деленного  ответа.  В  космическом
корабле столько узлов и деталей, которые могут вдруг выйти из строя; мы не
собирались уходить от Земли, пока не выверим все до последнего винтика.
   Никогда не забуду последнего совещания командиров, когда все  собрались
на космической станции, чтобы доложить о готовности. Каждый отряд выполнял
свое задание, но экспедиция была совместной, поэтому договорились, что три
корабля сядут  на  Луне  в  пределах  двадцати  четырех  часов  в  заранее
условленном районе Моря  Жажды.  Что  же  касалось  подробностей,  то  тут
командиры решали сами. Смысл этого? Ну хотя бы тот, что один  не  повторит
ошибок другого.
   - Я буду  готов  к  первой  репетиции  старта  завтра  утром  в  девять
ноль-ноль, - сообщил командор Ванденберг. - Как вы, джентльмены?  Попросим
командный пункт Земли проследить за всеми тремя?
   - Что ж, о'кей, - сказал Краснин; его никак нельзя  было  убедить,  что
американцы уже двадцать лет не говорят "о'кей".
   Я молча кивнул. Правда, у меня шалила одна группа контрольных приборов,
но это большой роли не играло: к тому времени когда баки заправят горючим,
приборы будут налажены.
   Репетиция охватывала всю программу старта; каждый участник  должен  был
выполнить то, что предстояло ему в полете. Конечно, мы  тренировались  еще
на Земле, на макетах, но  лишь  здесь  можно  было  устроить  всестороннюю
проверку. Только не взревут моторы, а так  все  будет  как  при  настоящем
старте.
   Мы  провели  шесть  репетиций,  разобрали  корабли,   чтобы   устранить
неполадки, затем провели  еще  шесть  репетиций.  "Индевер",  "Годдард"  и
"Циолковский" были в полной готовности. Теперь только заправиться, и можно
трогать...
   Не хочу даже вспоминать последние напряженные часы перед вылетом. Глаза
всего мира обращены  к  нам...  Время  старта  назначено  с  точностью  до
нескольких часов, испытания завершены, все, что зависело от нас, сделано.
   И вот тут-то очень высокое начальство вызвало меня к радиоаппарату  для
совершенно  секретного  разговора.  Мне  сделали  предложение,  которое  -
учитывая, от кого оно  исходило,  -  было  равносильно  приказу.  Конечно,
сказали  мне,  первая  экспедиция  -  совместное  предприятие,  но  нельзя
забывать, сколь важно для нашего престижа опередить остальных. Хотя бы  на
час-другой...
   Я был потрясен таким предложением и не  стал  этого  скрывать.  Работая
плечом  к  плечу  с  Ванденбергом  и  Красниным,  я  успел   по-настоящему
подружиться с ними. И я прибег ко всяческим отговоркам,  мол,  орбиты  уже
рассчитаны, теперь ничего не  сделаешь.  Каждый  корабль  пойдет  наиболее
экономным  маршрутом,  сберегая  горючее.  Стартовав  одновременно,  мы  и
прилунимся в одно время, разница не превысит нескольких секунд.
   К сожалению, кто-то предусмотрел и это. После заправки наши  корабли  в
готовности номер один должны были сделать еще  несколько  оборотов  вокруг
Земли, прежде чем покинуть орбиту спутника  и  идти  на  Луну.  На  высоте
пятисот миль мы делали полный оборот за девяносто пять минут, и на  каждом
круге лишь одна точка годилась для старта. Если мы стартуем за один оборот
до срока, остальным придется ждать девяносто пять  минут,  чтобы  идти  за
нами. И прилунятся они на девяносто пять минут позже...
   Не буду излагать всех доводов, мне до сих пор стыдно,  что  я  уступил,
согласился предать товарищей. Тщательно высчитанная секунда настала, когда
мы были в  тени  Земли  и  на  миг  для  нас  наступило  затмение  Солнца.
Ванденберг и Краснин, честные ребята, думали, что я вместе с  ними  пройду
еще один круг, а  потом  мы  все  вместе  тронемся  в  путь.  В  жизни  не
чувствовал себя таким  подлецом,  как  в  ту  секунду,  когда  я  повернул
пусковой ключ и ощутил рывок моторов, уносящих меня прочь от матери-Земли.
   Следующие  десять  минут  мы  были  заняты  только  нашими   приборами,
проверяли, как "Индевер" выдерживает расчетную орбиту.  Наконец  вырвались
из объятий Земли, выключили моторы, и почти тут же ночная  тень  сменилась
слепящим солнечным светом. Теперь до самой Луны - пять  суток  беззвучного
полета по инерции - не будет ночи.
