ные
работы этих лет: "Горбачевизм" (1988), "Катастройка" (1988), "Смута" (1994),
"Русский эксперимент" (1994).  А.А.  Зиновьев  свою  позицию  также  активно
заявлял в  многочисленных  научных  и  публицистических  статьях,  интервью,
выступлениях на радио и телевидении, которые лишь отчасти собраны в сборнике
"Посткоммунистическая Россия" (М., 1996).
   Перестройка, как бы ее ни ругал А.А. Зиновьев, имела,  по  крайней  мере,
одну положительную сторону, которую не может  отрицать  даже  он.  Она  дала
возможность ему вернуться на родину, в Россию, хотя, правда, уже и в  другую
Россию, чем та, которую он покинул. Если выдворение А.А. Зиновьева из страны
государство взяло целиком на себя, то его возвращение  оно  интерпретировало
как его  личное  дело,  ограничившись  официальным  актом  восстановления  в
гражданстве (1990). Как показывает опыт,  А.  Зиновьев  -  человек,  который
умеет писать книги, но не умеет устраиваться  в  жизни  И  ему  понадобилось
много лет, чтобы создать практические предпосылки для  возвращения.  В  июне
1999 года А.А. Зиновьев  вернулся  на  постоянное  жительство  в  Россию,  в
Москву. Начинается новый этап его жизни и творчества.
   Такова биография А.А. Зиновьева в  ее  самом  общем,  событийном  аспекте
(хочу обратить  внимание,  что  речь  идет  именно  об  общих  контурах  его
биографии, так как многие факты, аспекты жизни, труды остались  за  скобкой,
плохо изучены, и об общих контурах его деятельности как  ученого  и  отчасти
писателя,  в  своих  заметках  я  не  касаюсь   его   поэзии,   драматургии,
изобразительного искусства). Что касается ее внутреннего,  психологического,
личностного аспекта, то он отражен в литературных  произведениях  автора,  в
которых под тем или иным именем, часто под многими, он выводит самого  себя,
а также в очень выразительных художественных автопортретах. Иногда  об  этом
он высказывается  в  интервью,  побуждаемый  вопросами  собеседника.  Отмечу
только некоторые его суждения о самом себе.
   Самое броское  и  часто  повторяемое  из  них;  "Я  сам  есть  суверенное
государство из  одного  человека".  Все  видят  эпатирующую  дерзость  этого
утверждения,  но  не  замечают   его   полемической   заостренности   против
упрощенного толкования суждения, согласно которому нельзя жить в обществе  и
быть независимым от него. Можно, говорит А.А. Зиновьев. А в своей социологии
он даже доказывает, что только обретя такую независимость человек становится
Человеком.  Речь  идет  не  о  независимости  пренебрегающего  общественными
условностями  циника,  или  все  себе  подчиняющего   хозяина   жизни,   или
спрятавшегося в свой уютный изолированный мирок  мещанина,  или  увлеченного
собиранием бабочек  чудика  и  т.п.  Его  независимость  есть  независимость
бунтаря, который не хочет признавать над собой ничьей власти и меньше  всего
власть общественного мнения, и независимость идеалиста, который  заново,  по
своим образцам перепроектировал мир и живет  по  его  канонам,  по  которым,
собственно, никто другой и не может  жить,  так  как  это  -  его  мир,  его
выдумка; поэтому, между прочим, утверждение А.А. Зиновьева можно обернуть  и
сказать, что в его государстве есть только один гражданин - он сам.
   Зиновьев называет себя человеком из  Утопии,  имея  в  виду  и  советскую
реальность  с  ее  жестокостями,  и  советскую  идеологию  с   ее   высокими
гуманистическими ценностями. Он умеет их соединить таким образом, что второе
не является лицемерным прикрытием  первого.  Зиновьев  лучше,  чем  кто-либо
другой, понимает, что утопия коммунистической идеологии имела мало общего  с
реализовавшейся утопией советской действительности. Но если общество  нельзя
переделать в духе утопии, то это вовсе не означает, что и отдельный  индивид
не может сделать этого в отношении своей жизни.
