ципу: "Смелость
города берет".
   - Его зовут, гм, Джумбо! - выпалил он. - Погляди, какие
клыки!
   - А у него болели зубы?
   - Что ты, никогда.
   - А как он чистил зубы? Мама говорит, если я не буду
чистить зубы...
   Стилмен угадал, куда клонит Джо и поспешил переменить
тему.
   - Дальше будет еще много интересного! С чего начнем с
птиц, змей, рыб, млекопитающих?
   - Змей! - решительно потребовала Сьюзен. - Я хотела
посадить змею в банку, а папа не позволил. Ты попроси его,
может, он передумает?
   - А что такое - млекопитающий? - спросил Джо, прежде чем
Стилмен успел придумать ответ для Сьюзен.
   - Пойдемте, - твердо сказал он. - Я покажу.
   Они шли по залам и переходам, дети сновали от одного
экспоната к другому, и на душе у сенатора было хорошо.
Ничто не действует на человека так умиротворяюще, как музей;
здесь все повседневное обретает свои истинные размеры.
Изобретательность волшебницы-природы неисчерпаема, и ему
вспомнились забытые было истины. Он всего лишь один из
миллиона миллионов обитателей планеты Земля. Весь
человеческий род с его чаяниями и тревогами, победами и
безрассудствами - быть может, только эпизод я истории мира.
Стоя перед чудовищным скелетом диплодока (даже дети
благоговейно примолкли), он ощутил дыхание вечности. И с
улыбкой додумал о своем честолюбивом убеждении, будто он -
тот человек, который нужен нации. Какой нации, коли на то
пошло? Декларация о независимости подписана всего
каких-нибудь двести лет назад, а вот этот древний американец
пролежал в земле Уты сто миллионов лет...
   Он устал к тому времени, когда они вошли в Зал
океанической жизни, где выразительный экспонат подчеркивал,
что на Земле и в наши дни есть животные, превосходящие
размерами все известное в прошлом. Девяностофутовый кит,
житель пучин, и прочие стремительные охотники морей
напомнили ему часы, которые он провел на маленькой, влажно
блестящей палубе, под крылатым белым парусом. Хорошо -
плеск рассекаемой килем воды, вздохи ветра в снастях.
Тридцать лет как не ходил на яхте; еще одна радость, которой
он пренебрег.
   - Я их не люблю, рыб этих, - пожаловалась Сьюзен. - Хочу
к змеям пойти!
   - Сейчас, - ответил он. - И куда ты спешили? У нас еще
много времени.
   Он сам не заметил, как у него вырвались эти слова.
Сенатор размеренным шагом побрел дальше, а дети умчались
вперед. Вдруг он улыбнулся, улыбнулся без горечи. Что ж, в
каком-то смысле это верно. Времени, действительно, много.
Каждый день, каждый час может вместить в себя целый мир
впечатлений, нужно только разумно их тратить. В последние
недели своей жизни он начнет жить.
   Пока никто в конторе ничего не заподозрил. Даже его
вылазка с внуками не вызвала особенного удивления; случалось
и прежде, что он вдруг отменял все деловые встречи,
предоставляя своим помощникам выкручиваться. До сих пор в
его действиях не было ничего необычного, но через несколько
дней приближенным станет ясно: что-то случилось. Он обязан
возможно скорее сообщить им - и своим политическим коллегам
- неприятную новость; но прежде чем свертывать свои дела,
надо основательно обдумать и решить множество личных
вопросов.
   И еще одно заставляло его медлить. За всю свою карьеру
он почти не знал неудач и никого не щадил в острых
политических схватках. Теперь, перед лицом конечного краха,
он с ужасом думал о потоке соболезнований, который тотчас
обрушат на него многочисленные противники. Глупо, конечно,
остаток непомерного самолюбия, которое слишком крепко сидит
в нем, чтобы исчезнуть даже перед лицом смерти.
   Больше двух недель он хранил тайну. На заседаниях
комиссии, в Белом доме, в Капитолии, в лабиринтах
вашингтонского света сенатор играл, как никогда еще за всю
свою карьеру, и некому было оценить его игру. Наконец
программа действий была разработана, оставалось только
отправить несколько писем, которые он сам написал от руки, и
позвонить жене.