   Уже тысяча миль отделяет нас от Третьей космической и наших  товарищей.
Через восемьдесят пять минут, в назначенный  срок,  Ванденберг  и  Краснин
выйдут на старт и ринутся следом за мной. Но догнать меня невозможно. Хоть
бы не очень сердились, когда встретимся на Луне...
   Включив кормовую телекамеру,  я  увидел  далекое  светящееся  пятнышко.
Третья космическая только что  вышла  из  земной  тени.  Прошло  несколько
секунд, прежде чем я сообразил, что "Годдард"  и  "Циолковский"  не  парят
там, где я их покинул...
   Оба корабля шли в полумиле от меня, не отставая ни на шаг. Мгновение  я
глядел на них, не веря  собственным  глазам,  и  вдруг  понял:  не  только
англичанам пришла в голову блестящая идея...  "Ах,  черти,  обманщики!"  -
подумал я. И  рассмеялся.  Только  через  несколько  минут  я  вспомнил  о
Командном пункте и успокоил озадаченных наблюдателей. Все идет по плану  -
правда, не по тому плану, который объявлен первоначально...
   Потом в эфире зазвучали смущенные голоса: мы поздравляли друг  друга  с
успешным стартом. А вообще-то, мне кажется, в душе каждый из нас  был  рад
такому обороту дела. Остальную часть  пути  нас  разделяло  самое  большее
несколько миль, а садились мы так согласованно, что тормозные ракеты  трех
кораблей одновременно обожгли своим дыханием поверхность Луны.
   Ну хорошо, не совсем одновременно.  Я  мог  бы,  конечно,  с  гордостью
сослаться на показания приборов, подтверждающих,  что  "Индевер"  опередил
Ванденберга на две пятых секунды. Но ведь  ровно  на  столько  же  Краснин
опередил меня.
   Учитывая дистанцию - двести пятьдесят  тысяч  миль,  -  думаю,  что  вы
поместили бы всех троих на верхнюю ступеньку пьедестала почета...



РОБИН ГУД, ЧЛЕН КОРОЛЕВСКОГО ОБЩЕСТВА

   Мы прилунились на  рассвете  долгого  лунного  дня.  Равнину  исчертили
длинные - на мили - косые тени. Чем выше солнце, тем они будут короче, а в
полдень почти исчезнут. Но до полудня пять земных суток,  до  ночи  -  еще
семь. Впереди почти две недели дневного  света,  потом  солнце  зайдет,  и
царицей неба станет голубая Земля.
   В первые дни было столько хлопот, что почти не оставалось  времени  для
исследований.  Надо  было  разгрузить  корабли,  освоиться   с   необычной
обстановкой, как следует овладеть большими  и  малыми  электровездеходами,
расставить герметичные купола, в которых нам  жить  и  работать,  пока  не
придет пора возвращаться. На худой конец можно оставаться в  кораблях,  но
там и тесно, и неудобно. Конечно, в куполах тоже не слишком просторно,  но
после пяти дней в космосе они  показались  нам  роскошными  апартаментами;
длинные трубы, соединенные с воздухоочистителями  на  кораблях,  позволяли
дышать вполне сносным воздухом.  Естественно,  американцы  соорудили  себе
самый вместительный  купол,  со  всевозможными  приспособлениями,  включая
горячую мойку для посуды. Не говоря уже о стиральной машине,  которую  они
охотно одалживали нам и русским.
   Десять  дней  спустя,  уже  "под  вечер",   мы   наконец-то   завершили
организационный период и могли подумать о серьезных научных исследованиях.
Состоялись первые несмелые вылазки в неизведанные  просторы  вокруг  базы.
Конечно, у нас были подробнейшие карты и фотоснимки района, в  котором  мы
прилунились, но они подчас оказывались удивительно обманчивыми. На карте -
маленький бугорок, а для  человека  в  скафандре  -  целая  гора;  гладкие
равнины местами покрывала глубокая, по колено, пыль,  которая  чрезвычайно
затрудняла ходьбу. Но все это, разумеется,  пустяки,  и  слабое  тяготение
возмещало многие неудобства.
   По мере того как у ученых копились наблюдения и образцы, росла нагрузка
на радио- и телевизионные каналы с Землей, и наконец узлы связи перешли на
непрерывную работу. Мы дорожили каждой минутой: даже  если  нам  самим  не
суждено вернуться на Землю, туда попадут собранные нами знания.
