вски волновался...
     -- А почему так тихо? -- отозвалась герцогиня почти нормальным голосом.
     -- Да понимаете... Как бы это сказать...
     Перехватив направление его выразительного взгляда, герцогиня решительно
подошла к нише,  заглянула туда и,  со  смехом воскликнув:  "Ничего не вижу,
ничего не слышу!" вернулась к д'Артаньяну.
     --  Господи,  Арамис,  какой  вы  впечатлительный!  -- воскликнула  она
весело.  -- Можно подумать, вы впервые... Милый мой, таков уж Лувр, и ничего
с этим не поделать. Пойдемте.
     Следуя за ней по коридору направо, д'Артаньян с любопытством спросил:
     -- Интересно, а когда его величество ночует в Лувре...
     --  Могу вас заверить, все обстоит точно так же, -- фыркнула герцогиня.
-- Хорошо еще, наш король не имеет привычки бродить по коридорам и переходам
с лампой, как ночной сторож. То-то была бы для него охапка сюрпризов! -- Она
непринужденно заглянула в комнату, где все еще  продолжалось самое  живое  и
тесное  общение англичанина и француженки. -- А, ну конечно,  он задрал-таки
подол  малютке Констанции,  воплощенной  скромности... Кстати, вам известно,
что ваш обидчик, д'Артаньян, поселился у нее на квартире?
     -- Н-нет... -- пробормотал гасконец.
     -- Точно вам говорю, у меня самые верные сведения. Представляю, что там
происходит в  отсутствие  галантерейщика,  какие  фокусы откалывает резвушка
Констанция...  Быть  может,  пригласим  ее к  нам  попозже, когда англичанин
устанет? -- Она звонко рассмеялась. --  Боже, да вы прямо-таки  шарахнулись!
Арамис, ну разве  можно в наш  просвещенный  век  сохранять  столь  замшелые
представления  о любви?  Сдается мне, я  многому могу вас научить... --  Она
остановилась. -- Тс!
     -- Что такое? --  тревожно завертел  головой  д'Артаньян,  хватаясь  за
шпагу.
     --  Я  вам  просто  хотела  показать  историческое  место,  --  сказала
герцогиня.  --  Именно  тут,  в этом самом коридоре, лет  пятьдесят назад Ла
Моля,  любовника Маргариты Наваррской, поджидали в темном углу  пять  убийц,
собравшихся задушить его без шума. И  это были  не какие-то там прохвосты --
два  короля,  два  принца  крови и  один владетельный герцог...  Никогда  не
слышали эту историю?
     --  Нет.  У нас в... -- он запнулся  и вовремя  поправился, -- у  нас в
Лимузене об этом никогда не рассказывали... Кто они были?
     --  Короли  -- Карл Девятый Французский и Генрих Наваррский,  принцы --
Алансон и Анжу,  да  вдобавок герцог  Гиз, предок моего муженька. Но знаете,
что  самое  смешное?   Ла  Моль  не  пошел  этой  дорогой,  потому  что  его
предупредили, и сделал это не кто иной, j`j муж  Марго, сам  Генрих. У него,
знаете  ли, были на  сей счет свои соображения, не  имевшие  ничего общего с
глупой ревностью... Вот образец для подражания! О чем вы задумались?
     -- Эта  история говорит  еще и  о том, что  среди пятерых  заговорщиков
всегда найдется изменник...
     --  Как обычно, -- сказала герцогиня серьезно.  -- Как обычно... Однако
вы неглупы, Арамис...
     -- А вы считали иначе?
     -- О, что  вы... --  Она остановилась,  взяла  д'Артаньяна  за  рукав и
притянула  вплотную  к  себе.  В  полумраке  ее  глаза, казалось,  светились
изнутри,  как  у  волчицы.  --  Смотрите только, не покажите  себя  чересчур
умным... Понимаете, о чем я?
     -- Конечно, -- сказал д'Артаньян. -- Успокойтесь, герцогиня. Предав ваш
заговор,  я  получу гораздо меньше, чем могу достичь,  будучи его  преданным
участником...
     --  А почему  вы  решили, что речь идет о заговоре? -- быстро  спросила
герцогиня.
     --  Да  господи, я же не  невинное дитя! -- воскликнул д'Артаньян. -- К
тому  ведут  все  ваши  намеки,  недомолвки,  туманные  обещания невиданного
взлета...
     -- Надеюсь, вас не пугает слово "заговор"?
     -- Меня пугает одно, -- сказал д'Артаньян насколько мог убедительно. --
Мое нынешнее убогое состояние.
     -- Вот таким вы мне нравитесь...