   Секретариат отыскал ее в Риме. Глядя на возникшее на
экране лицо, сенатор подумал, что она еще хороша собой,
вполне достойна звания Первой Дамы государства - супруги
президента - и это отчасти вознаградило бы ее за утерянные
годы. Кажется, она мечтала об этом - впрочем, разве он
когда-нибудь знал по- настоящему, о чем она мечтает?
   - Здравствуй, Мартин, - сказала жена, - Я ждала твоего
звонка. Хочешь, чтобы я приехала?
   - А ты? - тихо спросил он.
   Мягкость его голоса заметно ее удивила.
   - Было бы глупо ответить "нет", верно? Но если тебя не
изберут, я уеду опять. Ты уж не возражай.
   - Меня не изберут. Даже не выдвинут моей кандидатуры.
   Ты первая, кому я об этом говорю, Диана. Через полгода
меня не будет в живых.
   Жестокая откровенность, но он намеренно так поступил.
Доля секунды, которая требовалась радиоволнам, чтобы достичь
спутников связи и вернуться на Землю, никогда еще не
казалась ему столь долгой. А затем - да, впервые ему
удалось сорвать эту красивую маску. Ее глаза расширились,
одну руку она порывисто прижала к губам.
   - Ты шутишь!
   - Такими вещами? Нет, это правда. Сердце износилось.
Мне сказал об этом две недели назад доктор Джорден.
Конечно, я сам виноват, но не будем сейчас вдаваться в
подробности.
   - Вот почему ты всюду водишь внуков... Я не могла
понять, в чем дело.
   Можно было ждать, что Айрин позвонит матери. Но до чего
дошел Мартин Стилмен, если внимание к собственным внукам
насторожило его близких!..
   - Да, - откровенно признался он. - Боюсь, я поздно
спохватился. Теперь пытаюсь наверстать упущенное. Все
остальное меня как-то не волнует.
   Они молча глядели в глаза друг другу, разделенные
кривизной земного шара и пустыней лет, проведенных врозь.
Потом Диана ответила дрогнувшим голосом:
   - Я начинаю собираться.
   Теперь, когда его секрет был всеобщим достоянием, сразу
стало легче на душе. Даже сочувствие противников оказалось
не так уж трудно переварить. Тем более что противников
вдруг не стало. Люди, годами поминавшие его только бранными
словами, слали письма, в искренности которых нельзя было
сомневаться. Старые ссоры забывались или оказывались
основанными на недоразумениях. Жаль, что об этом узнаёшь
только перед смертью...
   Он узнал также, что не так-то просто умирать, когда ты
занимаешь видный пост, нужно основательно потрудиться:
подобрать преемников, распутать правовые и финансовые узлы,
закончить дела в комиссии, в государственных органах. Дело,
которому отдана целая жизнь, нельзя оборвать вдруг поворотом
выключателя. Просто поразительно, сколько у него накопилось
обязанностей и как трудно от них избавиться. Он никогда не
любил делиться с кем-либо своей властью (и многие
подчеркивали этот роковой недостаток в человеке, который
собирался стать президентом), сейчас нужно было с этим
поспешить, пока власть не выскользнула навсегда из его рук.
   Словно кончался завод больших часов и некому подкрутить
пружину. Передавая свои папки, читая и уничтожая старые
письма, закрывая ненужные счета и дела, диктуя последние
наставления, составляя прощальные заметки, он порой ловил
себя на том, что все происходящее кажется ему нереальным.
Боли прошли, и будто впереди еще много лет деятельной жизни.
Но путь в будущее преградили какие-то закорючки на
кардиограмме - словно шлагбаум или анафема на загадочном
языке, понятном лишь докторам.
   Почти ежедневно Диана, Айрин или ее муж привозили к нему
внуков. Прежде он плохо ладил с Биллом, теперь убедился,
что сам был в этом повинен. Нельзя требовать от зятя, чтобы
он заменил сына, несправедливо винить Билла в том, что тот
не годится для роли Мартина Стилмена-младшего. Билл человек
вполне самостоятельный, он хорошо заботится об Айрин, она
счастлива с ним, у них есть дети. Конечно, отсутствие
честолюбия изъян (полно, изъян ли?), но такой, который можно
простить.
   Он мог даже без горечи и боли думать о собственном сыне,
который раньше него закончил свой жизненный путь и покоился
- один крест среди многих - на кладбище ООН в Кейптауне.
