ладаном  солнечной
тишины, нарушаемой лишь  их собственными шагами и истошными воплями монахинь
где-то в отдалении, и это было, как  во сне,  когда тело  ничего не  весит и
можешь  творить,  что  хочешь,  и  тяжелое   предчувствие   отчего-то  сжало
д'Артаньяну сердце...
     ... когда рыцарь в смятении выбежал из замка...
     Охваченный тревогой, он бежал сломя голову, пересекая полосы солнечного
света, падавшие из высоких стрельчатых окон по правую сторону коридора.
     ... с ночного неба снегопадом сыпались...
     Он  сгоряча налетел  на распахнутую дверь, пребольно  ушиб плечо, но не
ощутил удара. Влетел внутрь.
     ... белоснежные лепестки лилий...
     -- Боже милостивый... -- прошептал за его спиной Каюзак.
     Д'Артаньян  упал  на  колени рядом  с Анной, распростертой  на щербатом
каменном  полу,   давно  не  метенном  как  следует.  Ее  золотистые  волосы
разметались по треснутым плитам, неподвижный взгляд синих глаз был устремлен
в неизвестные дали, а прекрасное лицо было белоснежным, как мрамор, покрытым
крохотными алыми точками...
     Гасконец издал звериный вопль. Он  понимал все, но принять случившегося
не  мог,  казалось, стоит  зажмуриться,  потрясти  головой --  и  наваждение
спадет, все переменится...
     Но текли  минуты,  а  все оставалось,  как  прежде.  Совсем близко,  за
стеной,  стучали  копыта, вразнобой хлопали  выстрелы и кричали люди,  а  он
стоял на коленях, не в силах шелохнуться, с залитым слезами лицом...
     Его вырвал из беспамятства голос Каюзака:
     -- Д'Артаньян, будьте мужчиной! Там идет бой!
     Только  тогда гасконец вскочил на ноги,  одержимый  жаждой  убийства  и
разрушения.
     -- Да-да!  -- воскликнул  он горячечно. -- Конечно же,  бой! И месть...
Это женщины рыдают над мертвыми, а мужчины за них мстят! Как вы, Каюзак?
     --  Да  пустяки,  --  проговорил  слегка  побледневший от потери  крови
великан. -- Больновато,  конечно, и  голова  кружится, но  бывало и  похуже.
Нужно только отдышаться, а то голова чужая...
     --  Оставайтесь  здесь,  мы  справимся   без  вас,   --  быстро  сказал
д'Артаньян.  --  Увезите ее  отсюда, я не хочу, чтобы она оставалась в  этом
поганом  месте...  Тот городок  поблизости,  как  его, Можерон... Увезите ее
туда, пусть эти мошенницы и клятый печатник вам  помогут, иначе я запалю это
гнездо, а их, клянусь богом, перебью...
     Как  безумный, он бросился вниз, пробежал по двору, выскочил в ворота и
обогнул монастырь с запада, несясь вдоль стены.
     Головой в кустах лежал покойник  в синем плаще, а  неподалеку сидел  на
траве де  Вард,  прижимая  ладонь  к левому  виску. Меж его пальцами обильно
текла кровь, и Рошфор стоял над ним с носовым платком. Здесь же стояли слуги
с испуганно-бравыми физиономиями,  сжимая мушкеты,  от которых остро  тянуло
тухлой пороховой гарью.
     -- Этого Планше достал, -- сказал  Рошфор,  кивнув в сторону  трупа. --
Всадники  галопом выскочили  из незаметной дверцы...  Она ускользнула.  Черт
побери,  ускользнула! Хорошо  еще, что за  все эти  годы так и  не научилась
метко стрелять из пистолета, де Варду  повезло, ему, как мне когда-то,  лишь
сорвало кожу, и череп не задет... -- Он спохватился: -- Д'Артаньян, что с...
     Взглянув  в  лицо  гасконцу,  он  замолчал  и,  медленно  подняв  руку,
перекрестился, шепча:
     -- Господи, на все твоя воля...  но почему должно было случиться именно
так?
     Планше всхлипнул.
     В   приливе  яростной  решимости  д'Артаньян  вскричал,  чувствуя,  как
высыхают на лице обильные слезы:
     -- На коней, Рошфор, на коней! Пока мы еще можем что-то сделать!

     Глава шестнадцатая

     Суд божий

     Всадники уже  давным-давно не  скакали во весь  опор --  загнанные кони
могли  идти  лишь  рысью,  да  и  то  время  от  времени  переходя  на  шаг.
Давным-давно отстали Планше и слуга Рошфора,  чьи лошади не выдержали гонки.
Позади остались  с полдюжины маленьких городков  на ведущей в Кале дороге --
Мортевиль и Жассе, Вольвер и Нольбье...
     Даже теперь д'Артаньян опережал Рошфора на два-три корпуса. Несмотря на
многочасовую скачку, он не чувствовал ни тени усталости -- сила, гнавшая его
вперед и вперед, превозмогла все...
     Увы,  Констанция  их  опережала.  Лошади  д'Артаньяна  и  Рошфора  тоже
отдохнули  за ночь --  но они  провели  эту ночь в лесу, подкрепившись  лишь
травой,  а вороной клейменой простоял в  уютной конюшне,  и утром ему успели
задать овса...
     И все  же  дела их были не безнадежны.  Вороной не  мог промчаться  без
остановки до Ла-Манша -- а со следа они не сбились. Где бы они ни проезжали,
везде им сообщали о всаднике в мушкетерском плаще, очертя голову пронесшемся
не  так  давно... совсем недавно... вот-вот... за четверть часика  до  ваших
милостей... и не  пронесшемся уже,  а