воих плеч? Но я тщетно взываю к тебе через века и световые
годы, разделяющие нас.
   На книге, которую ты держишь, четко выделяются слова:

                АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ

   К вящей славе божией... Нет, я больше не могу верить
этому девизу. Верил бы ты, если бы видел то, что нашли мы?
   Разумеется, мы знали, что представляет собой туманность
Феникс. Только в нашей галактике ежегодно взрывается больше
ста звезд. Несколько часов или дней они сияют тысячекратно
усиленным блеском, затем меркнут, погибая. Обычные новые
звезды, заурядная космическая катастрофа. С начала моей
работы в Лунной обсерватории я собрал спектрограммы и кривые
свечения десятков таких звезд.
   Но трижды или четырежды в тысячелетие происходит нечто
такое, перед чем новая бледнеет, кажется пустячком.
   Когда звезда превращается в сверхновую, она какое-то
время превосходит яркостью все солнца галактики, вместе
взятые. Китайские астрономы наблюдали это явление в 1054
году, не зная, что наблюдают. Пятью веками позже, в 1572
году, в созвездии Кассиопеи вспыхнула столь яркая
сверхновая, что ее было видно с Земли днем. За протекшую с
тех пор тысячу лет замечено еще три сверхновых.
   Нам поручили побывать там, где произошла такая,
катастрофа, определить предшествовавшие ей явления и, если
можно, выяснить их причину. Корабль медленно пронизывал
концентрические оболочки газа, который был выброшен шесть
тысяч лет назад и все еще продолжал расширяться. Огромные
температуры, яркое фиолетовое свечение отличали эти
оболочки, но газ был слишком разрежен, чтобы причинить нам
какой-либо вред. Когда взорвалась звезда, поверхностные
слои отбросило с такой скоростью, что они улетели за пределы
ее гравитационного поля. Теперь они образовали "скорлупу",
в которой уместилась бы тысяча наших солнечных систем, а в
центре пылало крохотное поразительное образование - Белый
Карлик, размерами меньше Земли, но весящий в миллион раз
больше ее.
   Светящийся газ окружал нас со всех сторон, потеснив
густой мрак межзвездного пространства. Мы очутились в
сердце космической бомбы, которая взорвалась тысячи лет
назад и раскаленные осколки которой все еще неслись во все
стороны. Огромный размах взрыва, а также то обстоятельство,
что осколки заполнили сферу поперечником в миллиарды миль,
не позволяли простым глазом уловить движение. Понадобились
бы десятилетия, чтобы без приборов заметить, как движутся
клубы и вихри взбаламученного газа, но мы хорошо
представляли себе этот яростный поток.
   Выверив, уточнив свой курс, мы вот уже несколько часов
размеренно скользили по направлению к маленькой лютой
звезде. Когда-то она была солнцем вроде нашего, но затем в
какие-то часы расточила энергию, которой хватило бы на
миллионы лет свечения. И вот стала сморщенным скрягой,
который промотал богатство в юности, а теперь трясется над
крохами, пытаясь хоть что-то сберечь.
   Никто из нас не рассчитывал всерьез, что мы найдем
планеты. Если они и существовали до взрыва, катаклизм
должен был обратить их в облака пара, затерявшиеся в
исполинской массе светила. Тем не менее, мы провели
обязательную при подходе к любому неизвестному солнцу
разведку и неожиданно обнаружили вращающийся на огромном
расстоянии вокруг звезды маленький мир. Так сказать, Плутон
этой погибшей солнечной системы, бегущий вдоль границ ночи.
Планета была слишком удалена от своего солнца, чтобы на ней
когда-либо могла развиваться жизнь, но эта удаленность
спасла ее от страшной участи, постигшей собратьев.
   Неистовое пламя запекло скалы окалиной и выжгло сгусток
замерзших газов, который покрывал планету до бедствия. Мы
сели, и мы нашли Склеп.
   Его создатели позаботились о том, чтобы его непременно
нашли. От монолита, отмечавшего вход, остался только
оплавленный пень, но уже первые телефотоснимки сказали нам,
что это след деятельности разума. Чуть погодя мы отметили
обширное поле радиоактивности, источник которой был скрыт в
скале. Даже если бы пилон над Склепом был начисто срезан,
все равно сохранился бы взывающий к звездам неколебимый,
вечный маяк. Наш корабль устремился к огромному "яблочку",
словно стрела к мишени.
