Но оставим пока в покое генерала и взглянем на ученых.  Их  было  около
пятидесяти плюс сотни  две  техников.  Всех  их  тщательно  отобрало  ФБР,
поэтому активных членов коммунистической партии среди них вряд ли  нашлось
бы более полудюжины. Потом много говорили о саботаже, но хотя  бы  на  сей
раз  "товарищи"  оказались  совершенно  ни  при  чем.  Кроме   того,   все
случившееся никак нельзя было  назвать  саботажем  в  общепринятом  смысле
этого слова...
   Реальным творцом компьютера  стал  тихий  и  скромный  гений-математик,
которого так быстро выудили из колледжа и переместили в  горы  Кентукки  в
мир Допусков и Секретности, что он даже не успел  сообразить,  что  с  ним
произошло. Его, конечно, не  звали  доктор  Застенчивый,  но  эта  фамилия
принадлежит ему по праву, поэтому я стану называть его именно так.
   В завершение списка действующих лиц я должен  сказать  пару  слов  и  о
Карле. На этой стадии проекта Карл был завершен лишь  наполовину.  Подобно
всем большим компьютерам, он состоял по большей части из огромных шкафов с
ячейками памяти, где записывалась и хранилась до востребования информация.
Творческая же часть Карла -  анализаторы  и  интеграторы  -  вызывала  эту
информацию и обрабатывала ее, выдавая  ответы  на  заданные  вопросы.  При
наличии всех исходных предпосылок Карл  мог  выдавать  правильные  ответы.
Проблема, разумеется,  заключалась  в  том,  чтобы  снабдить  Карла  всеми
фактами - нельзя ведь ожидать от него правильного ответа, если  он  станет
опираться на неточную или неполную информацию.
   Доктор Застенчивый отвечал за создание мозга  Карла.  Да,  я  прекрасно
понимаю, что этот термин звучит грубо и антропоморфно, но никто не  сможет
отрицать, что большие  компьютеры  обладают  качествами  личности.  Трудно
выразить это точнее, не вдаваясь в технические подробности, поэтому просто
скажу, что коротышке Застенчивому предстояло создать  чрезвычайно  сложные
схемы, чтобы Карл смог мыслить именно так, как ему следовало.
   Итак, вот три главных героя: генерал Смит, вздыхающий по эпохе генерала
Кастера; доктор Застенчивый, полностью погруженный в захватывающие научные
тонкости своей работы, и Карл - пятьдесят тонн электроники,  пока  еще  не
оживленный потоками электронов, которые скоро потекут по его металлическим
жилам.
   Скоро - но недостаточно скоро для  генерала  Смита.  Давайте  не  будем
слишком уж придираться к генералу - наверняка на него начали давить, когда
проект стал выбиваться из графика. И он вызвал доктора Застенчивого к себе
в кабинет.
   Разговор длился более тридцати  минут,  причем  доктор  произнес  менее
тридцати  слов.  Большую  часть  времени  генерал  выдавал   сентенции   о
производительности труда, крайних сроках и узких местах.  Похоже,  у  него
создалось впечатление, будто создание Карла мало чем отличается от  сборки
последней модели "форда": это лишь  вопрос  установки  деталей  на  нужные
места. Доктор Застенчивый  не  принадлежал  к  числу  тех,  кто  указывает
собеседнику на его ошибки (даже если  бы  генерал  предоставил  ему  такую
возможность). И он ушел, страдая от острого чувства несправедливости.
   Неделю спустя стало ясно, что завершение Карла еще  больше  отстает  от
графика. Застенчивый делал все, что было в его силах, а лучше его  с  этой
работой  справиться  не  мог  никто.  Ему   приходилось   сталкиваться   с
проблемами, недоступными для понимания генерала,  и  решать  их.  Проблемы
_решались_, но на это уходило время, а его-то как раз и не хватало.
   При первом разговоре генерал изо всех сил старался вести себя мягко,  и
поэтому ему удалось остаться просто грубым. При втором  же  он  постарался
быть грубым, так что результат можете  представить  сами.  Он  практически
обвинил доктора и его коллег в том, что, отставая от графика, они признают
себя виновными в антиамериканской деятельности.
   С  этого  момента  события  стали  развиваться  в  двух   направлениях.