   Первая автоматическая грузовая ракета прилунилась за два дня до заката,
точно  по  расписанию.  Мы  приметили  на  фоне  звезд   пламя   тормозных
двигателей,  потом  оно  вспыхнуло  снова,  уже  перед   самой   посадкой.
Собственно посадку мы не могли видеть  с  базы,  для  безопасности  ракета
садилась в трех милях от нее. А на Луне три мили - это за горизонтом.
   Когда мы подошли к ракете-автомату, она уже  стояла  на  амортизирующей
треноге,  чуть  накренившись,  но  целехонькая.  И  груз  был   в   полной
сохранности, от приборов до продовольствия. Ликуя, мы отвезли все на  базу
и, с некоторым опозданием, отпраздновали покорение Луны. Люди  потрудились
основательно, не грех было и отдохнуть.
   Славно повеселились, ничего не скажешь. Гвоздем программы  был  казачий
танец в исполнении облаченного в скафандр Краснина.  Потом  нам  пришло  в
голову устроить состязания, однако мы быстро убедились,  что  выбор  видов
спорта сильно ограничен. Нужно ли объяснять почему? Крокет и кегли подошли
бы, да нечем играть, а вот футбол, скажем, или  крикет  начисто  отпадали.
При таком тяготении футбольный мяч от сильного удара улетел бы за полмили,
крикетный и вовсе исчез бы бесследно.
   Первым  придумал  подходящий  для  Луны  вид  спорта  профессор  Тревор
Уильяме, наш астроном. Кстати,  он  был  одним  из  самых  молодых  членов
Королевского  астрономического  общества:   Уильямсу   исполнилось   всего
тридцать лет, когда он получил это почетное звание. Труды по  межпланетной
навигации принесли Тревору Уильямсу мировую  славу;  менее  известны  были
успехи профессора в  стрельбе  из  лука.  Два  года  подряд  он  выигрывал
первенство Уэльса. И я нисколько не удивился, застав его за  стрельбой  по
мишени, водруженной на груде лунного шлака.
   Лук был довольно своеобразный: древко  склеено  из  пластмассы,  тетива
сделана из стальной мерной проволоки. Откуда только он все  это  раздобыл?
Но тут я вспомнил, что транспортную ракету  безжалостно  разорили,  теперь
куски ее можно было встретить в самых  неожиданных  местах.  Однако  всего
замечательней, пожалуй, были  стрелы.  Чтобы  придать  им  устойчивость  в
безвоздушной среде, перья, разумеется, не годились. Тревор  сделал  стрелы
нарезными, а древко снабдил маленьким приспособлением, которое  заставляло
их вращаться наподобие пули, и они летели прямо.
   Даже из такой самоделки можно было,  при  желании,  пустить  стрелу  на
целую милю. Но Тревор не собирался  растрачивать  драгоценные  стрелы,  он
предпочитал упражняться в меткости. Странно было видеть, как стрелы летели
почти  параллельно  поверхности  Луны.  Кто-то  посоветовал  Тревору  быть
поосторожнее - не то его стрелы превратятся в этакие  лунные  спутники  и,
завершив оборот, его же поразят в спину...
   Вторая грузовая ракета пришла на следующий день после первой, однако на
этот раз случилась промашка. Посадка-то была безупречной, но, к сожалению,
автопилот, нащупывая радаром площадку, допустил одну  из  тех  ошибок,  от
которых  эти  простодушные  механизмы  невозможно   отучить.   Он   выбрал
единственную во всем районе совершенно неприступную горку, захватил  лучом
ее вершину, и ракета опустилась на нее, точно орел на скалу.
   До зарезу  нужное  снаряжение  -  на  высоте  пятисот  футов,  а  через
несколько часов наступит ночь. Как быть?
   Человек пятнадцать одновременно предложили решение. Пять минут на  базе
царила суматоха: мы собирали весь наличный запас нейлонового шнура. И  вот
уже подле ног Тревора,  аккуратно  свернутый,  лежит  шнур  длиной  больше
тысячи ярдов, и мы нетерпеливо ждем. Он привязал  конец  шнура  к  стреле,
натянул тетиву и для пробы выстрелил в небо. Стрела взлетела  на  половину
высоты горки, затем вес шнура заставил ее вернуться.
   - Жаль, - сказал Тревор. - Сильнее не могу. И ведь еще  надо  приладить
какой-то крюк, чтобы шнур зацепился.