   Когда воздвигали пилон, он, наверное, был около мили
высотой; теперь он напоминал оплывшую свечу. У нас не было
подходящих орудий, и мы неделю пробивались сквозь
переплавленный камень. Мы астрономы, а не археологи, но
умеем импровизировать. Забыта была начальная цель
экспедиции; одинокий памятник, ценой такого труда
воздвигнутый на предельном расстоянии от обреченного солнца,
мог означать лишь одно. Цивилизация, которая знала, что
гибель ее близка, сделала последнюю заявку на бессмертие.
   Понадобятся десятилетия, чтобы изучить все сокровища,
найденные нами в Склепе. Очевидно, Солнце послало первые
предупреждения за много лет до конечного взрыва, и все, что
они пожелали сохранить, все плоды своего гения они заранее
доставили на эту отдаленную планету, надеясь, что другое
племя найдет хранилище и они не канут бесследно в Лету.
Поступили бы мы так же на их месте - или были бы слишком
поглощены своей бедой, чтобы думать о будущем, которого уже
не увидеть и не разделить?
   Если бы у них в запасе оказалось еще время! Они свободно
сообщались с планетами своей системы, но не научились
пересекать межзвездные пучины, а до ближайшей солнечной
системы было сто световых лет. Впрочем, овладей они высшими
скоростями, все равно лишь несколько миллионов могли
рассчитывать на спасение. Быть может, лучше, что вышло
именно так.
   Даже если бы не это поразительное сходство с человеком, о
чем говорят их скульптуры, нельзя не восхищаться ими и не
сокрушаться, что их постигла такая участь. Они оставили
тысячи видеозаписей и аппараты для просмотра, а также
подробные разъяснения в картинках, позволяющие без труда
освоить их письменность. Мы изучили многие записи, и
впервые за шесть тысяч лет ожили картины чудесной,
богатейшей цивилизации, которая во многом явно превосходила
нашу. Быть может, они показали нам только самое лучшее - и
кто же их упрекнет. Так или иначе, мир их был прекрасен,
города великолепнее любого из наших. Мы видели их за
работой и игрой, через столетия слышали певучую речь. Одна
картина до сих пор стоит у меня перед глазами: на берегу,
на странном голубом песке играют, плещутся в волнах дети -
как играют дети у нас на Земле. Причудливые деревья, крона
- веером, окаймляют берег, а на мелководье, никого не
беспокоя, бродят очень крупные животные.
   А на горизонте погружается в море солнце, еще теплое,
ласковое, животворное, солнце, которое вскоре вероломно
испепелит безмятежное счастье.
   Не будь мы столь далеко от дома и столь чувствительны к
одиночеству, мы, возможно, не были бы так сильно потрясены.
Многие из нас видели в других-мирах развалины иных
цивилизаций, но никогда это зрелище не волновало до такой
степени. Эта трагедия была особенной. Одно дело, когда род
склоняется к закату и гибнет, как это бывало с народами и
культурами на Земле. Но подвергаться полному уничтожению в
пору великолепного расцвета, исчезнуть вовсе - где же тут
божья милость?
   Мои коллеги задавали мне этот вопрос, я пытался ответить,
как мог. Быть может, отец Лойола, вы преуспели бы лучше
меня, но в "Экзерсициа Спиритуалиа" я не нашел ничего, что
могло бы мне помочь. Это не был греховный народ. Не знаю,
каким богам они поклонялись, признавали ли вообще богов, но
я смотрел на них через ушедшие столетия, и в лучах их
сжавшегося солнца перед моим взглядом вновь оживало то
прекрасное, на сохранение чего были обращены их последние
силы. Они многому могли бы научить нас - зачем же было их
уничтожать?
   Я знаю, что ответят мои коллеги на Земле. Вселенная -
скажут они - не подчинена разумной цели и порядку, каждый
год в нашей Галактике взрываются сотни солнц, и где-то в
пучинах космоса в этот самый миг гибнет чья-то цивилизация.
Творил ли род добро или зло за время своего существования,
это не повлияет на его судьбу: божественного правосудия
нет, потому что нет бога.