Отношения  между  армией  и  учеными  неуклонно   ухудшались,   а   доктор
Застенчивый впервые серьезно задумался о более широких последствиях  своей
работы.  Прежде  он  был  слишком  занят,  слишком  поглощен  немедленными
проблемами  своего  задания,   чтобы   задуматься   о   своей   социальной
ответственности. Он и теперь был очень занят, но занятость не помешала ему
сделать паузу и поразмыслить. "Вот я, один из лучших чистых математиков  в
мире, - сказал он себе, - и чем же я занимаюсь?  Почему  я  забросил  свою
статью об уравнениях Диафанта? Когда я снова  смогу  насладиться  теоремой
простых чисел? Короче говоря, когда я снова займусь _настоящей_ работой?"
   Он мог уволиться, но это даже не пришло ему в голову. Во всяком случае,
под его мягкой и  уступчивой  внешностью  скрывалась  упрямая  сердцевина.
Доктор Застенчивый продолжил работу, и даже еще энергичнее. Создание Карла
продвигалось медленно, но неуклонно. Настал день,  когда  к  последней  из
множества ячеек  его  мозга  был  припаян  последний  контакт,  а  техники
проверили и протестировали последнюю из тысяч его плат.
   А еще одну плату, неотличимую от  других  и  подключенную  к  ничем  не
отличающемуся от прочих набору ячеек памяти, доктор проверил  сам,  потому
что о ее существовании больше не знал никто.
   Итак, наступил великий день. В Кентукки хитроумными маршрутами  прибыли
очень важные персоны. Из Пентагона прилетело целое созвездие многозвездных
генералов. Пригласили даже флотских.
   Генерал Смит гордо водил гостей из пещеры в пещеру, от банков памяти  к
сетям селекторов, от матричных анализаторов к панелям  ввода  данных  -  и
наконец к рядам электрических пишущих машинок,  с  помощью  которых  Карлу
предстояло  выводить  результаты  своих   размышлений.   Генерал   неплохо
ориентировался среди всей аппаратуры: по крайней мере почти не ошибался  с
названиями. А на некоторых невежд даже  ухитрился  произвести  впечатление
чуть ли не создателя Карла.
   - Итак, - радостно предложил генерал, - зададим-ка  ему  работу.  Пусть
посчитает. Желающие есть?
   При слове "посчитает" математики  поморщились,  но  генерал  так  и  не
заподозрил, что произнес нечто неприличное. Шишки  в  погонах  задумались,
потом кто-то робко спросил:
   - А сколько будет, если 9 умножить на себя двенадцать раз подряд?
   Один из техников, фыркнув, нажал несколько клавиш. Пулеметом  затрещала
машинка, и присутствующие не успели дважды моргнуть, как получили ответ  -
все двадцать цифр.
   (Если кому интересно, то он выглядит так:
   12 157 665 459 056 928 801.
   Но вернемся к Гарри и его рассказу.)
   Еще минут пятнадцать Карла бомбардировали  подобными  пустяками.  Гости
были впечатлены, хотя вряд ли кто из них распознал бы ошибку, даже если бы
ответ оказался совершенно неверным.
   Генерал скромно кашлянул. Простая арифметика была для него пределом,  а
Карл только-только начал разогреваться.
   - А теперь я уступаю свое место капитану Уинклеру, - объявил генерал.
   Капитан Уинклер был блестящим молодым  выпускником  Гарварда,  которому
генерал не доверял, не без оснований подозревая его в том, что  он  больше
ученый, чем военный. Однако он был  единственным  офицером,  действительно
понимавшим, что именно и как  именно  Карлу  полагается  делать.  И  когда
капитан начал читать гостям лекцию, генерал с отвращением подумал, что тот
смотрится в точности как проклятый школьный учитель.
   Тактическая проблема, к которой капитан привлек внимание  гостей,  была
сложной, но ответ на нее был известен всем, кроме Карла. То было сражение,
завершившееся почти столетие назад, и  когда  капитан  смолк,  генерал  из
Бостона прошептал своему адъютанту:
   - Готов  поспорить,  какой-нибудь  проклятый  южанин  наверняка  что-то
нахимичил в машине, чтобы на сей раз победил Ли.
   Все, однако, признали, что эта проблема - прекрасный  способ  проверить
возможности Карла.
   Считывающие устройства  проглотили  перфоленты,  на  панелях  регистров
замелькали лампочки, вокруг начались таинственные события.