   Еще  Зиновьев  называет   себя   искусственным   созданием,   результатом
эксперимента, который он всю жизнь совершает над самим собой. Такой человек,
как он, считает Зиновьев, не может сложиться естественным образом. А в одном
из романов ("Глобальном человейнике") он появляется в образе инопланетянина.
В "Зияющих высотах" он, помимо Болтуна, является еще Крикуном, Шизофреником,
Неврастеником, Уклонистом, Учителем.  Зиновьев  -  парадоксалист  и  большой
острослов. Все эти самоаттестации можно было бы считать шуткой, если  бы  мы
не узнали вдруг от него (в "Русском эксперименте"), что он вообще  не  умеет
шутить. И я ему склонен верить.  Дело  в  том,  что  банальность  жизни,  на
которую натыкаются высокие стремления,  что  и  составляет  основу  комикса,
шутки,  он   рассматривает   как   ее   самую   серьезную   и   существенную
характеристику. Он не умеет шутить в том смысле, что  для  него  нет  ничего
более серьезного, чем шутка. В его шутках нет  ничего  шутливого.  Например,
все мы думали, а  многие  до  настоящего  времени  думают,  что  в  "Зияющих
высотах" он шутил, высмеивал, сатирически изобличал. А сам Зиновьев считает,
что это - самое серьезное, более  того  -  научное,  хотя  и  выполненное  в
художественной форме, исследование советского общества. Здесь,  может  быть,
уместна аналогия с С. Паркинсоном, "Законы  Паркинсона"  которого  почему-то
все воспринимают  как  английский  юмор,  а  не  точный  и  глубокий  анализ
бюрократического механизма.
   Чаще всего, и прямо и косвенно, через литературные образы, А.А.  Зиновьев
характеризует себя как исследователя. Логик  по  изначальной  профессии,  он
остается им и по жизни, стараясь руководствоваться аристотелевским принципом
"Платон мне - друг, но истина дороже". Если бы Зиновьев не был столь чуток к
нарушениям логических правил, я бы сказал, что он верит в истину.
 
 
   II
 
   Книга А.А. Зиновьева "На пути к сверхобществу"  в  систематической  форме
излагает оригинальную социологическую теорию автора. Она  является  итоговой
по отношению ко  всем  его  предшествующим  исследованиям  в  этой  области.
Зиновьевым впервые рассмотрены  методологические  и  логические  основы  его
социологии, окончательно  оформляется  категориальный  аппарат,  позволяющий
охватить  ход  истории  в  целом,  обобщенно   суммируются,   уточняются   и
развиваются теория  реального  коммунизма,  теория  западнизма,  современные
тенденции развития человечества.
   Изложить взгляды Зиновьева популярней и короче, чем это сделал он  сам  в
данной книге, невозможно. Его  текст  является  предельно  ясным,  точным  и
популярным (кстати, одно из требований отстаиваемого им научного  подхода  и
состоит в том, чтобы "сделать тексты осмысленными сами по себе, вычитывать в
них то, и только то,  что  в  них  содержится  без  всяких  интерпретаций  и
примысливаний" (1); он популярен в том же  смысле,  в  каком  можно  считать
популярной, например, таблицу умножения. Одновременно с  этим  он  настолько
краток, экономичен и лишен беллетристичности, что в этом отношении,
   -------------------------------------------(1) Здесь и  далее  цитируется
настоящее  издание,  кроме  случаев,  оговоренных  особо.  на  мой   взгляд,
достигнут  максимум  возможного.  Поэтому,  представляя  книгу  читателю,  я
ограничусь некоторыми идеями, с моей точки зрения  наиболее  неожиданными  и
потому особенно важными для осуществления того "поворота  мозгов",  которого
требует и на который нацеливает социология Зиновьева.
