н  Перраш  сейчас  изволит  быть  занят,  --  сказал  слуга,
загораживая дверь.
     --  Черт  побери,  вы  имеете дело с  дворянином! -- сказал д'Артаньян,
закипая не на шутку.
     --  Знали б вы,  сударь, как  часто господину Перрашу  приходится иметь
дело  с  дворянами...  --  сказал  слуга, едва ли  не  зевая ему  в лицо. --
Присядьте,  что ли, и подождите, а я посмотрю, удастся ли для вас что-нибудь
сделать...
     -- С дороги! -- рявкнул д'Артаньян. -- Немедленно!
     -- Сударь, если вам нужда ссуда, ведите себя пристойнее...
     -- Ну  хорошо,  --  сказал  д'Артаньян  вкрадчиво.  --  Судя  по вашему
выговору, милейший, вы откуда-то из Оверни?
     -- Предположим, сударь...
     -- А значит, вы плохо  знакомы с обычаями гасконцев, любезный... -- тем
же тоном, который кто-то по недоумию мог бы даже назвать ласковым, продолжал
д'Артаньян. --  Чтоб вы знали, в наших краях не принято пасовать перед столь
наглыми  и незначительными препятствиями. Если на дороге  у меня стоит такой
олух, как ты, мешающий мне пройти туда, куда я непременно желаю попасть...
     --  Ну,  ну!  -- подначивал слуга,  и  в  самом  деле плохо знакомый  с
гасконскими нравами.
     --  ...  я  попросту  отшвыриваю негодяя и высаживаю дверь,  --  сказал
д'Артаньян решительно.
     И тут же претворил обещанное в жизнь -- могучим  ударом кулака отправил
слугу в угол приемной и наподдал по двери ногой так, что она распахнулась, с
грохотом ударившись о стену. Не теряя времени, д'Артаньян ворвался в комнату
и  захлопнул дверь за собой с видом разъяренной богини мщения  из  греческой
мифологии, о коей он краем уха что-то такое  слышал в те времена, когда отец
в меру финансов и разумения пытался еще приобщить сына к азам науки.
     Жаль  только,  что  на  господина Перраша  столь  шумное и  неожиданное
вторжение  вооруженного  до зубов незнакомца  не произвело, нужно  признать,
особенного впечатления. Он так и  сидел  за столом,  заваленным испещренными
цифирью бумагами, кучками  монет различного достоинства и гусиными  перьями,
взирая на гасконца словно бы с некоторой скукой.
     Именно  это как  раз  и  ввергло гасконца  в  некоторую  растерянность.
Столкнувшись  с бранью или  вооруженным отпором, он  сумел бы  проявить себя
должным образом, но это  ленивое  безразличие сбивало  с  толку  почище, чем
любые проявления враждебности.
     Впрочем,  он  быстро овладел  собой. Ростовщиков  не любят  нигде,  а в
Гаскони особенно. Деньги для захудалых  дворян -- большая редкость, сплошь и
рядом,  чтобы   их  раздобыть,   приходится,  наступив  на  глотку  гордыне,
обхаживать  таких  вот субъектов,  набитых пистолями, и  отсюда  проистекают
разные унизительные коллизии,  а  если вспомнить  о  существовании  вовсе уж
оскорбляющих дворянское  достоинство  мерзости  вроде процентов,  закладных,
просроченных  векселей  и  торгов,  не говоря уж о налагаемых  на  имущество
должника  арестах...  Одним  словом,  ярость  очень  быстро  взяла верх  над
растерянностью.
     -- Вы, сударь, даете деньги в долг... -- процедил д'Артаньян ядовито.
     -- Совершенно  верно,  --  сказал  г-н  Перраш.  --  Если  у  вас  есть
необходимость в займе, для этого вовсе не нужно так шуметь, молодой человек,
и портить стены...
     -- Я вам не молодой человек! -- рявкнул д'Артаньян. -- Я -- дворянин из
Беарна, кадет рейтаров...
     -- Здесь у меня бывали и  гвардейцы, и особы титулованные, -- как ни  в
чем  не бывало сообщил г-н  Перраш. --  Изложите ваше  дело  взвешенно  и по
существу...
     --  Вы не  можете  не  знать господина  Бриквиля, хозяина меблированных
комнат...
     --  Могу  вас  заверить,  молодой человек,  --  всех своих  должников я
прекрасно помню... Вас это удивляет?
     -- Он вам должен полтораста пистолей...
     -- Вот именно. И срок уплаты истек.