Ему не довелось побывать на могиле Мартина. Когда у него
было время для этого, белый человек не пользовался любовью в
бывшей Южно-Африканской Республике. Теперь можно съездить -
но вправе ли он подвергать таким страданиям Диану? Его
недолго будут преследовать воспоминания, ей же еще много лет
жить с ними...
   Все-таки надо посетить Кейптаун, это его долг. А для
внуков это будет настоящий праздник, увлекательное
путешествие в неведомый край, ничуть не омраченное мыслями
об умершем дяде, ведь они его никогда не видели. И он начал
собираться в путь, но тут опять - во второй раз за месяц - в
его жизни все перевернулось вверх дном.
   Даже теперь у дверей его кабинета каждое утро ожидал
десяток-другой посетителей. Не так много, как в былью дни,
однако вполне достаточно. Но чтобы среди них оказался
доктор Хакнесс?!.
   При виде этой худой нескладной фигуры он невольно
замедлил шаг. Кровь ударила в лицо и сердце забилось чаще
от воспоминания о былых схватках на заседаниях комиссии и
бурных радиотелефонных разговорах, от которых в эфире искры
летели. Тут же он взял себя в руки. Все это позади, ушло
безвозвратно - во всяком случае для него.
   Хакнесс встал и нерешительно подошел к нему. За
последние недели Стилмен привык к этому: каждый, кого он
встречал, испытывал замешательство и неловкость от старания
избежать запретной темы.
   - Здравствуйте, доктор, - сказал он. - Ничего не
скажешь: сюрприз. Вот не ждал увидеть здесь вас.
   Он не мог удержаться от этого маленького выпада, и
приятно было убедиться, что стрела попала в цель. Впрочем,
укол был безболезненным, он понял это по улыбке доктора.
   - Сенатор, - Хакнесс говорил очень тихо, Стилмену
пришлось даже нагнуться, чтобы его расслышать. - У меня
есть для вас чрезвычайно важное известие. Мы можем
переговорить наедине? Всего несколько минут.
   Стилмен кивнул, хотя у него было свое собственное мнение
- что теперь важно, а что нет, и слова ученого не пробудили
в нем особенного любопытства.
   Хакнесс заметно изменился с их последней встречи семь лет
назад. Теперь он выглядел куда более уверенным в себе, даже
самонадеянным, исчезла нервозность, из-за которой его
свидетельские показания звучали так неубедительно.
   - Сенатор, - заговорил гость, едва они вошли в кабинет.
- То, что я сейчас скажу, потрясет вас. По-моему, вас можно
вылечить.
   Стилмен тяжело упал в кресло. Этого он никак не ожидал.
С самого начала он твердо сказал себе: никаких тщетных
надежд, только глупец тратит силы на борьбу с неотвратимым -
и примирился с судьбой.
   На мгновение он онемел, потом взглянул на своего старого
врага и через силу заговорил:
   - Откуда вы это взяли? Все мои врачи...
   - Бог с ними, они не виноваты, что отстали на десять лет.
Посмотрите вот это.
   - Что это такое? Я не понимаю по-русски.
   - Последний выпуск советского "Вестника Космической
Медицины". Пришел несколько дней назад, и мы сразу, как
обычно, сделали перевод. Вот, я отчеркнул, заметка о
новейших исследованиях на космической станции "Мечников".
   - Что за станция?
   - Как, вы не знаете? Это же их Космическая больница, они
смонтировали ее как раз под Большим радиационным поясом.
   - Продолжайте. - Стилмен говорил с трудом. - Просто я
забыл название.
   Он надеялся спокойно закончить свою жизнь, но прошлое
настигло его...
   - Конечно, заметка довольно скупая, но многое можно
вычитать между строк. Это, так сказать, первая ласточка,
чтобы закрепить за собой приоритет, пока будет написан
полный отчет. Заголовок:

   "ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ НЕВЕСОМОСТИ НА
        БОЛЕЗНИ КРОВЕНОСНОЙ СИСТЕМЫ"

   Они искусственно вызывали сердечные заболевания у
кроликов и хомяков, потом забрасывали их на космическую
станцию. Там же, на орбите, все невесомо, нагрузки на
сердце и мышцы почти никакой. А в итоге-то самое, что я
пытался втолковать вам еще несколько лет назад.