   Начнем с  самого  понятия  "поворот  мозгов".  Еще  в  "Зияющих  высотах"
высказана мысль, что социальные законы порождают  тенденцию  к  одноплановой
ориентации сознания и "возникают своего рода силовые линии,  разворачивающие
мозги людей в одном и том же направлении" (Зияющие высоты, т. 1.  М.,  1990,
с. 34). Для научного взгляда на социальную  жизнь  необходимо  вырваться  из
этого силового поля. Чтобы понять социальные законы, надо взглянуть  на  них
со стороны, не изнутри, а извне, не жить в них и ими, а подойти к  ним  так,
как если бы человек от них не  зависел.  Нужно  освободить  свой  взгляд  от
давления авторитетов, общепринятых мнений, модных  идей,  различных  идолов,
словесных ухищрений, предназначенных для обмана и самообмана, страха, стыда,
советов благоразумия и многого другого, чтобы научиться  прямо  смотреть  на
социальную действительность, увидеть ее в подлинном (неприукрашенном)  виде.
Прежде всего необходимо вырваться  из  сетей  "интеллигентски-обывательского
способа мышления", который стремление к ясности и истине подменяет  желанием
произвести впечатление, создать видимость знания.  Надо  встать  на  позиции
того наивного мальчика из сказки  Андерсена,  который  не  знал  придворного
этикета и сказал то, что все скрывали, что король - голый.
   Устраиваться в обществе и понимать его  -  разные,  даже  противоположные
виды деятельности.  Если  для  первого  нужно  быть  внутри  общества,  жить
конкретным интересом, уметь защитить себя, стремиться  к  лучшей  позиции  и
т.д., то для второго, напротив,  требуется  вырваться  вовне,  занять  такую
независимую позицию, словно ты не член данного общества, а инопланетянин,  с
любопытством  разглядывающий  это  странное  скопление   странных   существ.
Известно, что человек  видит  то,  что  он  хочет  видеть.  Научный  подход,
напротив, состоит в том, чтобы освободить взгляд  от  этого  привходящего  и
искажающего "хочет", чтобы "хотеть" то, что видишь. Такую  смену  диспозиции
по отношению к социальной действительности, такое изменение точки ее  обзора
Зиновьев называет научным "поворотом мозгов" и в своей логической социологии
он формулирует те принципы, которые для этого необходимы.
   Один из этих принципов состоит в экспликации  понятий  -  особой,  им  же
самим описанной и сознательно примененной в социологии логической процедуре,
имеющей  целью  добиться  определенности  и  однозначности  терминологии   в
социальном познании. Все основные описывающие социальную реальность понятия,
такие, как "общество", "государство", "экономика",  "власть",  "культура"  и
т.д., являются многозначными, расплывчатыми. Существуют десятки и  сотни  их
определений. Уже по одной только этой причине,  не  говоря  о  всех  других,
рассуждения с употреблением этих понятий оказываются приблизительными, а  то
и вовсе ложными.  Экспликация  состоит  не  в  том,  чтобы  перечислить  все
значения и выбрать какое-то одно для словоупотребления (подобрать объект для
слова),  а  в  том,  чтобы  "выделить  достаточно  определенно  интересующие
исследователя объекты из некоторого более  обширного  множества  объектов  и
закрепить это  выделение  путем  введения  подходящего  термина".  При  этом
существенно важно, что в качестве термина используется  старое  расплывчатое
выражение; тем самым подчеркивается, что речь идет о новом понимании тех  же
самых объектов, к которым в той или иной степени относятся привычные  слова.
Ведь объект познания ученого-социолога обладает сознанием, разумом и в  этом
смысле сам является познающим, поэтому он не может открыть чего-то,  что  не
было бы вообще известно  объектам  его  интереса  -  людям,  он  может  лишь
по-новому взглянуть на это, "повернуть мозги". "В случае экспликации понятий
читателю сообщается новый способ понимания объекта, о котором у читателя уже
накоплена какая-то сумма знаний, можно сказать  -  уже  имеется  интуитивное
представление  об   объекте".   Поэтому   основная   трудность   социального
исследования, как пишет  далее  Зиновьев,  состоит  в  том,  чтобы  "увидеть
значимость общеизвестных и привычных  явлений,  осмыслить  их  и  обнаружить
именно в них закономерности грандиозных исторических  процессов  и  огромных
человеческих объединений".