     --  Ну да,  я  знаю.  Вы  имели  наглость  привести госпожу  Бриквиль в
совершеннейшее   расстройство...  Она  рыдает,  черт  побери!  Что  вы  себе
позволяете?
     -- Я?! -- изумился г-н  Перраш, подняв брови в нешуточном удивлении. --
Я всего  лишь  напомнил  ей, что срок  уплаты истек, и я  в  соответствии со
своими законными правами могу выставить на торги их домашнюю обстановку...
     -- Вот об этом  и речь!  --  воскликнул  д'Артаньян.  -- Как вы посмели
надоедать женщине?
     -- Надо вам знать, юноша, что по законам французского королевства  жена
вправе  произвести  уплату  по  векселям   мужа  в  случае,  если  последний
отсутствует...
     -- Но у нее нет сейчас таких денег!
     -- В таком случае, придется распродать обстановку...
     Все грозные взгляды  д'Артаньяна и  его  вызывающий  тон разбивались  о
ледяное  спокойствие  этого  субъекта,  словно  волны  о   стену  берегового
укрепления. Д'Артаньян с неудовольствием отметил, что теряет инициативу.
     --  Послушайте, как вас  там, Перраш... -- сказал он  тоном ниже.  -- В
конце концов, нет таких положений, из  которых нельзя было бы найти выход...
Вскоре Бриквиль  вернется и уплатит вам сполна... Его жена тут совершенно ни
при чем, а вы довели ее до слез...
     Перраш с любопытством воззрился на него бесцветными глазками:
     --  Любопытно  бы  знать, отчего вы  столь  близко  к сердцу принимаете
горести и  треволнения госпожи  Бриквиль? А! Я  понял! Вы, должно  быть,  ее
кузен из провинции  или  другой близкий родственник, только  что прибывший в
Париж, исполненный  родственных  чувств, но совершенно  незнакомый  со столь
скучными материями, как векселя и закладные?
     Все это было произнесено с  видом крайнего простодушия,  но д'Артаньян,
несмотря  на  молодость, кое-что  повидал в этой жизни  и  был убежден,  что
простодушный  ростовщик --  явление  столь  же редкое, как человек  с  двумя
головами или чиновник, не берущий взяток.
     --  Что за глупости вы несете! -- воскликнул д'Артаньян, чуть onjp`qmeb
под проницательным взглядом ростовщика и, мало  того, сознавая,  что тот это
заметил. -- Долг всякого подлинного дворянина -- встать на защиту дамы...
     --  Такое   поведение  делает  вам  честь,   молодой  человек,   --   с
непроницаемым видом сообщил Перраш.
     --  Послушайте, -- сказал д'Артаньян. -- Я  вам настоятельно предлагаю:
дождитесь возвращения Бриквиля...
     -- Один бог знает, когда он соизволит вернуться, --  ответил Перраш. --
Ну, а ежели, не дай-то  бог, он по дороге утонет в реке  или  станет жертвой
разбойников?  --  Похоже, затронутая  тема  пришлась ему по вкусу,  и  он  с
некоторым даже воодушевлением продолжал: -- Путник может сломать шею, упав с
лошади, отравиться  насмерть трактирной пищей, стать мишенью молнии, умереть
от удара, заполучить...
     -- Вы надо мной издеваетесь? -- зловеще поинтересовался д'Артаньян.
     --  Помилуйте,  как  я смею?  Я  просто  добросовестно  перечисляю  все
дорожные случайности... Кто мне заплатит, если с  Бриквилем что- то подобное
стрясется? Лучше  уж не рисковать и получить  свое, пока есть возможность. И
потом...  Молодой человек, в каждом  ремесле есть  свои незыблемые  правила.
Если станет известно, что я простил одного  должника,  все остальные тут  же
решат,  что  меня можно  разжалобить первой  с  грехом  пополам  придуманной
сказочкой  или  причитаниями... Нет,  такого  нельзя  допускать! Дело  не  в
очаровательной госпоже Луизе, а в принципе!
     -- Да вы просто людоед!
     --  Я,  сударь?  -- воскликнул задетый не на  шутку Перраш. --  Клянусь
телом Христовым  и  смертными  муками  Спасителя нашего,  что  я ни разу  не
набрасывался  на  людей  из-за  угла  где-нибудь  в  темном  переулке  и  не
приставлял им нож к горлу, требуя принять от меня некую сумму взаимообразно!
Провалиться мне на этом месте, ко мне всегда приходят сами!
     -- Значит, вы отказываете?
     -- С прискорбием, молодой человек, с величайшим прискорбием!
     Д'Артаньян, опершись обеими руками на край стола, навис над ним:
     -- Да я вам уши отрежу!