   Мы уныло смотрели, как сверху медленно падают  кольца  нейлона.  Что  и
говорить, положение дурацкое. В наших кораблях достаточный запас  энергии,
чтобы перебросить нас за четверть миллиона миль, а какая-то горка  нам  не
под  силу!  Будь  у  нас  время  в  запасе,  можно  бы  поискать  пути  на
противоположном склоне, но ведь для этого нужно пройти не одну милю. Да  и
то подъем мог оказаться  опасным,  если  не  вовсе  невозможным,  ведь  до
темноты осталось лишь несколько часов.
   Но не в обычае ученых долго пасовать, и  слишком  много  собралось  тут
острых (порой даже чересчур острых) умов,  чтобы  преграда  могла  устоять
против них. Правда, эта новая задачка оказалась помудренее,  и  лишь  трое
одновременно нашли ответ. Тревор подумал, потом уклончиво ответил:
   - Что ж, можно попробовать.
   Подготовка требовала времени, и мы озабоченно смотрели,  как  тень  все
выше и выше ползет вверх по нависшей над нами скале. "Допустим, -  говорил
я себе, - Тревору даже удастся забросить на вершину крюк со  шнуром  -  не
так-то просто вскарабкаться туда в громоздком скафандре". Меня никогда  не
манили высоты, и я был только рад, что нашлось столько охотников совершить
восхождение.
   Но вот все готово. Шнур смотали так, чтобы  он  легко  разматывался.  В
нескольких футах ниже  стрелы  к  нему  приладили  легкий  крюк.  Хоть  бы
зацепился на горе - и не подвел нас в решающий миг!
   На этот раз Тревор должен был послать не одну  стрелу,  а  четыре;  они
были прикреплены к шнуру через двести ярдов. Никогда не забуду это нелепое
зрелище: в закатных лучах человек в скафандре нацеливает лук в небо...
   Вот метнулась к звездам стрела. Она не прошла и пятидесяти  футов,  как
Тревор положил на тетиву самодельного лука  вторую,  и  та  понесла  вверх
конец повисшей в космосе длинной петли. Третья стрела ринулась  следом,  и
наконец четвертая - могу в этом поклясться - сорвалась  с  тетивы  прежде,
чем первая заметно замедлила полет.
   Теперь, когда уже не одна стрела поднимала шнур,  было  не  так  трудно
достичь нужной высоты. Дважды крюк падал обратно,  на  третий  раз  он  за
что-то прочно зацепился,  и  первый  доброволец  стал  карабкаться  вверх.
Конечно, здесь он весил всего около тридцати фунтов,  но  все-таки  далеко
падать...
   Он  не  упал.  Не  прошло  и  часу,  как  начался   спуск   снаряжения,
доставленного грузовой ракетой. Еще до темноты мы сняли с горы  все  самое
главное. Увы, моя радость заметно померкла, когда один из инженеров  гордо
показал мне присланную по его заказу  с  Земли  губную  гармонику.  Что-то
говорило мне: этот инструмент успеет нам всем осточертеть задолго до конца
долгой лунной ночи...
   Разумеется, было бы смешно винить в этом Тревора. А когда  все  вместе,
пересекая затопившие равнину  черные  тени,  возвращались  к  кораблю,  мы
услышали  от  астронома  предложение,  которое,  не   сомневаюсь,   немало
озадачило тех, кто знакомился с подробными картами в отчете Первой  лунной
экспедиции.
   В самом деле, немудрено и удивиться: с какой стати плоская безжизненная
равнина с одной-единственной невысокой горкой теперь на всех лунных картах
называется Шервудским Лесом!



ЗЕЛЕНЫЕ ПАЛЬЦЫ

   Я очень жалею, что мне не пришлось самому  познакомиться  с  Владимиром
Суровым; теперь-то поздно. Небольшого роста  молчаливый  человек,  который
хорошо понимал, но недостаточно свободно говорил по-английски - вот  каким
он мне запомнился. Впрочем, мне кажется, он был  отчасти  загадкой  и  для
своих же товарищей. Когда бы я ни приходил на "Циолковский", он  постоянно
сидел где-нибудь в уголке, делая записи или прильнув к микроскопу. Словом,
человек умел уединяться даже в маленьком тесном мире космического корабля.
