ьшая  коллекция  гравюр  на  стали  -
должны были быть доставлены в лавку в течение недели. Я только жалел,  что
не мог себе позволить приобрести картину Шоу.
     На дворе, когда я спускался по ступеням перед парадным входом здания,
солнце уже  скрылось  за  крыши  изысканных  старых  резиденций  на  улице
Каштановой. Налетел холодный ветер. Удивительно, но меня миновала вновь та
же секретарша, которую я видел в баре. На ней был длинный  черный  плащ  и
серый шарф. Она оглянулась и, не улыбаясь, посмотрела на меня.
     На тротуаре  я  заметил  Айэна  Херберта,  хозяина  одного  из  самых
элегантных магазинов с антиками  в  Салеме,  разговаривающего  с  каким-то
служащим Эндикотта. В магазине Айэна Херберта  везде  были  мягкие  ковры,
артистично расположенные лампы и приглушенный шум голосов. Херберт даже не
называл его магазином, а только  салоном.  Несмотря  на  это,  он  не  был
снобом, поэтому, увидев меня, махнул небрежно рукой.
     - Джон, - сказал он, хлопая меня по плечу. - Наверняка ты знаешь Дана
Воукса, руководителя отдела продажи у Эндикотта.
     - Добрый день, - заговорил Дан Воукс. - Кажется,  я  немного  на  вас
заработал, - он показал на пакет, который я держал под мышкой.
     - Ничего особого, - ответил  я.  -  Только  старая  картина  с  видом
побережья, где я живу. Я купил ее ровно за пятьдесят долларов.
     - Ну, раз вы удовлетворены... - улыбнулся Дан Воукс.
     - Вот именно, - вмешался Айэн, -  может,  тебя  заинтересует,  что  в
музее в  Ньюберипорте  продают  часть  старой  маринистической  коллекции.
Интересные экспонаты,  некоторые  даже  магического  характера.  Например,
знаешь ли ты, что раньше все корабли из Салема возили на палубе  небольшие
латунные клеточки, в которые ставились миски с овсянкой? Это были  ловушки
для демонов и дьяволов.
     - Мне и сейчас что-то подобное пригодилось бы в  отделе  расчетов,  -
заметил Дан Воукс.
     - Мне нужно возвращаться в  Грейнитхед,  -  заявил  я  уже  собираясь
уходить, когда кто-то схватил меня сзади за плечо и дернул так резко,  что
я покачнулся и чуть было не потерял равновесие. Я очутился лицом к лицу  с
бородатым молодым человеком  в  сером  твидовом  пиджаке,  задыхающимся  и
волнующимся, с растрепанными волосами.
     - В чем дело, ко всем чертям? - заревел я ему.
     - Извините,  -  сказал  он,  задыхаясь.  -  Я  на  самом  деле  очень
извиняюсь. Я не хотел вас перепугать. Вы Джон  Трентон?  Джон  Трентон  из
Грейнитхед?
     - Да, это я. А кто вы, черт возьми?
     - Крайне извиняюсь, - повторил молодой человек. - Я на самом деле  не
хотел вас нервировать. Но я боялся, что вы от меня уйдете.
     - Послушай, парень, мотай  отсюда,  -  вмешался  Дан  Воукс,  подходя
ближе. - Тебе везет, что я еще не вызвал фараонов.
     - Мистер Трентон, я  должен  с  вами  поговорить  наедине,  -  заявил
молодой человек. - Это очень важно.
     - Так мотаешь или вызвать  фараонов?  -  бросил  Дан  Воукс.  -  Этот
джентльмен мой хороший знакомый, и я предупреждаю, чтобы ты оставил его  в
покое.
     - Хорошо, мистер Воукс, - сказал я. - Я поговорю с  ним.  -  Если  он
будет невежлив, я начну кричать.
     Айэн Херберт рассмеялся.
     - До свидания, Джон. Заходи как-нибудь в магазин.
     - Это значит в салон, - пошутил я.
     Молодой человек в  твидовом  пиджаке  нетерпеливо  ждал,  пока  я  не
попрощаюсь с теми. Потом я  поправил  картину  подмышкой  и  направился  в
сторону паркинга на Рили  Плаза.  Молодой  человек  шел  рядом,  время  от
времени подбегая, чтобы не потерять ритма шага.
     - Это очень хлопотное положение, - заявил он.
     - Почему хлопотное? - удивился я. - Я этого не заметил.