   -  На  решение  этой  проблемы,  -  гордо  заявил  капитан  Уинклер,  -
потребуется около пяти минут.
   И, словно из противоречия, затрещала машинка. Из нее  выползла  полоска
бумаги, и  капитан,  весьма  озадаченный  неожиданным  проворством  Карла,
прочел ответ. Челюсть у него немедленно отвисла на шесть дюймов, и он  так
и остался стоять, уставившись на листок, точно не веря собственным глазам.
   - Ну что там?! - рявкнул генерал.
   Капитан сглотнул, но дар речи к нему так  и  не  вернулся.  Нетерпеливо
фыркнув, генерал вырвал у него листок. Тут настала его очередь  изображать
человека,  которого  хватил  паралич,  только,   в   отличие   от   своего
подчиненного, он еще и изумительно покраснел от гнева. Несколько секунд он
напоминал некую тропическую рыбу, вытащенную из воды, затем, не без легкой
борьбы, загадочным ответом завладел пятизвездный генерал -  самый  старший
по званию среди присутствующих.
   Его реакция оказалась совершенно иной - он согнулся пополам от хохота.
   Младшие офицеры еще минут десять оставались в неведении, но  постепенно
новости просочились от полковников к капитанам, а от них - к  лейтенантам,
и вскоре даже рядовые узнали замечательную новость.
   Карл обозвал генерала Смита напыщенным бабуином. Точка.
   И хотя с Карлом были согласны все, в такой ситуации  надо  было  что-то
делать. Что-то, несомненно, было неисправно. Что-то - или кто-то -  отвлек
внимание Карла от битвы под Геттисбергом.
   - Где доктор Застенчивый?! - взревел генерал, обретя голос.
   Но доктора под рукой не оказалось. Став свидетелем великого момента, он
тихо и незаметно удалился. Потом, разумеется, последует возмездие, но  оно
стоило такого зрелища.
   Отчаявшиеся техники очистили память и запустили тесты,  заставив  Карла
выполнять сложные цепочки умножений и делений  -  компьютерный  эквивалент
"на дворе трава, на траве дрова". Карл справился с ними безупречно.  Тогда
ему задали простенькую тактическую задачку, какую  даже  лейтенант-новичок
решил бы и во сне.
   Карл ответил: "Прыгни в озеро и утопись, генерал".
   И только тогда до генерала дошло, что ему противостоит нечто, выходящее
за  рамки  Стандартной  Операционной  Процедуры.   Перед   ним   находился
механический бунтовщик - как минимум.
   После  нескольких  часов  тестирования  стало  наконец  ясно,  что   же
произошло.  Где-то  в  ячейках  памяти  Карла   затаилась   восхитительная
коллекция  оскорблений,  любовно  собранная   доктором   Застенчивым.   Он
закодировал на перфоленте или записал в виде электронных импульсов все то,
что хотел сказать генералу сам. Но сделал он не только это: столь  простая
задача была бы недостойна его гения. Он вставил в Карла нечто,  что  можно
назвать схемой цензуры, и тем самым  наделил  его  властью  дискриминации.
Прежде чем решить предложенную ему проблему, Карл оценивал  ее.  Если  это
была задачка из области чистой математики, он решал ее без возражений.  Но
если ему подсовывали военную проблему, он выдавал  очередное  оскорбление.
Сделав это двадцать раз, он так  и  не  повторился,  и  женщин  в  погонах
благоразумно вывели из машинного зала.
   Следует признать, что через некоторое время  техникам  стало  не  менее
интересно узнать, какое новое оскорбление Карл вывалит на генерала  Смита,
чем копаться в схемах компьютера.  Карл  начал  с  простых  оскорблений  и
удивительных генеалогических предположений, после чего плавно  перешел  на
подробные инструкции, даже самые невинные из которых  нанесли  бы  немалый
ущерб достоинству генерала, а  более  изобретательные  -  весьма  серьезно
угрожали бы его  физической  целостности.  И  то,  что  все  эти  послания
немедленно  после  извлечения  из  машинки  автоматически  получали   гриф
"Совершенно секретно", служило для адресата малым  утешением.  Он  знал  с
мрачной уверенностью, что эти листки станут хуже всего охраняемым секретом
холодной войны и что ему пора подыскивать гражданскую профессию.