   А между тем ничто из виденного нами не доказывает этого.
Говорящий так руководствуется чувствами, не рассудком. Бог
не обязан оправдывать перед человеком свои деяния. Он
создал вселенную и может по своему усмотрению ее уничтожить.
Было бы дерзостью, даже богохульством с нашей стороны
говорить, как он должен и как не должен поступать.
   Тяжко видеть, как целые миры и народы гибнут в пещи
огненной, но я и это мог бы понять. Однако есть предел, за
которым начинает колебаться даже самая глубокая вера, и,
глядя на лежащие передо мной расчеты, я чувствую, что достиг
этого предела.
   Пока мы не исследовали туманность на месте, нельзя было
сказать, когда произошел взрыв. Теперь, обработав
астрономические данные и сведения, извлеченные из скал
уцелевшей планеты, я могу с большой точностью датировать
катастрофу. Я знаю, в каком году свет исполинского аутодафе
достиг нашей Земли, знаю, сколь ярко эта сверхновая, что
мерцает за кормой набирающего скорость корабля, некогда
пылала на земном небе. Знаю, что на рассвете она ярким
маяком сияла над восточным горизонтом.
   Не может быть никакого сомнения; древняя загадка наконец
решена. И все же, о всевышний, в твоем распоряжении было
столько звезд! Так нужно ли было именно этот народ
предавать огню лишь затем, чтобы символ его бренности сиял
над Вифлеемом?




   Артур Кларк
   Юпитер Пять


   Перевод Л. Жданова


   Профессор Форстер такой коротышка, что для него пришлось
сделать особый космический скафандр. Однако, как это часто
бывает, малый рост с лихвой возмещается кипучей энергией и
задором. Когда я познакомился с ним, он уже двадцать лет
добивался осуществления своей мечты. Больше того, он сумел
убедить множество трезвых дельцов, депутатов Всемирного
совета и руководителей научных трестов, чтобы они
финансировали его проект и снарядили для него корабль.
Потом было немало примечательных событий, но я по-прежнему
считаю это самым поразительным из достижений профессора...
   "Арнольд Тойнби" стартовал с Земли с командой из шести
человек. Кроме профессора и его главного помощника Чарльза
Эштона, в состав экспедиции вошла обычная троица - пилот,
штурман, инженер, а также два аспиранта, Билл Хоукинс и я.
Мы с Биллом еще ни разу не бывали в космосе, и все нам
казалось до того увлекательным, что нас нисколько не
волновало, успеем ли мы вернуться на Землю до начала
следующего семестра. Между прочим, нашего научного
руководителя это, по-видимому, тоже не волновало.
Характеристики, которые он нам написал, были полны экивоков,
но так как людей, мало-мальски разбирающихся в марсианских
письменах, можно было сосчитать по пальцам одной руки
(извините за штамп), нас взяли.
   Поскольку летели мы на Юпитер, а не на Марс, было не
совсем ясно, при чем тут марсианские письмена. Но мы
кое-что знали о теории профессора и строили весьма
хитроумные догадки. Они подтвердились - частично - на
десятый день после отлета.
   Когда по вызову профессора мы явились в его кабину, он
встретил нас оценивающим взглядом. Даже при нулевой силе
тяжести, когда мы цеплялись за что попало и уподоблялись
плавающим водорослям, профессор Форстер всегда ухитрялся
сохранять достоинство. Он посмотрел на Билла, потом на
меня, потом опять на Билла, и мне показалось (конечно, я мог
ошибиться), что он думает: "За что мне такое наказание?"
Последовал глубокий вздох, явно означавший: "Все равно
теперь уже поздно, ничего не поделаешь", и профессор
заговорил - медленно, терпеливо, как обычно, когда он
что-нибудь объясняет. Во всяком случае, он обычно говорит
таким тоном с нами. Правда, мне сейчас пришло в голову,
что... ладно, не будем отвлекаться.
   - До сих пор, - начал он, - у меня просто не было времени
рассказать вам о цели нашей экспедиции. Но, может быть, вы
уже догадались?
   - Мне кажется, я догадался, - ответил Билл.
   - Ну-ка, послушаем. - В глазах профессора мелькнул
задорный огонек.