     -- Вынужден вам заметить, юноша, что у вас чересчур бедная для уроженца
Гаскони фантазия,  --  ответил  Перраш,  зевнув от скуки. -- Уши мне обещали
отрезать раз двести. А также -- повесить вверх ногами на моем же собственном
крюке для лампы, четвертовать, удавить, содрать кожу, набить из меня чучело,
разорвать  на  кусочки,  стереть  в  порошок...  Прямо-таки  удручает  порой
бедность выдумки...
     -- Ах ты, каналья! -- взревел  д'Артаньян. -- Ты попросту до сих пор не
имел дела с гасконцами...
     Одному  богу  ведомо, что  за  жуткие  вещи  произошли  бы  в  кабинете
ростовщика мигом позже, но в эту самую секунду дверь с треском распахнулась,
вновь  избороздив  тяжелой  медной  ручкой многострадальные обои из тисненой
кордовской  кожи, и  на пороге показался побитый слуга в  компании трех  или
четырех  сотоварищей, прихвативших  в  качестве убедительных  аргументов для
беседы кто каминные щипцы, кто кухонный вертел.
     -- Ах, вот как? -- воскликнул д'Артаньян,  поворачиваясь к  ним лицом и
подбоченясь так, чтобы они в должной  мере могли оценить его арсенал. -- Нет
уж, второй раз такая штука со мной не пройдет! Я вам сейчас покажу, канальи,
как нападать на гвардейца!
     И он, не колеблясь, схватился за шпагу.
     -- Гильом, Жан! -- укоризненно произнес г-н Перраш. -- Вы подумали, что
будет  говорить о нравах этого  дома наш юный гость? Op`bn же, он решит, что
Перраш держит  в  услужении  неотесанную деревенщину!  Сейчас же  убирайтесь
вместе с этими сугубо мирными приспособлениями... а вы, Эсташ,  задержитесь,
на случай, если мне придется послать за полицией...
     После короткого замешательства все, кто был, если можно так выразиться,
вооружен, покинули комнату с недовольным ворчанием, а наглый слуга, скрестив
руки на груди, привалился к косяку двери с самым многозначительным видом.
     --  Передайте вашей... родственнице, молодой  человек, -- победительным
тоном начал Перраш, --  что ваш визит только укрепил меня в прежнем решении.
Ни минуты отсрочки, слышите? А вам я посоветую побыстрее удалиться из  моего
дома, иначе этот вот расторопный слуга мигом  сбегает за комиссаром полиции,
а  уж он-то  вам  втолкует, что  мы  живем  при  таком правлении,  когда  не
позволено  являться грозить человеку, одолжившему свои собственные  деньги с
самыми добрыми намерениями... И получившему взамен визит наемного бретера...
     --  Эй вы,  полегче на поворотах! -- вспылил д'Артаньян.  -- Я  вам  не
наемный бретер!
     -- О,  прошу прощения! -- моментально сбавил  тон Перраш. -- Я и забыл,
что вами руководят самые благородные побуждения. Ах, эта счастливица  Луиза!
Благородные господа наперебой спешат  встать  на  ее защиту... Увы,  молодой
человек, каковы  бы ни  были ваши побуждения,  они не меняют  дела. Вы  сами
уйдете или все-таки сбегать за комиссаром?
     Д'Артаньян  не  убоялся  бы  и  десяти  комиссаров,  не  считая  прочих
судейских крючков,  но благоразумие  напомнило  ему, что он  явился  сюда не
разбивать головы и мебель, а  договориться об  отсрочке взыскания по векселю
-- каковая миссия, должно признать, с треском провалилась...
     А  посему  он,  гордо  задрав  голову  и сжимая эфес  шпаги,  величавой
поступью покинул обиталище современного людоеда, грохоча ботфортами  со всем
возможным   презрением,  --  единственное,  что  он  мог  сделать   в  столь
безнадежной ситуации. Как ни  унизительно, пришлось отступить -- этот чертов
Париж  был полон  полиции  и  стражников,  готовых  без  всякого  почтения к
фамильным  гербам накинуться на всякого возмутителя спокойствия и нарушителя
их клятых законов, несомненно выдуманных такими вот лихоимцами для защиты от
справедливого возмездия...
     У  ворот  его  ждал  тот  самый  дворянин, что сидел  в  приемной, пока
д'Артаньян уговаривал слугу допустить его к ростовщику.
     -- Черт возьми, сударь,  вы славно проучили этого кровопийцу! -- сказал
он  одобрительно.  -- Будет  впредь  знать,  как связываться  с благородными
людьми... Сразу видно королевского гвардейца!