Остальных  членов  экипажа  его  замкнутость  как  будто  не  отталкивала,
напротив, они всегда обращались к  нему  с  любовью  и  уважением.  Ничего
удивительного: труды Сурова  по  выведению  растений,  способных  жить  за
Полярным кругом, сделали его самым известным ботаником в Советском Союзе.
   То обстоятельство, что русские взяли с собой на Луну ботаника,  вызвало
немало улыбок. А между тем что тут странного, ведь были же и в британском,
и в американском отрядах биологи! Еще до Первой лунной  экспедиции  ученые
собрали достаточно данных, чтобы заключить,  что,  хотя  на  Луне  нет  ни
воздуха, ни воды, там может быть растительность.  Одним  из  самых  видных
сторонников этой теории был президент Академии наук СССР.  Из-за  возраста
он не мог сам участвовать в экспедиции, и президент принял самое  разумное
решение: послал Владимира Сурова.
   Первым серьезным разочарованием, которое поднесла нам  Луна,  оказалось
полное отсутствие растительности, будь то живой или ископаемой, на площади
в тысячу  квадратных  миль,  исследованной  нашими  отрядами.  Даже  самые
отъявленные скептики, решительно утверждавшие, что на Луне не  может  быть
никакой жизни, несомненно, были бы рады убедиться  в  своей  неправоте.  И
убедились  -  пять  лет  спустя,  когда  Ричарде  и  Шэннон  сделали  свое
поразительное открытие на огромной, окаймленной валом равнине  Эратосфена.
Но это было уже потом, а тогда казалось, что Суров прилетел напрасно.
   Однако он не пал духом, трудился так же прилежно, как и все  остальные:
изучал образцы почв и присматривал за  небольшим  гидропонным  огородом  -
блестящей паутиной прозрачных труб, которые окружили "Циолковский". Ни мы,
ни американцы не стали затевать ничего подобного.  Рассчитали,  что  лучше
доставлять продовольствие с Земли, чем выращивать его на месте; во  всяком
случае, пока не создана постоянная база. Мы  были  правы  с  экономической
точки  зрения,  но  о  настроении  не  подумали.  Маленькие  герметические
парники, где Суров выращивал свои овощи  и  карликовые  плодовые  деревья,
стали оазисом, который неудержимо притягивал к себе наши взгляды, едва нам
надоела окружающая нас огромная пустыня.
   В положении начальника много отрицательных сторон, так, мне очень редко
удавалось  по-настоящему  заниматься  исследованием.  Подолгу  приходилось
готовить доклады для  Земли,  проверять  запасы,  составлять  программы  и
расписания, совещаться с моими американскими и русскими коллегами; да  еще
нужно было -  это  далеко  не  всегда  удавалось  -  пытаться  предугадать
очередной затор. В итоге я  по  два-три  дня  не  покидал  базы;  товарищи
острили, что в моем скафандре уже моль завелась.
   Возможно, я именно поэтому так живо помню каждую свою вылазку, помню  и
единственную встречу с Суровым. Это  было  около  полудня.  Солнце  висело
высоко в небе над южными хребтами; в нескольких  градусах  от  него  можно
было различить серебристую ниточку Земли. Наш геофизик Гендерсон  собрался
замерить магнитное поле в заранее намеченных точках, примерно в двух милях
восточнее базы. Все были заняты, а у меня как раз выдалась передышка, и  я
пошел вместе с ним.
   Путь был  не  очень  далекий,  скутер  брать  незачем,  тем  более  что
аккумуляторы  уже  основательно  разрядились.  И  вообще  я  любил  просто
пройтись. Не из-за пейзажей - даже к самым великолепным картинам природы в
конце концов привыкаешь. Меня неизменно привлекало  другое  -  легкость  и
плавность, с какой двигаешься на Луне.  Я  перемещался  огромными  шагами,
упиваясь чудесным ощущением, которое до космических полетов  было  знакомо
человеку только в снах.
   Мы сделали замеры и были на полпути домой, когда я в  миле  от  нас,  в
районе советской базы, заметил  на  равнине  движущуюся  фигуру.  Приладив
бинокль внутри гермошлема, я пригляделся внимательнее. Конечно, человека в
скафандре даже вблизи не узнаешь, но по  номеру  и  раскраске  можно  было
всегда определить, с кем вы встретились.
   - Кто это? - спросил Гендерсон; мы сообщались с ним по радиофону.
   -  Голубой  скафандр,  номер  3...  Очевидно,  Суров.  Но  тут   что-то
непонятное: он один.
   В лунных изысканиях чуть ли не первое  правило  гласит:  нельзя  ник