   Самым известным и до настоящего времени обескураживающим  многих  (прежде
всего среди марксистов) примером этого логического приема является  введение
Зиновьевым термина "коммунизм" как экспликата этого слова в обыденной  речи,
когда он стал называть коммунизмом реальный социальный  строй,  классической
(наиболее развитой) формой которого была советская система. В тридцатые годы
И.В. Сталин объявил, что в СССР построен социализм. Тем  самым  он  соединил
понятие социализма с реальностью советского общества. На  первый  взгляд  он
сделал то же самое, что и  Зиновьев  (в  данном  случае  от  различия  между
социализмом и коммунизмом  можно  отвлечься,  тем  более  что  сам  Зиновьев
считает  это  различие  бессмысленным).  Но  только  на  первый  взгляд.   В
действительности здесь наблюдается диаметрально противоположный ход  мыслей,
показывающий  различие  между  идеологией  и  наукой.  Сталин  полагал,  что
коммунизм (на его первой фазе) осуществился в Советском Союзе  и  тем  самым
распорядился именовать социальную реальность СССР коммунизмом и смотреть  на
нее сквозь призму уже существующих представлений о коммунизме. Так возникает
идеология о самом счастливом обществе.  Зиновьев  говорит  нечто  совершенно
иное: то, что осуществилось в Советском Союзе, и есть коммунизм,  и  другого
коммунизма нет. Тем  самым  он  ориентирует  на  то,  чтобы  строить  теорию
коммунизма как социальную теорию советского общественного опыта, вместо того
чтобы смотреть на  этот  опыт  сквозь  розово-утопические  очки  выдуманного
коммунизма.
   Другой, тоже очень показательный пример  экспликации  связан  с  понятием
общества. Это слово, которое в разговорном языке  имеет  много  смыслов,  он
употребляет как  термин,  обозначающий  определенную  стадию  (этап,  форму)
социальной жизни людей со своими строгими  признаками  (наличие  государства
как формы политической власти, экономики как формы хозяйствования, идеологии
как формы коллективного менталитета и т.д.). Такая экспликация  очень  важна
для того, чтобы правильно понять историчность человеческой  жизни  и  строго
обозначить ту смену ее качественных состояний, которая происходит  на  наших
глазах.
   Центральным в социологических взглядах Зиновьева является, пожалуй,  идея
законов социальности. Объектом его изучения (социальными объектами) являются
люди и их объединения; при этом люди рассматриваются не во всем многообразии
их свойств, каковых  очень  много,  а  только  в  тех  проявлениях,  которые
вытекают  из  факта  их  принадлежности  к  социальным  объединениям.  Такое
ограничение объекта исследования является, разумеется, идеализацией,  ибо  в
реальности ни таких  чистых  социальных  индивидов,  ни  их  объединений  не
существует; живые люди характеризуются  не  только  тем,  что  они  являются
членами объединений, у них есть масса других, биологических, психологических
и  иных,  свойств.  Но  это  -  вполне  законная  и  совершенно  необходимая
идеализация. Социальные индивиды и их объединения в этом отношении не  менее
реальны, чем точки, линии и фигуры в геометрии.
   Жизнь индивидов, поскольку они принадлежат  человеческому  объединению  и
действуют в его рамках, как  и  жизнь  самого  объединения,  представляющего
собой множество индивидов, протекает по строгим законам. Прежде  всего  (это
самый важный и необходимый признак) возникает разделение множества людей  на
"мозг" и "тело", на начальников, управляющих,  и  подчиненных,  управляемых.
Происходит разделение функций, возникают органы для их выполнения, отношения
между ними регулируются законом взаимной  адекватности.  Имеет  место  также
дальнейшее, все нарастающее усложнение жизни объединения,  охватывающее  как
вертикаль, так и горизонталь отношений. Объединения людей приобретают особое
качество  и  называются  человейниками,  если   они   а)   живут   совместно
исторической жизнью (из поколения в поколение); б) действуют как  целое;  в)
имеют внутри себя  сложное  строение  с  разделением  функций;  г)  занимают
определенную территорию и относительно автономны  во  внутренней  жизни;  д)
обладают внутренней и внешней идентификацией. Термин  "человейник"  вызывает
ассоциацию с муравейником. Это - больше чем ассоциация, она сыграла решающую
роль в выборе термина, ибо, по  мнению  автора,  стада  и  стаи  животных  в
эволюционной классификации предшествуют человейникам; в  "Зияющих  высотах",
например, фигурируют два трактата - трактат об обществе и трактат о  крысах,
которые удивительным образом совпадают. В этом смысле теорию Зиновьева можно
было бы назвать не только социомеханикой, но еще и социозоологией.