     - Я должен сначала представиться, - сказал молодой  человек.  -  Меня
зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.
     - Ну что ж, приятно познакомиться.
     Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул пальцами за бороду. Он принадлежал
к тем молодым американцам, которые выглядят как чучела времен шестидесятых
годов прошлого века: пионеры или  проповедники.  На  нем  были  поношенные
джинсы, а его волосы  наверняка  в  течение  месяца  не  видели  расчески.
Похожих на него молодых людей можно встретить почти на  каждой  фотографии
времен начала расселения в таких местах как Манси, Блэк  Ривер  Фоллс  или
Джанкшн Сити.
     Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились,  и
склонился так близко, что я  почувствовал  запах  анисовых  конфет  в  его
дыхании.
     - Все хлопоты в том, мистер Трентон, что мне строго приказали  купить
для архива картину, которую вы как раз купили.
     - Эту картину? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?
     Он поддакнул.
     - Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне  сказали,  что
картина не будет выставлена  на  продажу  раньше  трех  часов.  Поэтому  я
подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся.  Моя  знакомая
как раз открыла салон моды на площади Ист Индиа, я пошел  ей  помочь,  ну,
так все и вышло. Я опоздал.
     Я пошел дальше.
     - Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?
     - Вот именно. Это исключительно интересная картина.
     - Ну, тогда я очень рад, - заявил я. - Я купил ее только потому,  что
она представляет вид моего дома. Всего за пятьдесят долларов.
     - Вы купили ее за пятьдесят долларов?
     - Вы же слышали.
     - Знаете ли вы, что она стоит много больше? Это значит, что пятьдесят
долларов - это обычная кража.
     - В таком случае я рад еще больше. Я купец, как  вы  знаете.  Я  веду
торговлю, чтобы заработать на  свою  жизнь.  Если  я  могу  купить  за  50
долларов что-то и продать потом это что-то за 250 долларов, то это и  есть
мой хлеб.
     - Мистер Трентон, - сказал Эдвард Уордвелл, когда  мы  сворачивали  с
площади Холок на улицу Гедни. - Эта картина имеет исключительную ценность.
Она на самом деле необычна.
     - Это великолепно.
     - Мистер Трентон, я дам вам за эту картину 275  долларов.  Сразу,  из
рук в руки, наличными.
     Я остановился и вытаращился на него.
     - 275 долларов наличными? За эту картину?
     - Я закруглю сумму до 300 долларов.
     - Почему эта картина так чертовски важна? - спросил я. -  Ведь  этого
всего лишь довольно средняя акварель с видом  побережья  Грейнитхед?  Ведь
даже неизвестно, кто ее нарисовал.
     Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки,  как
будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить  инфантильному  тупому
сыну.
     - Мистер Трентон,  -  заявил  он.  -  Эта  картина  ценна,  поскольку
представляет вид залива Салем, которого ни один художник не воплотил в  те
времена.  Она  дополнит  пробелы  в  топографии  этих  мест,  поможет  нам
установить, где стояли определенные здания, где росли деревья,  как  точно
проходили дороги. Знаю, что как произведение искусства картина плоха, но я
успел заметить, что она необычайно точно передает подробности  пейзажа.  А
именно это - самое важное для Музея.
     Я на минуту задумался, а потом сказал:
     - Я не продам его. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.
     Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард  Уордвелл  попробовал
меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.
     - Мистер Трентон! - закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. -
Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!
     - Может, я не захотел понять, - буркнул я в ответ.
     Эдвард Уордвелл догнал меня, задыхаясь, и шел рядом, поглядывая время
от времени на пакет с картиной с такой миной, как будто хотел его  у  меня
вырвать.
     - Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками,  то
меня выгонят с работы.
     - Пусть выгоняют. Очень вам сочувствую, но не надо было опаздывать на
аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину.  Теперь
же картина моя и пока я не имею желания продавать ее. Особенно,  извините,
на улице, и в такую погоду, как сейчас.
     Эдвард Уордвелл провел пальцами по непричесанным волосам,  вследствие
чего его прическа еще больше стала  похожа  на  торчащий  во  все  стороны
индейский плюмаж.
     - Извините, - сказал он. Я  не  хотел  быть  назойливым.  Просто  эта
картина  очень  важна  для  музея.  Понимаете,  очень  важна  по  архивным
причинам.