Приостанавливается развитие даже самых тяжелых заболеваний,
а многие и вовсе излечиваются.
   Небольшой кабинет с полированными панелями, который
столько лет был центром его мира, ареной множества
совещаний, кузницей всевозможных планов, вдруг стал
нереальным. Воспоминания были куда ярче: он снова был на
заседании, состоявшемся осенью 1969 года, когда обсуждали -
и яростно критиковали - итоги первых десяти лет деятельности
Национального управления аэронавтики и космонавтики.
   Он никогда не занимал поста председателя сенатской
Комиссии по астронавтике, зато был ее самым деятельным и
речистым членом. Именно там он завоевал славу блюстителя
казны, человека трезвого, которого никаким ученым
мечтателям- утопистам не провести. Он вполне преуспел, и с
тех пор его имя редко сходило с первых полос. И не потому,
чтобы он очень увлекался наукой и космосом, просто у него
было безошибочное чутье на злободневные вопросы.
   Точно в его мозгу включилась запись давнишних событий...
   - Доктор Хакнесс, вы - Технический директор Национального
управления аэронавтики и космонавтики?
   - Совершенно верно.
   - Здесь передо мной лежат данные о расходах НУАК за
период 1959-1969 годов, цифры внушительные. Истрачено
82547450000 долларов, на 1969/70 финансовый год вы
запрашиваете более десяти миллиардов. Хотелось бы услышать,
что мы можем ожидать взамен?
   - С удовольствием расскажу, сенатор.
   Так начался тот разговор: строго, но не враждебно.
Враждебные нотки появились чуть погодя. Он сам знал, что
они неоправданны: у любой большой организации бывают
слабости и неудачи. А когда речь идет об организации,
которая в буквальном смысле слова метит в звезды,
стопроцентного успеха требовать нельзя. С самого начала
было ясно, что штурм космоса обойдется в деньгах и в
человеческих жизнях по меньшей мере так же дорого, как
завоевание воздуха. За десять лет погибло около ста человек
- на Земле, в космосе, на бесплодной поверхности Луны. И
теперь, когда поунялась лихорадка, отличавшая начало
шестидесятых годов, общественность начала задавать вопрос:
"Ради чего?". Стилмен сразу смекнул, что не худо стать
рупором вопрошающих голосов. Он действовал холодно и
расчетливо; требовался козел отпущения - к несчастью доктора
Хакнесса, он был словно создан для этой роли.
   - Хорошо, доктор Хакнесс, я понимаю, как много сделали
космические исследования для улучшения коммуникаций и
прогнозов погоды. Уверен, что все это ценят. Но это почти
целиком достигнуто с помощью автоматических ракет без
экипажа. Меня - и не только меня - тревожит иное: огромные
расходы на программу "Человек в космосе" и ее весьма
ограниченная отдача. Начиная с первых циклов программы -
"Дайна-Сор" и "Аполлон", - мы запустили в космос миллиарды
долларов. А итог? Горстка людей может провести несколько
не таких уж приятных часов за пределами атмосферы и достичь
при этом не более того, что можно сделать с помощью
телевидения и автоматических приборов - притом гораздо лучше
и дешевле. А человеческие жертвы? Никто из нас не забудет
криков, которые неслись в эфир, когда ИКС-21 сгорел,
возвращаясь на Землю. Что дает нам право посылать людей на
такую смерть?
   Он хорошо помнил напряженную тишину, которая воцарилась в
зале заседаний после его выступления. Он задал обоснованные
вопросы, и на них надо было отвечать. Разумеется, нечестно
было облекать их в столь риторическую форму, а главное -
припирать к стене человека, не способного постоять за себя.
Против фон Брауна или, скажем, Риковера Стилмен никогда бы
не применив такую тактику, они сумели бы дать ему сдачи. Но
Хакнесс не обладал даром оратора; если он и был способен на
сильные чувства, то держал их про себя. Он был видный
ученый, способный организатор - и никудышный докладчик.
Хакнесс оказался легкой добычей для Стилмена. Газетчики
наслаждались; кто-то из них поспешил приклеить ему прозвище:
неудачник Хакнесс.
   - Теперь, доктор, о вашей космической лаборатории на
пятьдесят человек... Во сколько она обойдется?
   - Я уже говорил: около полутора миллиардов.
   - А ежегодные эксплуатационные расходы?