   Поскольку людей в человейнике много и они вынуждены вступать в  отношения
друг с другом просто из-за того единственного факта, что их  много,  то  они
действуют  в  силу  социальных  законов,  которые  автор  называет  законами
экзистенциального эгоизма. Это такие законы, которые заставляют  социального
индивида действовать, исходя из его собственной  социальной  позиции,  чтобы
сохранить ее, по возможности укрепить  или  занять  более  высокую  позицию.
Действовать в своих  интересах  внутри  человейника  и  в  интересах  своего
человейника  в  отношениях  с  другими   человейниками   -   такова   основа
социальности. Так как люди в социальном поведении действуют сознательно,  то
законы экзистенциального эгоизма  выступают  в  виде  законов  рационального
расчета. Речь  идет,  если  говорить  кратко,  об  осознанном  эгоистическом
интересе. В качестве иллюстрации социальных законов Зиновьев часто ссылается
на такой пример: если человеку предложить на выбор две  работы,  из  которых
одна оплачивается выше, чем другая, то при всех прочих  равных  условиях  он
непременно выберет ту, за которую платят больше. Это правило есть  следствие
законов социальности и  действует  с  такой  же  неотвратимостью,  с  какой,
например, выпавший из руки предмет падает на землю. В  реальности,  конечно,
не  бывает  лабораторных  условий,  предполагаемых  этим  правилом;   помимо
величины платы, есть масса других факторов, которые  учитываются  индивидами
при выборе работы и очень часто они выбирают менее оплачиваемую  работу.  Но
это не отменяет само правило в его непререкаемости.  Правило  не  говорит  о
том, что человек всегда выбирает работу с более высокой платой. Оно  говорит
о том, что такой  выбор  неотвратимо  совершается  только  при  определенных
условиях, а именно при равенстве всех других факторов,  влияющих  на  выбор,
или отсутствии  таких  факторов.  Это  правило  можно  было  бы  разбить  на
следующие два: если индивид предпочитает  менее  оплачиваемую  работу  более
оплачиваемой,  то  это  он  делает  не  потому,  что  она   является   менее
оплачиваемой; если индивид  предпочитает  более  оплачиваемую  работу  менее
оплачиваемой, то это он может делать только по той причине, что она является
более оплачиваемой. В данном случае  механизм  действия  социального  закона
является таким же,  как  и  механизм  действия  любого  естественно-научного
закона, например, тело сохраняет равномерное прямолинейное движение, если на
него не действует никакое сопротивление; однако известно, что  сопротивление
есть всегда  и  в  этом  смысле  никакое  эмпирическое  тело  равномерно  не
движется.
   Законы социальности не следует путать с нормами морали, права  и  другими
сознательно задаваемыми регулятивами поведения. Последние выработаны  людьми
как средства защиты от законов  социальности,  от  самих  себя.  Разумеется,
эффективность этой защиты является относительной, ибо мораль и  связанная  с
ней совокупность разнообразных правил может лишь в какой-то  мере  смягчить,
нейтрализовать следствия законов социальности, но не отменить  их  действие.
Более того, они сами  могут  стать  моментом  действия  социальных  законов.
Такова   в   общих   чертах   концепция    социальности    Зиновьева.    Его
предшественниками в этом  вопросе  (предшественниками  не  в  смысле  прямой
преемственности, а в смысле идейных ассоциаций), на мой взгляд,  можно  было
бы считать Макиавелли с  его  трезвым  анализом  искусства  государственного
правления, Гоббса с гипотезой о естественном  состоянии  войны  всех  против
всех как исходном пункте и постоянной основе государствен