     -- Послушайте, -- сказал д'Артаньян. --  Это ведь герцога  Бекингэма мы
проводили в Лувр?
     -- Допустим...
     -- Без всяких допущений. Я его узнал.
     -- Ах  да, следовало предвидеть, -- беззаботно сказала герцогиня. -- На
улицы ведь вывели  всю  гвардию  во время проезда посольства, и мушкетеров в
том числе .. Ну и  что? Вы имеете что- нибудь против того, что наша бедняжка
королева,  обреченная  бессильным  муженьком  на  самое  пошлое  целомудрие,
немного развлечется в надежных мужских руках?
     -- Ну что вы..
     --  Вот видите. Я, особа беззастенчивая, немного подглядела в щель  меж
занавесями.  Могу вас  заверить, что королева в данную минуту чувствует себя
превосходно,  хотя  кое-какие английские ухватки, безусловно, стали для  нее
открытием... Ну вот и все, мы пришли.
     Она  повернула  ручку  двери  и  подтолкнула  д'Артаньяна  в  небольшую
комнату,  где  главенствующее  положение  занимала  огромная  кровать, а  на
столике  красовался  прекрасно  сервированный  ужин  с фруктами  и  вином. У
столика  с   выжидательным   видом  стояла  смазливая   служанка,  окинувшая
д'Артаньяна столь насмешливым и откровенным взглядом, что ему стало  чуточку
неловко. Он  вдруг сообразил, что роли, пожалуй что, несколько поменялись, и
в роли  соблазняемой провинциальной  красотки выступает  он  сам,  а в  роли
предприимчивого гвардейца  --  очаровательная Мари де  Шеврез. Это  наносило
некоторый урон его мужской гордости -- но, впрочем, какая разница, ежели все
происходящее не противоречит естественному ходу вещей?
     О чем-то пошептавшись  со служанкой,  герцогиня отослала  ее  небрежным
мановением руки,  встала  у  постели и  обернулась к  д'Артаньяну с  лукавой
улыбкой на алых губках:
     -- Итак, шевалье?
     Д'Артаньян, не вполне представляя, как ему держаться, сделал шаг вперед
и, невольно вспомнив Армана, произнес насколько мог вдохновенно:
     -- Мари, моя любовь к вам глубока, как...
     --  О   господи,  да  бросьте   вы  эту  чушь!  --  с  досадой  сказала
nw`pnb`rek|m` герцогиня. -- Снимайте поскорее шпагу и  сбросьте ваш дурацкий
плащ! Или вы полагаете, что  у  меня  есть время слушать сонеты, мадригалы и
прочие там элегии?  Ни времени,  ни желания!  Ну- ка, как командуют у  вас в
гвардии, раз-два!
     Д'Артаньян  оторопело потянул через голову перевязь со  шпагой, не сняв
предварительно  плаща,  в  результате чего  полностью  запутался  в  одежде.
Герцогиня, заливисто хохоча, помогла  ему  лишиться  синего  плаща, шпаги  и
камзола, после чего, прильнув всем телом, дразнящим шепотом спросила:
     -- Ну что, готовы поехать в Нидерланды?
     -- Какие еще Нидер... --  бухнул  д'Артаньян и  тут же умолк,  вспомнив
недавнюю сцену, которой был свидетелем.
     Мари де Шеврез рассмеялась еще звонче:
     -- Арамис,  вы,  право, очаровательны  с вашей простотой! -- и, властно
ухватив его ладонь, без церемоний указала кратчайшую дорогу в Нидерланды. --
Это  и  есть   Нижние  земли,  говоря  по-  французски...  Вы  готовы   туда
отправиться?
     Ну разумеется, он  был готов -- правда, не предполагал, что выпавшее на
его долю путешествие окажется столь долгим, разносторонним и познавательным.
Можно  сказать,  что д'Артаньян, подобно великим путешественникам  прошлого,
объездил весь белый свет.  Он побывал и в Нижних землях, и в Верхних землях,
и даже, к некоторому его провинциальному изумлению, у Антиподов -- а как еще
прикажете назвать в соответствии с правилами географии земли, противостоящие
Нижним? Путешествие настолько затянулось,  что из  упоительного,  право  же,
превратилось с некоторого момента в утомительное.
     К  тому  времени,  когда  герцогиня  смилостивилась  над  ним   и  дала
измученному   путешественнику   отдых,  он  был  настолько   измочален,  что
втихомолку уже проклинал в душе собственную проказу, -- и вытянулся без  сил
рядом  с обнаженной  красавицей, прекрасной, как пламя и  свежей, как  роса.