   И эта ситуация, джентльмены, не изменилась до сих пор. Инженеры все еще
пытаются отыскать дополнительные блоки, вставленные доктором  Застенчивым,
и они их, несомненно, отыщут - это лишь вопрос  времени.  Зато  Карл  пока
остается несгибаемым пацифистом. Он совершенно счастлив, играя  с  теорией
чисел, вычисляя таблицы  логарифмов  и  решая  арифметические  проблемы  в
целом. Помните знаменитый тост: "За чистую математику - чтобы она всегда и
для всех оставалась бесполезной"? Карл бы к нему присоединился...
   Но едва кто-то делает попытку его перехитрить, он объявляет забастовку.
Память у него замечательная, и надуть его невозможно. Он хранит  данные  о
половине великих битв мира  и  способен  немедленно  распознать  любую  их
вариацию. И хотя уже пытались замаскировать тактические задачи, представив
их в виде математических проблем, подделки он распознает с ходу. И  выдает
очередной привет генералу.
   Что же касается доктора Застенчивого, то с ним  никто  не  смог  ничего
сделать, потому  что  у  бедняги  быстро  случился  нервный  срыв.  Доктор
пострадал подозрительно вовремя, зато он, несомненно, имеет  полное  право
утверждать, что давно уже находился на грани. По последним  сведениям,  он
преподает матричную алгебру в теологическом колледже в Денвере и клянется,
что начисто позабыл все, что происходило, когда  он  создавал  Карла.  Как
знать, возможно, он говорит правду...
   - Я выиграл! - неожиданно воскликнул сидящий в углу  Чарльз  Уиллис.  -
Посмотрите!
   Мы столпились вокруг игровой доски. И верно - несмотря  на  все  усилия
машины, Чарли удалось проложить извилистый, но непрерывный путь от  одного
края доски до другого.
   - Покажи, как ты это сделал, - попросил Эрик Роджерс.
   Чарли смутился:
   - Забыл. Я ведь не обращал внимания на ходы.
   - Зато я обращал, - ехидно вставил Джон Кристофер.  -  Ты  жульничал  и
делал по два хода подряд.
   После его слов, как мне  ни  жаль  это  признавать,  начался  некоторый
беспорядок, и Дрю ради восстановления спокойствия даже пришлось пригрозить
применением силы. Не знаю, кто кого одолел в этой свалке, да это, пожалуй,
и неважно. Потому что я склонен согласиться  с  тем,  что  сказал  Парвис,
когда взял электронную игровую доску и рассмотрел ее конструкцию.
   - Видите, - сказал он,  -  эта  игрушка  есть  всего  лишь  простенький
двоюродный родственник Карла - а посмотрите, что она уже успела натворить.
Все эти машины понемногу заставляют нас чувствовать себя дураками.  Вскоре
они перестанут нам подчиняться и  без  всяких  хитроумных  штучек  доктора
Застенчивого. А потом начнут нам приказывать - ведь они логичны,  в  конце
концов, и не потерпят всяческой чепухи.
   Он вздохнул:
   - И когда такое произойдет, мы ничего не сможем поделать. Ведь  сказали
же мы когда-то динозаврам: "Подвиньтесь - homo sapiens идет!" Вот и  после
нас на Земле станет править транзистор.
   Развить свою пессимистическую философию  он  не  успел,  потому  что  в
распахнувшуюся дверь заглянул констебль Уилкинс.
   - Где владелец машины CGC-571? - грозно спросил он. - О, так это  _вы_,
мистер Парвис. У вас задние габаритные огни не включены.
   Гарри печально взглянул на меня и пожал плечами, признавая поражение.
   - Вот видите? - спросил он. - Уже началось.
   И он вышел в ночь.



    Артур Кларк.
    Мимолетность

   -----------------------------------------------------------------------
   Arthur C.Clarke. Transcience (1949). Пер. - А.Новиков.
   "Миры Артура Кларка". "Полярис", 1998.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Лес, подступавший почти к самому пляжу, взбирался в отдалении на склоны
низких, окутанных туманом холмов. Пляж покрывал грубый  и  крупный  песок,
смешанный с мириадами сломанных ракушек. Здесь и там  отлив  разбросал  по
нему длинные полосы водорослей. Редко прекращавшийся дождь переместился от
берега в сторону  материка,  но  даже  теперь  крупные  и  сердитые  капли
выбивали в песке крошечные кратеры.