   Я хотел остановить Билла, но вы пробовали лягнуть
кого-нибудь в состоянии невесомости?
   - Вы ищете доказательства, то есть дополнительные
доказательства вашей теории о диффузии внеземных культур.
   - А как вы думаете, почему я ищу их на Юпитере?
   - Точно не знаю, но мне кажется, вы рассчитываете найти
что-нибудь на одном из его спутников.
   - Блестяще, Билл, блестяще. Известно пятнадцать
спутников Юпитера, причем их общая площадь приблизительно
равна половине земной поверхности. Где бы вы начали поиски,
будь у вас на то неделька-другая? Мне это весьма интересно
узнать.
   Билл неуверенно поглядел на профессора, точно заподозрив
его в сарказме.
   - Я не очень силен в астрономии, - сказал он. - Но,
кажется, в числе этих пятнадцати спутников есть четыре
большие луны. Я бы начал с них.
   - К вашему сведению, каждая из этих лун - Ио, Европа,
Ганимед и Каллисто - по величине равна Африке. Вы стали бы
обследовать их в алфавитном порядке?
   - Нет, - сразу ответил Билл. - Я начал бы с той из них,
которая ближе к планете.
   - Пожалуй, не стоит больше напрасно тратить время на
изучение вашей способности логически мыслить. - Профессор
вздохнул, ему явно не терпелось начать заготовленную речь.
- К тому же вы глубоко ошибаетесь. Большие спутники нам ни
к чему. Их давно сфотографировали, а часть поверхности
изучена непосредственно. Там нет ничего интересного для
археолога. Мы же с вами летим на объект, который еще никто
не исследовал.
   - Неужели на Юпитер! - ахнул я.
   - Что вы, к чему такие крайности! Но мы будем к нему так
близко, как еще никто не бывал.
   Он помолчал.
   - Как известно, - впрочем, вам это вряд ли известно -
между спутниками Юпитера путешествовать почти так же трудно,
как между планетами, хотя расстояния намного меньше. Это
объясняется тем, что у Юпитера мощнейшее гравитационное попе
и спутники обращаются вокруг него с удивительной быстротой.
Наиболее близкий к планете спутник движется почти со
скоростью Земли, и, чтобы попасть на него с Ганимеда,
требуется примерно столько же горючего, сколько на маршруте
Земля- Венера, хотя весь перелет занимает полтора дня. Вот
этот-то перелет мы и осуществим. Никто до нас не летал
туда, нечем было оправдать такие затраты. Диаметр Юпитера
Пять всего каких-нибудь тридцать километров и от него ничего
интересного не ждали. На внешние спутники попасть куда
легче, и все же на некоторые из них еще ни разу никто не
высаживался - что толку зря расходовать горючее!
   - Почему же мы его расходуем? - нетерпеливо перебил я.
   Я считал, что из затеи профессора ничего не выйдет, но
это меня не очень тревожило: было бы интересно и не слишком
опасно.
   Пожалуй, стоит сознаться (а впрочем, стоит ли? Ведь
другие об этом помалкивают!), что в то время я абсолютно не
верил в теорию профессора Форстера. Конечно, я понимал, что
он блестящий специалист в своей области, но всему есть
предел, и наиболее фантастические его идеи казались мне
нелепостью. Нет, в самом деле, свидетельства были настолько
шаткими, а выводы - настолько революционными, что поневоле
усомнишься.
   Возможно, вы еще помните, как был удивлен мир, когда
первая экспедиция на Марс обнаружила следы не одной, а двух
древних цивилизаций. Обе достигли высокого развития, но обе
погибли свыше пяти миллионов лет назад. Причину их гибели
пока установить не удалось. Во всяком случае, их погубила
не война, потому что обе цивилизации благополучно
сосуществовали. Представители одного народа биологически
напоминали насекомых, а представители второго были ближе к
пресмыкающимся. По-видимому, аборигенами Марса были
насекомые. Люди-рептилии (их цивилизацию обычно называют
"культурой X") прибыли на планету позднее.
   Во всяком случае, так считал профессор Форстер. Точно
известно, что они владели секретом космических полетов:
развалины их крестообразных городов были обнаружены не более
и не менее как на Меркурии. По мнению Форстера, они
пытались освоить все малые планеты; Земля и Венера им не
подходили из-за большой силы тяжести. Профессора несколько
огорчало, что на Луне не нашли никаких следов "культуры X",
но он был уверен, что их найдут.