   - Не больше двухсот пятидесяти миллионов.
   - Вы извините нас, если мы, учитывая судьбу прежних
расчетов, отнесемся к этим цифрам с известным недоверием.
Но даже если допустить, что расчет верен, - что мы получим
за эти деньги?
   - Мы сможем учредить нашу первую крупную
исследовательскую лабораторию в космосе. До сих пор
приходилось ставить эксперименты в тесных кабинах плохо
приспособленных кораблей, выполняющих, как правило, другие
задания. Нужна постоянная лаборатория-спутник с людьми на
борту. Без этого не будет дальнейшего прогресса.
Астробиология не может развернуться по-настоящему...
   - Астро... как вы сказали?
   - Астробиология, изучение живых организмов в космосе.
Русские основали эту науку, когда запустили на Втором
спутнике Лайку, и они по-прежнему опережают нас в этой
области. Однако исследование насекомых и беспозвоночных, по
сути дела, еще не начиналось. Вообще изучались только
собаки, мыши, обезьяны.
   - Понятно. Правильно ли будет оказать, что вы просите
ассигнований на создание зоопарка в космосе?
   Смех, прокатившийся по залу, помог похоронить проект. И
его самого, подумал теперь Стилмен...
   И кроме себя, некого упрекать. Доктор Хакнесс, пусть не
очень убедительно, пытался обрисовать выгоды, которые могла
бы дать космическая лаборатория. Особенно он подчеркнул
медицинскую сторону вопроса, ничего определенного не обещал,
но перечислил возможности. Так, хирурга, по его словам,
могли бы разработать новые операции в условиях, где все
органы невесомы; свободный от груза тяготения человек будет,
вероятно, жить дольше, ведь сердцу и мышцам там придется
гораздо легче. Да-да, он говорил и о сердце, но это
нисколько не занимало тогда сенатора Стилмена - здорового,
честолюбивого, озабоченного тем, чтобы дать хороший материал
газетам...
   - Почему вы пришли ко мне с этой новостью? - глухо
сказал он. - Нельзя было дать мне умереть спокойно?
   - В том-то и дело, что рано терять надежду! -
нетерпеливо ответил Хакнесс.
   - Только потому, что русские вылечили несколько хомяков и
кроликов?
   - Они сделали гораздо больше. Я показал вам
предварительные сообщения, новости годичной давности. Они
не хотят возбуждать ложных надежд, вот и не шумят.
   - Откуда вам это известно?
   На лице Хакнесса отразилось недоумение.
   - Очень просто: я позвонил своему коллеге, профессору
Станюковичу. Он сейчас на станции "Мечников", уже это
показывает, сколь большое значение они придают этим
исследованиям. Мы с ним старые друзья, и я позволил себе
сказать о вашей болезни.
   Проблеск надежды может произвести действие столь же
мучительное, как и ее исчезновение. Вдруг стеснилось в
груди... Уж не последний ли это приступ? Но судорога,
вызванная волнением, тотчас прошла, звон в ушах стих, и он
услышал голос доктора Хакнесса;
   - Он спросил, можете ли вы сейчас прибыть в Астроград. Я
обещал узнать. Если вы готовы, завтра утром есть подходящий
рейс, в десять тридцать из Нью-Йорка.
   Завтра он обещал поехать с внуками в зоопарк; впервые он
их подведет. Чувство вины кольнуло его, и понадобилось
некоторое усилие, чтобы ответить:
   - Я готов.
   Несколько минут огромный межконтинентальный ракетоплан,
постепенно гася скорость, падал вертикально вниз из
стратосферы, но полюбоваться Москвой сверху не пришлось. На
время посадки телеэкраны выключались, пассажиры очень плохо
переносили зрелище летящей навстречу земли.
   В Москве он пересел в уютный, хотя и несколько устаревший
турбовинтовой самолет. Летя на восток, навстречу ночи, он
наконец смог улучить минуту, чтобы поразмыслить. Казалось
бы, чего тут колебаться, и все же: так ли уж он рад тому,
что его участь оказалась под вопросом? Совсем недавно все
было предельно просто, а теперь жизнь вдруг опята
усложнилась, открылись возможности, на которых он уже
поставил крест. Прав был доктор Джонсон: ничто не
действует так умиротворяюще на душу человека, как сознание
того, что за