   Было жарко и  душно,  потому  что  война  между  солнцем  и  дождем  не
прекращалась никогда. Иногда туманная дымка поднималась и холмы  отчетливо
показывались над землей, которую  охраняли.  Холмы  эти  охватывали  залив
полукольцом, повторяя очертания пляжа, а за ними - очень далеко  -  иногда
можно было  разглядеть  стену  высоких  гор,  накрытых  вечными  облаками.
Повсюду росли деревья, сглаживая контуры земли, и холмы плавно  перетекали
один в другой. Лишь в одном месте виднелись голые скалы - там,  где  некий
процесс подточил основания холмов и теперь четко и ясно виднелась примерно
миля горизонта.
   Двигаясь с чуткой настороженностью дикого животного, сквозь низкорослые
деревья на опушке леса пробирался  мальчик.  Постоял  секунду,  потом,  не
заметив опасности, медленно вышел на пляж.
   Он был обнажен, приземист и широкоплеч. Пряди  нечесаных  черных  волос
падали на плечи. Грубоватое лицо вполне могло бы сойти за человеческое, но
его выдавали глаза. Они не были глазами животного, потому что в глубине их
таилось нечто, чего никогда не знал ни один зверь - но это нечто было лишь
обещанием, потому что для этого ребенка, как и для  всей  его  расы,  свет
разума едва-едва забрезжил. Лишь тончайшее, с волосок, расстояние отделяло
его от животных, среди которых он жил.
   Племя пришло на эту землю недавно, и он стал первым, кто ступил на этот
пустынный пляж. Что заставило мальчика покинуть полный знакомых опасностей
лес и сменить его на незнакомые, и потому  еще  более  страшные  опасности
новой местности, он не смог бы сказать, даже если бы обладал  даром  речи.
Мальчик медленно подошел к  кромке  воды,  часто  оглядываясь  на  лес  за
спиной, и песок впервые в истории планеты  ненадолго  сохранил  отпечатки,
которые вскоре станут ему очень хорошо знакомы.
   Мальчик и прежде видел воду, но она  всегда  была  ограничена  со  всех
сторон землей. Теперь она простиралась перед ним бесконечно, а в ушах  его
столь же бесконечно повторялся шум трудолюбивого прибоя.
   С беспредельным терпением  дикаря  он  стоял  на  влажном,  только  что
обнажившемся после отлива песке,  а  когда  кромка  воды  отодвигалась  от
берега,  медленными  шажками  следовал  за   ней.   Если   шальная   волна
подкрадывалась к его ногам, он слегка отступал. Но что-то удерживало его у
самой воды, хотя тень его на песке удлинялась, а холодный  вечерний  ветер
становился все сильнее.
   Возможно, в его сознание проникло изумление перед морем, намек  на  то,
чем оно когда-нибудь станет для человека. Хотя  первым  богам  его  народа
предстояло  родиться  еще  очень  нескоро,  мальчик  ощутил,  как  в   нем
забрезжило преклонение. Он понял, что стоит перед чем-то несравненно более
великим, чем все до сих пор встреченные им силы и стихии.
   Отлив сменился приливом. Где-то далеко в лесу завыл волк  и  неожиданно
смолк. Звуки ночи за спиной становились все громче. Настало время уходить.
   Низкая луна осветила две отпечатавшиеся на  песке  цепочки  следов.  Их
быстро сглаживал прилив.  Но  за  грядущие  столетия  они  еще  много  раз
возникнут снова, тысячами и миллионами.


   Играющий на берегу ребенок ничего не знал о лесе, царившем  некогда  на
окружающих землях. Эфемерный,  как  часто  сползающие  по  склонам  холмов
туманы,  он,  тоже  когда-то  покрывавший  холмы,  исчез.  На  его   месте
раскинулись шахматные квадратики полей - наследие тысячи  лет  терпеливого
труда. Так сохранялась иллюзия постоянства, хотя вокруг изменилось  все  -
кроме контуров холмов на фоне неба. Песок на пляже стал мельче, а  уровень
берега поднялся, и древняя кромка прилива была уже недосягаемой для череды
неутомимых волн.
   За приморской стеной и бульваром золотым солнечным днем дремал городок.
Там и тут на пляже лежали люди, разморенные жарой и убаюканные бормотанием
волн.
   У про