     Мне стало почти жаль  его.  Но  Джейн  постоянно  вколачивала  мне  в
голову, что в торговле антиками существует единственный  принцип,  который
нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не  продавай  ничего
из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.
     - Послушайте, - заявил я. - Музей Пибоди  мог  бы  время  от  времени
одалживать эту картину. Я мог бы как-то договориться об этом с директором.
     - Ну, я сам не знаю, - буркнул Эдвард Уордвелл.  -  Мы  хотели  иметь
картину для себя. Можно ли на нее хотя бы посмотреть?
     - Что?
     - Можно ли хотя бы посмотреть на нее?
     Я пожал плечами.
     - Как захотите. Идемте в мою машину. Я запарковал ее рядом,  на  Рили
Плаза.
     Мы прошли через улицу Маргин и прошли и прошли через паркинг к  моему
восьмилетнему песочному Тормадо. Мы сели и я  включил  верхнее  освещение,
чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу,  потом  сел  поудобнее,
как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти  ожидал,  что  он
наденет пояс безопасности. Когда я развернул бумагу, то он снова склонился
ко мне, и я снова почувствовал этот аптечный  запах.  Видимо,  его  ладони
вспотели от переживания, поскольку он протер их о штанины своих джинсов.
     Наконец я кончил разворачивать бумагу и опер картину о  руль.  Эдвард
Уордвелл придвинулся так близко, что у меня  даже  заболела  рука.  Я  мог
заглянуть ему прямо внутрь волосатой спиральности левого уха.
     - Ну и? - наконец спросил я. - Что вы скажете?
     - Восхитительно, - ответил он. - Вы видите пристань  Ваймана,  здесь,
со стороны Грейнитхед? Вы видите, как она мала? Обычная,  на  скорую  руку
скрепленная конструкция из балок. Не то, что  пристань  Дерби  со  стороны
Салема. Там были склады, конторы и порт для кораблей из Вест Индий.
     - Вижу, - ответил я равнодушно, стараясь сбить его  с  толка.  Но  он
придвинулся еще ближе и всматривался в каждую малейшую подробность.
     - А это Аллея Квакеров, она вот так ведет  от  деревушки,  а  в  этом
месте теперь Кладбище Над Водой, хотя оно называлось Блуждающее  кладбище,
только неизвестно почему. Знаете, что Грейнитхед до  1703  года  назывался
Восстание Из мертвых? Наверно  потому,  что  поселенцы  из  Старого  Света
начинали здесь новую жизнь.
     - Я слышал об этом от пары  человек,  -  озабоченно  сказал  я.  -  А
теперь, если позволите...
     Эдвард Уордвелл выпрямился.
     - Вы точно не примите 300 долларов? Лишь столько мне дали  на  это  в
музее. Три сотни наличными в руки, и  никаких  вопросов.  Вы  не  получите
лучшей цены.
     - Вы так считаете? Я думаю, что все же получу.
     - Кто вам столько еще даст? Кто заплатит хотя бы триста  долларов  за
картину неизвестного происхождения, представляющую пляж в Грейнитхед?
     - Никто. Но если Музей Пибоди решил дать за это триста долларов, то в
случае нужды он может и повысить цену и дать четыреста долларов  или  даже
пятьсот. Сами видите.
     - Вижу? Что я вижу?
     - Не знаю, - честно ответил я, вновь заворачивая картину в бумагу.  -
Может, плохую погоду, может, интерес к цене на гусиный жир.
     Эдвард Уордвелл навернул себе на палец колечко от волос из бороды.
     - Угу, - буркнул он. - Понимаю. Вижу точно, куда вы клоните. Что ж, в
порядке. Скажем так, что в порядке. И злиться нечего. Но  вот  что  я  вам
скажу. Я вам позвоню завтра или послезавтра, хорошо?  Вы  согласны?  И  мы
поговорим еще раз. Знаете, об этих трех сотнях. Подумайте об этом.  Может,
вы измените мнение.
     Я положил картину на заднее сидение, а потом  протянул  руку  Эдварду
Уордвеллу.
     - Мистер Уордвелл, - сказал я. - Я могу вам обещать одно. Я не продам
никому картину, пока не проведу исследования, и точного. А когда я решу ее
продать, то Музей может превысить  любую  сумму,  которую  мне  предложат.
Достаточно ли честно поставлен вопрос?
     - Вы не забудете об этой картине?