     Хотя д'Артаньян,  строго говоря, и не одержал никакой победы, лесть ему
была приятна, как всем смертным.
     -- Пустяки, -- сказал  он  скромно. -- Какой-то  буржуа... С  кем  имею
честь, сударь?
     -- Я маркиз де Пишегрю, дворянин из Нормандии, служу в роте швейцарских
гвардейцев.
     --  Черт  возьми,   вы  тоже  из  Королевского   Дома!  --  обрадовался
д'Артаньян. -- Я -- д'Артаньян из Беарна, служу в рейтарах.
     -- Очень рад знакомству, -- раскланялся маркиз.
     Это был человек лет тридцати, худой и подвижный,  с длинной рапирой  на
боку, грозно закрученными черными усами  и чрезвычайно юрким  взглядом. Одет
он был довольно скромно (по чести говоря, определение "потертый" подходило к
нему  как  нельзя  лучше),  но  д'Артаньян,  сам  не  блиставший  богатством
гардероба, не  склонен  был  считать обтрепанное перо на  шляпе и  выцветший
камзол чем-то постыдным для дворянина.
     --  Искренне  вам  сочувствую,  д'Артаньян,  --  сказал  маркиз с самым
дружеским  участием.  --  Простите, но  вы  так  шумели,  что  вся  приемная
оказалась в курсе вашего дела...
     -- Я в отчаянии,  маркиз, -- сказал  д'Артаньян. --  Только подумать --
все упирается  в какие-то жалкие полтораста пистолей... Честное слово, я уже
начинаю  подумывать  ограбить  кого-нибудь...  разумеется, не  дворянина, --
добавил он торопливо.
     -- Грабеж, любезный д'Артаньян, это серьезное ремесло, требующее навыка
и хватки, -- рассудительно сказал Пишегрю. -- Иначе вы в два счета окажетесь
на галерах, а то и  на эшафоте...  Я,  знаете ли, давненько обитаю в Париже.
Случалось  видеть,  как молодые глупцы,  считающие себя  ловкачами, избирали
карьеру   ночного   грабителя...  и  дорого  платились.   Поверьте  человеку
искушенному:  уличный грабеж  -- не  ремесло  для дворянина... В особенности
неопытного в этих делах.
     -- Помилуйте,  я выразился чисто фигурально, для красного словца. Чтобы
выразить  глубину  своего  отчаяния, -- пристыженно сказал д'Артаньян. -- Но
мне и в самом деле позарез необходимы эти полторы сотни пистолей...
     -- Но ведь есть вполне честные способы, вполне достойные  дворянина! --
живо сказал маркиз.
     -- Любезный Пишегрю, назовите их, немедля!
     -- Вы, должно быть, недавно в гвардии и вообще в Париже, мой друг?
     -- Увы... -- признался д'Артаньян.
     -- Я сразу так  и подумал...  Будь вы получше знакомы с Парижем,  знали
бы,  что здесь есть немало мест, где дворянин  может  совершенно законно, не
погрешив против чести, составить себе состояние.
     -- А именно?
     --  Игорные  дома, любезный  д'Артаньян! Что с  вами? Вы переменились в
лице так, словно я вам предложил заключить письменный договор с дьяволом...
     Д'Артаньяну  стыдно  было показаться  в глазах  своего нового знакомого
неотесанным провинциалом, но он все же признался:
     --  Мой   отец  категорически  наставлял  не  иметь  дела  с  подобными
заведениями...
     -- Отцовские заветы, не стану  спорить, дело  святое, -- сказал Пишегрю
вкрадчиво. -- Вы  только не поймите меня превратно,  но наши отцы, боюсь, не
всегда представляют во всей полноте те изменения, что произошли со времен их
собственной молодости...
     -- Клянусь небом, вы читаете мои мысли!
     -- Вот видите, д'Артаньян! К тому же ваш почтенный  отец, без сомнения,
имел  в виду какие-нибудь подозрительные притоны... и  предостерегал  вас от
игры  ради  самой  игры, то  есть  от  бесцельного  разгула.  Разве  он  мог
предполагать, что вам  деньги  понадобятся для того,  чтобы выручить из беды
женщину, заслуживающую всяческого уважения?
     --  Вряд  ли  он  мог  это  предвидеть,  --  в  задумчивости   произнес
д'Артаньян, которому новый друг нравился все больше и больше.
     -- Вот видите. Ради благородной цели можно  и отступить от родительских
предписаний...  Слышали  ли вы,  что  в  Лувре есть зал,  именуемый Прихожей
короля?