Удивительно, но она не выказывала  и тени усталости, она лежала, откинувшись
на подушки, глядя бездонными карими глазами с каким-то новым выражением.
     -- Мне  непонятен ваш взгляд,  Мари,  -- не  выдержал  в  конце  концов
д'Артаньян. -- Неужели вы остались недовольны...
     -- Ну что вы,  глупый! --  отозвалась красавица, играя его волосами. --
Наоборот.  В этой  постели, уж  простите за откровенность,  побывало  немало
надутых  павлинов,  изображавших  из  себя  статуи Геракла,  но  на  поверку
оказавшихся слабыми... А в вас, Арамис, есть что-то невероятно первозданное,
наивное...   но,   черт  побери,  сильное!  Считайте,  вы   выдержали  некое
испытание... Терпеть не могу слабых. Я сама не из слабых -- во всех смыслах,
не только в этом... Обнимите меня. Вот так.  Вы мне нравитесь, Арамис. В вас
есть... нечто. Вы мужчина.
     "Ну  вот,  -- подумал д'Артаньян в  блаженной усталости.  -- Кто знает,
осталась  ли  бы она  так  довольна  настоящим Арамисом? Похоже, совесть моя
чиста..."
     Лежа в его усталых объятиях, герцогиня безмятежно продолжала:
     -- Честно признаюсь, такой мне и нужен. Если вы  будете столь же сильны
внашем деле, я вас подниму так высоко, что вам и не снилось. Но бойтесь дать
слабину... Я не прощаю подобного.
     -- Интересно все же, что это за дело?
     -- Скоро узнаете. -- Она задумчиво уставилась в потолок, нагая, как Ева
до грехопадения, ее прелестное личико, обрамленное  волнами черных  вьющихся
волос,  стало не по-женски твердым.  -- Совсем скоро.  Пока вам должно  быть
достаточно и того, что это дело сильных. Что эти сильные сочли вас достойным
своих  рядов.  Что на другой стороне...  о,  там есть и сильные!  По крайней
мере, один  уж наверняка. Но над ним --  опять-таки слабый и ничтожный. Черт
onaeph, это ведь словно о нем сложено...

     Всемогущие владыки,
     прежних лет оплот и слава,
     короли..
     И они на высшем пике
     удержаться величаво
     не могли.
     Так уходят без возврата
     восседавшие надменно
     наверху.
     Господина и прелата
     приравняет смерть мгновенно
     к пастуху..

     Ее  голос  приобрел ту же  неженскую силу,  а очаровательное  лицо было
исполнено  столь злой решимости,  что в гасконце вновь  проснулись суеверные
страхи его далекой  родины, и он не  на шутку испугался, что  лежавшая в его
объятиях нагая красавица вдруг обернется ведьмой, мороком, чем-то ужасным. А
очаровательная  Мари, словно не видя его, уставясь  то ли в потолок, то ли в
видимые ей одной дали, нараспев читала, словно вонзала в кого-то клинок:

     -- Где владетельные братья,
     где былое своеволье тех времен,
     Когда всякий без изъятья
     исполнял их злую волю,
     как закон?
     Где спесивец самовластный,
     процветанье без предела,
     где оно?
     Может, гам, где день ненастный:
     чуть заря зарозовела,
     уж темно?

     Почему-то д'Артаньяну стало по-настоящему страшно -- и от этих чеканных
строк, срывавшихся с алых губок, и  от ее  бездонного хищного взгляда, слава
богу,  направленного на  кого-то  другого,  кого не было  здесь, и от самого
древнего  Лувра, наполненного призраками всех  убитых здесь за долгие  века.
"Это  смерть, --  подумал  он  трезво  и отстраненно. -- Что  бы  они там ни
затеяли, это сулит кровь и смерть, теперь в этом нет ни малейшего  сомнения.
Боже,  вразуми, научи,  как  мне выпутаться  из этой истории...  Я  ведь  не
собирался,  всемогущий боже,  ни  во что ввязываться, я считал, что придумал
веселую проказу, быть может, не вполне совместимую с дворянской честью, но я
никому не  хотел  причинить  зла,  ты слышишь,  господи?  Она зовет кровь  и
смерть, как те ведьмы, о которых болтали наши гасконские старики..."
     А вслух он сказал:
     --  Я и  не подозревал,  Мари, что  вы,  подобно  Маргарите Наваррской,
сочиняете столь прекрасные стихи...