   По общепринятой теории "культура X" первоначально
возникла на какой-то малой планете или на спутнике.
Люди-рептилии установили мирный контакт с марсианами - в ту
пору единственными, кроме них, разумными существами в
солнечной системе, - но затем их цивилизация погибла
одновременно с марсианской. Однако профессор Форстер
построил куда более смелую гипотезу. Он не сомневался, что
"культура X" явилась в солнечную систему из межзвездного
пространства, и его раздражало, что никто, кроме него, не
верил в эту теорию; впрочем, не так уж сильно раздражало,
ибо он принадлежит к числу людей, которые счастливы только
тогда, когда находятся в меньшинстве.
   Слушая рассказ профессора о его плане, я смотрел в
иллюминатор на Юпитер. Это было великолепное зрелище. Вот
экваториальные пояса облаков, а вот, рядом с планетой,
словно маленькие звездочки, - три спутника. Который из них
Ганимед, первая остановка на нашем пути?
   - Если Джек удостоит нас своим вниманием, - продолжал
профессор, - я объясню, почему мы отправились в такую даль.
Вы знаете, что в прошлом году я довольно много копался в
развалинах в сумеречной зоне Меркурия. Возможно, вы знакомы
с докладом, который я прочел по этому вопросу в Лондонском
институте экономики. Может быть, вы даже сами сидели в
аудитории. Помнится мне, в задних рядах был какой-то шум...
Так вот: тогда я умолчал о том, что обнаружил на Меркурии
важный ключ к разгадке происхождения "культуры X". Да-да, я
ничего не сказал, как ни соблазнительно было дать сдачи
тупицам вроде доктора Хотона, когда они пытались
прохаживаться на мой счет. Не мог же я рисковать, что
кто-нибудь доберется туда прежде, чем я смогу организовать
экспедицию.
   В числе моих находок был хорошо сохранившийся барельеф с
изображением солнечной системы. Конечно, это не первое
открытие такого рода - как вы знаете, астрономические мотивы
часто встречаются и а собственно марсианском искусстве, и в
искусстве "культуры X". Но здесь рядом с несколькими
планетами, включая Марс и Меркурий, были проставлены
какие-то непонятные значки. По-моему, эти символы как-то
связаны с историей "культур" X". И, что всего любопытнее,
особое внимание почему-то обращено на маленький Юпитер Пять,
чуть ли не самый неприметный из спутников Юпитера. Я
убежден, что именно там можно найти ключ ко всей проблеме
"культуры Х", - вот почему я и лечу туда.
   Помнится, тогда рассказ профессоре не произвел на нас с
Биллом большого впечатления. Допустим, представители
"культуры X" побывали на "Пятерке" и даже почему-то оставили
там свои изделия. Конечно, было вы интересно раскопать их,
но вряд ли они окажутся такими важными, как думает
профессор. Вероятно, он был разочарован тем, как мало
восторга мы проявили. Но он был сам виноват, потому что мы
в этом вскоре убедились - все еще кое-что таил от нас.
   Примерно через неделю мы высадились на Ганимеде,
крупнейшем спутнике Юпитера и единственном, на котором есть
постоянная база-обсерватория и геофизическая станция с
полусотней сотрудников. Все они были рады гостям, но мы
задержались ненадолго, только для заправки, профессору не
терпелось лететь дальше. Естественно, всех заинтересовало,
почему мы направляемся именно на "Пятерку", но профессор
хранил молчание, а мы не смели его нарушить - он не спускал
с нас глаз.
   Ганимед, между прочим, очень интересное место, и на
обратном пути нам удалось поближе с ним познакомиться. Но я
обещал статью о нем другому журналу, так что не буду
распространяться здесь. (Постарайтесь не пропустить
очередного номера "Национального астрографического
журнала".)
   Прыжок с Ганимеда на "Пятерку" занял чуть больше полутора
дней. Было немного жутко наблюдать, как Юпитер растет с
каждым часом, грозя заполнить все небо. Я мало смыслю в
астрономии, но меня не покидала мы