     - Конечно, я не забуду ее. Почему вы решили думать, что будет иначе?
     Эдвард Уордвелл пожал плечами, вздохнул и покачал головой.
     - Без причины. Просто я не хотел бы, чтобы картина пропала  или  была
уничтожена. Вы знаете, откуда она взялась? Кто ее продал?
     - Не имею понятия.
     - Ну так вот, я предполагаю, хотя и  не  полностью  уверен,  что  эта
картина происходит из коллекции Эвелита. Вы  слышали  об  Эвелитах?  Очень
старая семья, большинство из нее теперь  живет  неподалеку  от  Тьюксбери,
графство Дрейкат. Но всегда какие-то Эвелиты жили в Салеме, начиная с  XVI
века. Очень таинственная семья, отрезанная от мира, совсем как  в  книжках
Лавкрафта. Вы слышали о Лавкрафте? Я слышал, что у  старого  Эвелита  есть
библиотека исторических книг  о  Салеме,  рядом  с  которой  все  музейные
приобретения ничтожны. У него есть также различные гравюры и картины.  Эта
картина наверняка принадлежала ему. Время от времени он выставляет  их  на
продажу, не знаю, почему, но всегда анонимно, и всегда трудно  подтвердить
их подлинность, поскольку он не хотел об этом  спорить  и  даже  не  хочет
признавать, что они происходят из его коллекции.
     Я снова посмотрел на картину.
     - Интересно, - признался я.  -  Приятно  знать,  что  в  Америке  еще
осталось несколько настоящих оригиналов.
     Эдвард Уордвелл задумался на минуту, прижав руки  ко  рту.  Потом  он
опять спросил:
     - Вы на самом деле не измените мнения?
     - Нет, - ответил я. - Я не продам этой картины, пока не узнаю  о  ней
чего-то больше.
     Например, почему Музей Пибоди так срочно  и  настойчиво  нуждается  в
ней.
     - Но я ведь вам уже сказал. Уникальная топографическая стоимость. Это
единственная причина.
     - Я почти верю вам. Но вы позволите, чтобы я сам это проверил? Может,
я должен поговорить с вашим директором?
     Эдвард Уордвелл долго смотрел на меня,  сжав  зубы,  а  потом  сказал
отчаявшимся голосом:
     - Хорошо. Я не могу вам этого запретить. У меня будет только надежда,
что я не потеряю работу из-за того, что опоздал на аукцион.
     Он открыл дверцу и вышел из машины.
     Рад, что познакомился с вами, - заявил  он  и  застыл,  как  будто  в
глубине души  ожидал,  что  я  уступлю  и  отдам  ему  картину.  Потом  он
неожиданно добавил:
     - Я знал достаточно хорошо вашу жену, прежде чем... ну, знаете, перед
этим случаем.
     - Вы знали Джейн?
     - Конечно, - подтвердил он, и, прежде чем  я  успел  расспросить  его
побольше, ушел в сторону Маргин, ежась от холода.
     Я сидел в машине довольно долго и думал, что мне, к дьяволу,  делать.
Я еще раз развернул картину и еще раз присмотрелся к  ней.  Может,  Эдвард
Уордвелл говорил правду, может, это был единственный сохранившийся с  того
времени вид залива Салем с северо-востока. Однако я был  уверен,  что  уже
где-то видел подобный вид на  гравюре  или  на  ксилографии.  Ведь  трудно
поверить, что один из наиболее часто рисуемых и  изображаемых  заливов  на
побережье Массачусетса был только один-единственный раз изображен в  такой
перспективе.
     Это был удивительный день. У меня вообще не было желания возвращаться
домой. Какой-то человек с лицом, прикрытым широкой тульей шляпы,  наблюдал
за мной с другой стороны улицы. Я включил  двигатель  и  включил  радио  в
автомобиле. Как раз передавали песенку:



                                    5

     Когда я выехал из Лафайет Роуд и свернул на север,  в  сторону  Аллеи
Квакеров, на северо-востоке над горизонтом уже собирались  грозовые  тучи,
как будто стадо темных, покрытых  шерстью  бестий.  Прежде  чем  я  доехал
домой, тучи уже закрыли небо. Первые капли дождя  уже  ударяли  по  капоту
автомобиля.
     Я пробежал по садовой дорожке, натянув плащ на голову, и выгреб ключи
из кармана. Дождь шептал и шелестел в сухих стволах,  опутывавших  дворик.