     -- Вы  мне льстите,  милый Арамис, -- отозвалась  она  прежним голосом,
нежным и  ласковым.  -- Это не я. Это дон  Хорхе Манрике, сто пятьдесят  лет
назад павший в бою в  междуусобных кастильских войнах.  Черт  возьми, как он
ухитрился предсказать?  --  И  она повторила  с  несказанным  удовольствием,
смакуя, словно прекрасное  вино:  --  Господина и  прелата приравняет смерть
мгновенно к  пастуху... Боже мой,  как  он  мог  предвидеть! Вот  именно  --
Господина и Прелата! Обнимите меня, Арамис, мне вдруг стало холодно...
     Д'Артаньян послушно  потянулся к  ней,  но  тут раздался  тихий  qrsj в
дверь.  Герцогиня живо  соскочила  с постели  и, небрежно накинув  тончайший
батистовый  пеньюар,   направилась  открывать.  Приотворив  невысокую  дверь
буквально на ладонь, она  обменялась  с кем-то  невидимым парой тихих  фраз,
после  чего вернулась  в постель. Не разобравший ни слова д'Артаньян чуточку
встревожился -- кто  его знает, этот чертов Лувр, --  но постарался спросить
как можно беззаботнее:
     -- Что случилось?
     --  Ничего  особенного,  --  сказала  герцогиня,  укладываясь  рядом  и
по-хозяйски закинув его  руку себе на шею. --  Сейчас  придут люди,  которые
объяснят вам все остальное, мой милый друг...

     Глава третья

     Как благородные господа сговаривались утопить щенка

     В следующий  миг  дверь  бесцеремонно  распахнули  во  всю ширину, и  в
комнату совершенно непринужденно вошли двое мужчин. При виде первого из  них
д'Артаньян  решил  поначалу, что это  король  собственной персоной, что  он,
распустив слух о мнимом своем пребывании в Компьене, внезапно нагрянул ночью
искоренить дворцовую вольность нравов...
     Сердце у  него ушло в пятки, как, будем беспристрастны, у любого на его
месте.  Однако  он  очень  быстро понял  свою ошибку, воспрянув  духом. Надо
сказать, что обмануться в  полумраке и от неожиданности  было  не мудрено --
младший  брат  короля,  Гастон,  герцог   Анжуйский,  ровесник  д'Артаньяна,
чертовски   походил  на  старшего  брата...  Правда,  имелись   и  кое-какие
существенные отличия,  касавшиеся не облика,  а духа -- следовало  признать,
что  Жан  Батист  Гастон,  Сын  Франции  [Сын  Франции  и  Дочь  Франции  --
официальные титулы  наследных принцев и принцесс.],  олицетворял  как раз ту
решимость и волю, которых так не хватало его коронованному брату.
     Д'Артаньян  прожил в  Париже достаточно, чтобы  сразу узнать  и второго
визитера, -- это был принц Конде собственной персоной...
     "Младший   брат  короля!  --  подумал  д'Артаньян.  --   Кузен  короля!
Невероятная  честь для  моей скромной персоны,  если учесть, что я  лежу  со
своей  любовницей совершенно  голый... Да, вот именно, черт побери!  Стыд-то
какой!"
     Он торопливо натянул простыню до самого носа -- но прелестная герцогиня
как  ни в чем не  бывало осталась лежать в грациозной и непринужденной позе,
распахнутый батистовый пеньюар прикрывал  ее не более, нежели носовой платок
способен прикрыть знаменитую статую Персея работы великого Челлини.
     -- Ну-ну, не смущайтесь, шевалье! -- добродушно прикрикнул принц Конде,
развалясь в  ближайшем  кресле.  --  Картина  самая  обычная  для  Лувpa,  в
особенности когда отсутствует хозяин, отчего-то  почитающий Лувр аббатством,
а себя -- настоятелем...
     -- Совершенно верно, -- фривольным тоном подхватил брат короля. -- Если
учесть к тому  же, что  оба  мы уже  имели  случай побывать на вашем  месте,
дорогой  Арамис. Так что отбросьте стыд  и церемонии.  Можно сказать, что мы
собрались здесь в тесном, почти семейном кругу...
     -- Вы циник  и проказник, принц, -- надула  губки герцогиня. -- Шевалье
влюблен  в  меня  трепетно  и  романтично,  и  ваши  непристойности способны
привести его в уныние...
     -- Но если это правда?
     -- Все равно. Вы играете чувствами влюбленного...
     -- О, что вы, Мари! -- воздел руки принц в наигранном ужасе. -- Я вовсе
не  посягаю  на  чувства  шевалье  Арамиса,  тут  он  волен   оставаться  их
единственным  владельцем и  распорядителем. Я-то  вас mhqjnkewjn  не  люблю,
очаровательная  распутница,  я  просто  вас  вожделею... Вы согласны с таким
разделением обязанностей, шевалье? Вы ее любите,  я  вожделею,  нужно только
устроить так, чтобы не мешать друг другу...