     -- Разумеется.
     --  Там  каждый день идет игра,  --  сказал Пишегрю деловито. --  Легко
догадаться, что общество,  которое там  собирается,  состоит  отнюдь  не  из
завсегдатаев подозрительных  притонов... Почему бы вам не отправиться туда и
не попытать счастья? Новичкам, знаете ли, везет.
     -- Я бы не прочь, но...
     -- Что же на сей раз вам мешает?
     --  У  меня остался  в  кармане один-единственный  экю, --  сконфуженно
признался д'Артаньян. -- Хотя  я не искушен в азартных играх, но подозреваю,
что столь мизерные ставки непозволительны, тем более в Лувре, где собирается
знать...
     -- Полноте, д'Артаньян! -- с мягкой укоризной сказал его новый друг. --
Разве это препятствие для дворянина? Я вам охотно одолжу хоть пять пистолей,
хоть десять. В последние дни мне, знаете ли, везло.
     -- Вы тоже там играете?
     -- Частенько. И успешно.
     Вообще-то, внешний вид маркиза находился в некотором противоречии с его
последними  словами,  но д'Артаньян,  опасаясь показаться неучтивым, не стал
задавать неуместных вопросов. Он попросту был  рад,  что судьба свела его со
столь любезным кавалером, без  сомнения, отличным знатоком Парижа и всех тех
удовольствий, что предоставлял желающим этот многоликий город.
     -- Черт возьми, вот вам  моя рука! --  воскликнул д'Артаньян. -- Ведите
меня, любезный маркиз, кратчайшей дорогой!
     Очень  быстро д'Артаньян  убедился, что  судьба  послала  ему  поистине
бесценного друга. Маркиз де  Пишегрю был прямо-таки кладезем знаний о Париже
и  тех  его  обитателях,  что  только  и  могут  интересовать  дворянина  из
провинции, намеренного сделать карьеру  и стать заметным. Пишегрю, казалось,
был  в курсе  решительно  всех  любовных  историй,  поединков,  скандалов  в
благородных  домах, поверенным  всех  тайн,  обычно  тщательно скрываемых от
смертных.  На  д'Артаньяна  обрушилась  сущая лавина имен, любовных  связей,
мелких и крупных секретов титулованных особ,  чьи имена  в  провинции обычно
произносились едва ли не со священным трепетом.
     Д'Артаньян,  правда,  так  и не смог  определить, является ли его новый
друг роялистом или  кардиналистом. Пишегрю тщательно избегал, при всей своей
словоохотливости и  всеведении,  касаться  как  короля  с  королевой,  так и
кардинала. То ли он не был еще до  конца  уверен в д'Артаньяне, то ли выбрал
себе жизненную  позицию, позволявшую стоять в стороне  от будораживших Париж
политических  страстей и интриг,  на что,  по мнению  гасконца,  имел полное
право.
     Когда  они  добрались  до  Прихожей  короля,  д'Артаньян  обнаружил там
столько  людей, сколько, наверное,  не  мог бы собрать  на  свои выступления
самый искусный проповедник  Парижа. Он поначалу  робел, но  Пишегрю  (многим
здесь знакомый) подтолкнул его к выбранному столу и уверенно заставил делать
ставку.
     Державший кости шевалье де Моншеврей, дворянин из французского Вексена,
состоявший в свите герцога де Лонгвиля, ставку гасконца принял благосклонно,
без малейшего неудовольствия. Кости застучал по столу...
     Все познания д'Артаньяна в игре сводились пока что к тому, чтоб понять,
выиграл он или проиграл. По совету  Пишегрю он принялся удваивать  ставки --
при неудаче он терял все, зато при фортуне и выигрыш удваивался...
     То ли выбранная тактика не подвела, то ли сыграло свою роль пресловутое
везение,  свойственное  новичкам.  Как  бы  там  ни  было,  часа  через  два
д'Артаньян стал полноправным обладателем целых девяноста шести луидоров -- и
решительно  отказался,  вопреки  уговорам  Пишегрю,  от дальнейшей  схватки,
твердо заявив,  что новый  друг обязан вспомнить  о причинах, толкнувших его
испытывать судьбу.
     Пишегрю был  несколько разочарован, но настаивать не  стал.  Вернув ему
долг, д'Артаньян помчался на улицу Старой Голубятни, словно на крыльях.
     Увы, на сей раз он застал хозяйку не  просто заплаканной  -- p{d`~yei в
три ручья.
     -- Господи! -- воскликнул он в ошеломлении. -- Неужели стряслось что-то
еще?
     --  Вы  все испортили