Первые, еще не слишком сильные порывы ветра начинали дергать кусты лавра у
дороги.
     Я как раз вкладывал ключ в замок, когда услышал женский шепот:
     - Джон?
     Я был парализован ледяным страхом и только еле успел повернуться. Сад
был  пуст.  Я  увидел  только  кусты,  заросшую  травянистую  площадку   и
нарушаемую каплями дождя поверхность садового пруда.
     - Джейн? - громко спросил я.
     Однако никто не ответил, и обычный рассудок подсказал мне, что это не
могла быть Джейн.
     Однако дом выглядел как-то иначе. Мне казалось, что я чувствую чье-то
присутствие. Я повернулся к саду и, моргая глазами  под  лупящими  каплями
дождя, пытался все же понять, в чем заключается разница.
     Я влюбился в этот дом с первого взгляда. Меня восхитил его готический
силуэт от  1860  года,  слегка  неухоженный  вид,  окна  с  ромбоидальными
стеклами, оправленными в свинец,  каменные  парапеты,  вьюнок,  оплетающих
двор. Дом построили на фундаменте более старого дома,  и  старый  каменный
камин, который теперь стоял в библиотеке, носил дату "1666".  Но  сегодня,
слушая, как дождь лупит по позеленевшей черепице и оконная рама беспокойно
поскрипывает на ветру, я начал жалеть, что не выбрал  себе  более  уютного
жилища,  лишенного   этой   мрачной   атмосферы   кающихся   призраков   и
воспоминаний.
     - Джон? - раздался шепот; но может быть, это был только ветер. Черные
тяжелые тучи висели теперь прямо  над  домом.  Дождь  усилился,  желоба  и
водостоки хихикали как стадо демонов.  Меня  охватило  морозящее  кровь  в
жилах предчувствие, что мой дом  посещается  каким-то  духом,  который  не
имеет права появляться на земле.
     Я обернулся на садовой  тропе,  а  потом  обошел  дом  кругом.  Дождь
промочил мне волосы и лупил по лицу, но прежде чем войти внутрь, я  должен
был увериться, что мой дом пуст, что в  него  не  забрались  хулиганы  или
взломщики. Я так себе это объяснял. Я продрался  через  заросший  сорняком
сад к окну салона и заглянул внутрь, прикрывая глаза ладонью, чтобы  лучше
видеть его внутренность.
     Комната  казалась  пустой.  Холодный  серый  пепел  устилал  кострище
камина. Моя чашка стояла на полу, там, где я  ее  оставил.  Я  вернулся  к
парадному входу и прислушался. Капли дождя падали мне  за  шиворот  плаща.
Через тучи пробился луч света, и поверхность садового пруда  на  мгновение
заблестела, как будто усыпанная серебряными монетами.
     Я все еще стоял  под  дождем,  когда,  разбрызгивая  грязь,  в  аллее
проехал на шевроле один из моих соседей. Это был Джордж Маркхем, живший  у
Аллеи Квакеров под номером семь со своей женой-калекой Джоан и  множеством
истерических лающих карликовых псин.  Он  опустил  стекло  и  выглянул  из
машины. На его шляпе был пластиковый  чехол  от  дождя,  а  на  его  очках
поблескивали капельки воды.
     - Что случилось, сосед? - закричал он. - Принимаешь душ в одежде?
     - Все хорошо, - уверил я его.  -  Мне  показалось,  что  какой-то  из
желобов протекает.
     - Следи за собой, иначе простудишься до смерти.
     Он уже начал  поднимать  стекло,  но  я  подошел  к  нему,  с  трудом
продираясь сквозь грязь.
     - Джордж, - спросил я. - Не слышал ли ты, чтобы кто-то  шлялся  здесь
ночью? Около двух или трех часов утра?
     Джордж задумчиво надул губы, а потом покачал головой.
     - Я слышал ветер ночью, это точно. Но ничего больше. Никто  не  ходил
по дороге. А почему тебя это так интересует?
     - Даже не совсем уверен, почему.
     Джордж задумчиво посмотрел на меня, а потом сказал:
     - Лучше возвращайся домой и переоденься во что-то сухое. Не обращайся
так мерзко со своим здоровьем только потому, что  Джейн  уже  нет.  Может,
немного позже заскочишь к нам поиграть в карты? Старый Кейт Рид  наверняка
появится, если приведет в порядок свой ржавый тарант