     -- Совершенно согласен с вашим высочеством, -- сказал д'Артаньян, решив
вести  себя  так, чгобы  не выбиваться  из царившего здесь настроя. -- Очень
мудро сказано...
     --  Вот видите, -- сказал Гастон  спутнику. --  Мне о нем сказали сущую
правду  --  он  вовсе не деревенщина и не святоша. Мне он кажется совершенно
разумным человеком...
     Принц Конде пока что помалкивал, восседая с видом  серьезным  и чуточку
озабоченным. Выглядел он настоящим вельможей, осанистым и величественным, но
д'Артаньян достаточно общался  с парижскими сплетниками,  чтобы узнать  уже:
законность  рождения  принца  в  свое  время  оспаривалась  вполне  открыто.
Существовали сильные подозрения, что его матушка,  Шарлотта  де Ла Тремуйль,
родила его от  своего  пажа, гасконца  Белькастеля (приходившегося,  кстати,
отдаленной родней де Кастельморам), а после, когда вернулся  законный муж  и
ветреная Шарлотта испугалась, что истинный  отец не удержит язык за  зубами,
она хладнокровно  отравила  беднягу  пажа.  По этому делу было даже наряжено
следствие, тянувшееся восемь лет,  начался  судебный процесс, но по  приказу
доброго короля Генриха  Четвертого он  был  прекращен,  а все бумаги сожжены
(злые  языки  шептали  даже,  что  отцом  принца  Конде  был  сам Генрих,  и
незадачливый  паж поплатился жизнью именно за то, что был посвящен в опасные
секреты, а вовсе не за собственные постельные подвиги).
     Уже  полностью  обретя  спокойствие,  д'Артаньян подумал  с  цинической
веселостью: "Если  молва  все же права  в той  ее части,  что касается  пажа
Белькастеля, то мы с этим принцем, изволите ли видеть, родственнички, хоть и
весьма отдаленные... Хотя, честно признаться, меня такой родственничек вовсе
не радует..."
     --  Господа,  -- сказал  принц  Конде  решительно.  -- Быть  может,  вы
перестанете  упражняться  в остроумии?  До  утра совсем близко, а  нам нужно
немало обсудить...
     -- Да, конечно, -- кивнул Гастон. -- Мне просто хотелось, чтобы шевалье
немного освоился в нашем обществе и перестал стесняться...
     -- По-моему, он вполне освоился. Не правда ли, шевалье?
     -- Да, разумеется, --  сказал д'Артаньян и даже принял позу, казавшуюся
ему непринужденной и вполне соответствующей моменту.
     -- Мы  уже  успели  немного поговорить, --  сказала  герцогиня, положив
голову на  плечо  д'Артаньяну.  --  Шевалье,  как  я  и предполагала,  горит
желанием изменить свое убогое положение... и не боится риска.
     --  Приятно  слышать,  -- серьезно  кивнул  принц Конде. -- Именно  эти
побуждения и делают из людей отличных заговорщиков... К тому же  вы, дорогой
Арамис, служите  у  де  Тревиля,  а  значит,  вам  будет  еще легче  принять
приглашение на охоту...
     -- На охоту? -- переспросил д'Артаньян.
     -- Вот  именно,  -- сказал Гастон Анжуйский. -- Охота  будет, надо  вам
сказать, на красного зверя, ха-ха-ха! Объяснять вам подробно или вы проявите
сообразительность? Ну-ка, шевалье, я хочу узнать, острый ли у вас ум...
     -- Я,  кажется, понимаю, -- медленно произнес д'Артаньян,  сведя в одно
все  слышанные до этого  намеки, кое-какие собственные догадки и наблюдения.
-- Вы, господа, намерены сместить кардинала?
     Принц Конде с хищной улыбкой сказал:
     -- Браво, шевалье! Но  вы  чуточку  не  угадали. Вернее, остановились в
своих рассуждениях на полдороге. Мы вовсе не намерены его смещать. Мы твердо
намерены его убить. Только так  можно рассчитывать от него избавиться раз  и
навсегда.  Потому что  ecn высокопреосвященство, надо  отдать  ему  должное,
противник страшный. Такие люди перестают  быть опасными, только оказавшись в
гробу. Все прежние попытки сместить, как вы выражаетесь, кардинала ни к чему
не  привели -- его  величество,  как  всем известно, страдает раздвоенностью
натуры.  С  одной  стороны, кардинала  он ненавидит,  как